Ты будешь мой

Мария Николаевна Сакрытина, 2023

Илва родилась слабой и болезненной – но выжила и стала сильной. Её принесли в жертву духам тумана – но она стала их госпожой, а после – королевой тех, кто желал ей смерти. Илва уверена, что в этой жизни ей не нужен никто, но однажды она встречает прекрасного принца из-за моря и влюбляется. Ей не важно, что она нелюбима, ей не важно, что его семья против, ей не важно даже, что у него уже есть невеста. Илва привыкла получать, что хочет, силой, но разве можно заставить полюбить?Тёмный ретеллинг сказки Х. К. Андерсена "Русалочка".

ГЛАВА 3. Арин

Дождь льёт три дня и вместе с ним приходит туман.

Я кутаюсь в шерстяную накидку и жду, когда мама уйдёт. В школу она мне ходить запретила — я на больничном. Лекари вокруг меня, правда, уже не кружат, но на тумбочке выстроились в ряд флаконы и бокалы — что мне нужно выпить, чем полоскать горло, а что разогреть лежащим рядом огненным рубином. И дышать паром — обязательно. Мама рассказывает мне это перед уходом долго, так, что я не выдерживаю и хрипло напоминаю, что ей пора на работу. Она вздыхает, быстро целует меня в лоб — пробует температуру, поправляет одеяло и закрывает окно.

Я жду. Марк, хвала духам, в школе. Он порывался сидеть со мной, не отходя, но его отец и моя мама оказались убедительны. Будущему светилу Военной Академии надо учиться. И заболеть, кстати, рядом со мной он тоже рискует.

Так что после школы Марк первым делом бежит проверять меня, а по вечерам гоняет туда-сюда сокола с маленькими подарками.

Иногда, лёжа в кровати и дрожа в ознобе, я придумываю правильные слова — для него и мамы. Нужно прекращать это. Пусть найдёт себе другую — мало ли в школе красивых полукровок! Другая будет его любить. И не станет зевать на свиданиях.

Но когда я ловлю его взгляд или слушаю мамино: «Ах, какой Марк заботливый», у меня рот не открывается признать, что лучше бы этот заботливый Марк просто оставил меня в покое.

Пусть они все оставят меня в покое: я мечтаю об одиночестве, как о даре небес.

Дверь внизу хлопает, скрипит щеколда — я вздыхаю. Наконец-то. В прошлые дни я с трудом вставала — слабость валила с ног. Но сегодня мне лучше, и я собираюсь провести эти полдня до прихода Марка с пользой.

Сначала я выпиваю настои — болеть мне совсем не нравится. Потом осторожно встаю и разминаю ноги. Дожидаюсь, когда острая боль переходит в ноющую, и иду приводить себя в порядок.

Забавно, но болезнь сделала мои глаза ярче. А волосам вообще ничего навредить не может. Я оставляю их распущенными, надеваю шерстяную длинную юбку, тёмно-зелёную накидку ей в тон, поверх — ещё тёплый плащ с капюшоном и выхожу на улицу.

Соседние дома плывут в тумане. Мимо то и дело проносятся повозки, сверкая двигательными камнями — ориентируюсь по ним, потому что улицы не видно.

Иногда случайный солнечный луч пронзает облака, и я надеюсь, что после обеда всё-таки распогодится. Да, я не люблю туман. Это у меня, очевидно, от папы.

Вечный сад полнится шёпотом дождя. Капли стекают с листьев, шелестят по воде залива — я останавливаюсь и какое-то время стою на набережной напротив изогнутого мостика. Там пусто, конечно, но я всё равно смотрю, не отрываясь. Мокрые пальцы, вцепившиеся в доски перил, мёрзнут, и я прячу руки под мышки. А потом зачем-то иду на условленную полянку за яблонями и кустами малины.

Воздух горько пахнет туманом и влажной землёй. Я запахиваюсь поплотнее и сажусь на корень, где сидел тот странный инессец. Какое-то время вспоминаю его — особенно его прикосновения. Вспыхиваю и поднимаю голову, подставляя лицо дождю. Всё, довольно.

Закрываю глаза и какое-то время слушаю дождь. Шелест напоминает мне что-то знакомое — рёв воды, который я слышу иногда во сне. Почему-то мне всегда спокойно в такие моменты.

Задеваю носком сапога что-то шуршащее. Открываю глаза, наклоняюсь — синий свёрток выглядывает из-за сплетения корней. Любопытно — я аккуратно беру свёрток и удивлённо рассматриваю. По краям пропитанной жиром бумаги вьётся орнамент в виде морских коньков. Моё сердце замирает. Закоченевшими пальцами развязываю узел, и мне на колени падает янтарная заколка — прозрачный жёлтый камень словно пропитан солнечным светом.

Я разглядываю какое-то время заколку — цветок, но странный какой-то, с неестественно вытянутыми лепестками. Потом замечаю, что по обороту бумаги, в которую он был завёрнут, написано на дугэльском: «Русалочке» И рядом: «Я тебя ещё увижу».

Вставляю заколку в волосы — пусть и не видно под капюшоном, всё равно. Смеюсь. Отчего-то мне так хорошо, будто солнце всё-таки разогнало и туман, и тучи.

Дождь действительно прекращается после обеда — я совершенно не хочу идти домой и пью горячий травяной настой в закусочной неподалёку от парка. А потом просто бреду куда глаза глядят и не замечаю, что улица вдруг наполняется людьми.

Теперь толпа уже несёт меня — к дворцовой площади. А потом — ещё дальше, к арене за дворцом. У ворот образуется давка, так что когда меня ловит за руку какой-то парень и улыбается, я только беспомощно смотрю на него в ответ. «Хочешь на игрища, подруга?» — шепчет он мне на ухо, прижимая к себе. Я совсем не помню, что такое игрища, и поэтому мне любопытно. Парень читает ответ в моих глазах. «Тогда пойдём». Он тащит меня за собой сквозь толпу к дальним воротам — там тоже людно, но не как у парадного входа. «Как удобно, что у меня друг заболел», — говорит парень, вручая мне билет. «Сидеть будем рядышком, подруга». Я фыркаю. Понятно, что все игрища, чем бы они ни были, этот незнакомец будет глазеть на меня, мять мою ладонь или колено и делать невинные замечания вроде: «Родителей дома нет, пойдём ко мне». Обычно я соглашаюсь и честно предупреждаю, что моя мама, а она, кстати, служит во дворце советником, будет меня искать. Как правило, поход в гости тут же заменяется на «Я пришлю тебе сокола, скажи свой адрес». Я говорю придуманный адрес, на этом всё и заканчивается.

Так что да, я привыкла.

Сидим мы и впрямь рядышком — парень довольно нагло подвигает стайку щебечущих младшеклассников — и даже не очень далеко от арены. Нагретые каменные трибуны, как лестницы, спускаются вниз, и все они заполнены людьми. Сама арена, небольшая, вытянутая, плавает в гуле голосов. Здесь так шумно, что я на какое-то время теряю ориентацию. «Первый раз, что ли?» — смеётся мой спутник. Он пытается взять меня за руку, но я смотрю сердито, и он поднимает бровь, но пока ничего не говорит, и только комкает край моего плаща. Думаю предложить ему сбегать за тушью: написать у меня на лбу: «Она моя». Мне смешно. И рокот голосов уже почти не пугает — только напоминает что-то родное и любимое. Расслабляюсь.

Рядом говорят про фэйри. Мой сосед примеривается потрогать мою прядь, но я отворачиваюсь.

— А что сейчас будет?

— Да ты что, подруга! — изумляется парень. — Как с луны свалилась! Ясное дело, что — рабов разыгрывать будут, — посмеивается он.

— Торги? — мне приходится почти кричать ему в ухо, чтобы перебить гул.

— Игрища! — заливается смехом парень.

Не успеваю уточнить: ворота внизу открываются, и в центр арены выходит человек в алом плаще. Он говорит громко, и эхо несёт его голос вверх, к нам. Я вслушиваюсь, но ничего интересного распорядитель не сообщает: зачитывает приказ королевы, объясняет, что выжившие рабы достанутся тем, кто сделает на них самую высокую ставку. На этом замолкает, разворачивается и уходит.

— А почему игрища? — говорю я в ухо соседу. Тот словно невзначай кладёт ладонь мне на колено — хорошо, что скрытое юбкой.

— Ну ты даёшь, подруга! Ты ставки-то делать будешь? — и поднимает из-под каменной скамьи выкрашенную блестящей краской табличку.

Я непонимающе смотрю на него.

— Ну и правильно, — усмехается он. — Заранее только новички делают, — и кивает в сторону «подвинутых» младшеклассников. Те дружно вскидывают в воздух таблички, на которых загораются руны. В тумане, наполнившем арену, это похоже на рой заблудившихся светлячков.

— Да я тут только посмотреть, — выдыхаю, отвернувшись.

— Все так говорят, — фыркает парень, и его голос тонет в рёве: ворота снова открываются, и на арену выбегает молодой дугэлец — судя по форме, выпускник Военной Академии. Он играет двумя короткими мечами, и трибуны радостно орут в ответ. Я глохну на пару минут и смаргиваю слёзы. К этому времени на арену выталкивают фэйри — я плохо вижу его издали, но замечаю, что он ниже, тоньше и почти раздет. В его руках тоже короткий меч — но почему-то только один.

Тянусь уточнить у соседа правила: что-то мне подсказывает — дугэлец в лучшем положении. Но не успеваю и слова сказать, как две фигурки на арене приходят в движение, а зрители начинают скандировать что-то, напоминающее не то строчки из нашего гимна, не то «За Дугэл!».

Туман окутывает меня, тянется, как соседская собака, ещё не решившая: то ли облаять, то ли сразу тяпнуть за ногу. Я запахиваюсь в плащ, закрываю глаза и сосредотачиваюсь на дыхании. А когда, успокоившись, снова смотрю, дугэлец вонзает меч в грудь распростёртому под ним фэйри.

Мой крик тонет в слаженном вопле толпы.

— Ну какого духа! — орёт мой сосед. — Зачем?! Хороший был бы раб!

Я смотрю, как на арене суетятся слуги (кажется, рабы-фэйри), убирая тело и рассыпая песок, а выигравший дугэлец, потрясая мечами, проходится вдоль арены.

К горлу подкатывает горький комок, и живот тут же сводит. Я сгибаюсь пополам и судорожно дышу. На меня никто не смотрит. Судя по крикам — на арену выходит ещё одна пара: дугэлец и фэйри. Когда я выпрямляюсь, фэйри корчится в грязи у ног ещё одного выпускника Военной Академии, а в воздух взлетают дощечки. Мой сосед что-то одобрительно орёт вместе со всеми.

Оглядываюсь и вижу лица-лица-лица. Понимаю, что уйти сейчас не удастся: даже выход запружен народом. Закрываю глаза руками, но крики ввинчиваются в уши, сводя с ума. Тяжело дышу.

Следующие полчаса я почти привыкаю: если смотреть поверх арены или разглядывать сидящих рядом людей (что кажется мне ещё мерзостней, чем смотреть на арену), то терпеть можно. Замечаю: когда заканчивается поединок, участвующий дугэлец поворачивается к трибунам, и зрители кричат ему: «Убей!». Или «Жизнь!» — и тогда фэйри уводят или уносят. Жить.

Отстранённо думаю, что вряд ли теперь смогу относиться к Марку, который собрался в Военную Академию, так же легко, как раньше. Нам нужно будет поговорить. И, возможно, в последний раз.

Через полчаса очередной фэйри по словам моего соседа «выкидывает фокус». Когда его выталкивают на арену вслед за дугэльцем, фэйри обводит взглядом трибуны и вместо того, чтобы поднять меч, отшвыривает его в сторону.

Зрители разочарованно стонут. Дугэлец, покружив вокруг, убирает меч в ножны и бьёт в живот. Фэйри сгибается, получает ещё пару ударов и падает, как подкошенный. Дугэлец поднимает голову, смотрит на трибуны, улыбается и продолжает бить фэйри ещё минут пять. Потом пинает его, заставляя развернуться и лечь навзничь у ног. Приставляет к его горлу клинок.

Толпа кричит: «Убей!». А я вижу, как, бросив взгляд на трибуны, фэйри обречённо смотрит на дугэльца, и мне не составляет труда представить, что он чувствует. Я вижу, как ходуном ходит его грудь. Моё сердце бешено стучит в том же ритме, и, когда сосед вопит рядом, почти мне на ухо: «Убе-э-эй!», я не выдерживаю.

Жемчужина на браслете нагревается, но, не обращая на неё внимания, я вскакиваю, сжимаю кулаки и нараспев кричу: «Жизнь!». Мой голос волной проносится над трибунами и разбивается об арену, ко мне поворачиваются, и я кричу снова — почти пою. Я чувствую себя странно: в ушах бьёт набатом, грудь готова разорваться, руку с браслетом ломит. Отстранённо замечаю, как судорожно обращается ко мне взгляд фэйри. И как мой голос поддерживают. «Убей!» больше не кричит никто. Трибуны послушно скандируют «Жизнь!» и смотрят на меня. А я улыбаюсь и чувствую, что так и должно быть: мой голос омывает всех, как вода, завораживает и ошеломляет. И это правильно.

Дугэлец на арене опускает меч. Блеснувший на клинке солнечный зайчик слепит меня, и я падаю на скамью в полузабытьи. В себя меня приводит человек в красном плаще: «Девушка, вам нужно пройти за мной». Цепляюсь за край скамьи. «Зачем?» «Подписать документы на вашего раба», — отвечают мне. «Позвольте вам помочь», — меня подхватывают под руки и буквально выносят с трибун. Ловлю изумлённый взгляд соседа и отворачиваюсь. На арене кружит очередная пара. Фэйри замахивается, дугэлец отскакивает. Ещё один солнечный блик на клинке.

— Идите за мной, — напоминает распорядитель.

Стоящие в проходе люди расступаются перед нами, но я всё равно стараюсь не отставать от распорядителя. Мне кажется, что если я замешкаюсь, людской поток сомкнётся, и я утону в нём — почти как во сне.

У самого выхода меня догоняет многоголосый крик «Убей!». Закрываю уши руками и почти врезаюсь в распорядителя.

Дверь за нами, наконец, захлопывается, отсекая арену и оставляя меня в сумраке.

«Поторопитесь», — бросает распорядитель. Он ещё бормочет что-то про «детям и впечатлительным девицам не место на игрищах». Плетусь за ним, чувствуя себя совершенно разбитой. Ноги ломит, на руке — ожог от браслета. Закрываю его рукавом и кутаюсь в плащ.

Мы проходим по узкому коридору и попадаем в просторный круглый зал — кажется, как раз под ареной. По залу расставлены столы с перегородками, у каждого из которых — небольшая очередь из дугэльцев-зрителей. Первый в очереди что-то подписывает, и тогда служитель за столом кладёт руку на камень с руной — и через какое-то время выводят фэйри. Зрители и служитель принимаются о чём-то спорить, но у меня звенит в ушах, и я не различаю, что они говорят.

Меня проводят по залу и дальше — в коридор. В конце его распорядитель открывает передо мной дверь — мы входим в комнату, напоминающую кабинет мамы у нас дома. Тоже громадный стол, кресла, шкафы, глиняные таблички, дощечки, свитки. И герб Дугэла на стене — круг камней, тонущий в тумане.

— Садитесь, — кивает распорядитель и что-то долго ищет среди дощечек. — Вы, девушка, создали весьма щекотливую ситуацию, вы знаете?

Ёжусь — меня бьёт озноб.

— Нет.

Распорядитель поворачивается, кидает на меня внимательный взгляд. В нём, наверное, ни капли фэйрийской крови — тяжёлые черты, массивные надбровные дуги и выдающийся подбородок. Настоящий дугэлец. Красивым его точно не назовёшь. По татуировке на запястьях я понимаю, что он волшебник, и сжимаюсь ещё больше. Сейчас выяснится, что он знаком с мамой, и дома меня ждёт скандал. Кстати, что он там про раба говорил?

— Видите ли.., — распорядитель делает многозначительную паузу, и я быстро вставляю:

— Арин, — без указания второго имени — а вдруг пронесёт и не спросит?

Он не спрашивает.

— Видите ли, Арин, на этого фэйри больше никто не поставил. Да и ваша табличка не была замечена следящим заклинанием. Однако раб жив — при вашем деятельном участии. И мы просто не знаем, что делать.

Я обнимаю себя за плечи, и взгляд распорядителя смягчается.

— Вы замёрзли, Арин? Хотите горячего настоя?

— Да. Пожалуйста.

Он готовит настой — быстро, очень чётко, а я слежу за его руками. Как у мамы — тонкие пальцы, изящные для такого мощного телосложения. Я думаю, каково ему колдовать — и встречаюсь с ним взглядом.

— Не волнуйтесь, Арин, — распорядитель осматривает меня и с улыбкой ставит кружку. — Вот, пейте. И слушайте, — но какое-то время он молчит, а я представляю, как над нами, на арене очередной мальчишка-дугэлец убивает фэйри под радостные крики толпы. Мне неуютно.

— Так вот, Арин, — продолжает, наконец, распорядитель. — На этого фэйри никто не поставил, и мы не знаем, кому его отдать. Так как за него просили вы, но не подкрепили ваши слова ставкой… вы понимаете, в какой мы сложной ситуации.

Нет, я не понимаю. И распорядитель, похоже, читает это в моих глазах.

— Он никому не нужен, этот раб, так что после арены его ждут либо рудники Туманных гор, либо смерть — сами понимаете, зачем кормить никчёмного раба? Если, конечно, вы не подпишите на него купчую.

— Купчую? — выдыхаю я, и распорядитель усмехается.

— Раз ставки на него никто не делал, он ничего не стоит, Арин. Так что купчая — простая формальность. Платить вам не придётся. Если вы, конечно, не решите его лечить. Между прочим, вы уже достигли совершеннолетия?

Я моргаю, щурясь от пара.

— Мне пятнадцать.

— Отлично, — улыбается распорядитель. — Тогда думайте: подписывать или не стоит. И да — стандартные услуги лекаря обойдутся в полталанна.

Прячу удивлённый взгляд в кружке с настоем. Это меньше, чем стоимость десерта — что же здесь за лекари?

— Давайте я прикажу привести фэйри — обычно это помогает принять решение, — предлагает распорядитель, и до того, как я успеваю отказаться, кладёт руку на камень с загоревшейся руной.

Я вжимаюсь в кресло — про фэйри рассказывают страшные сказки. Они едят таких вот невинных девочек, как я. Они приносят своих младенцев в жертву. Они больше напоминают зверей — и жестоки, как звери. Так что да, мне страшно. Смотреть на фэйри с безопасного расстояния и жалеть, когда они умирают — одно. Но видеть вблизи…

А вблизи я их не видела никогда. Потому, когда фэйри приводят, смотрю, и горячая кружка в моих руках дрожит.

Честно говоря, я ожидала большего. Все говорят, что фэйри уродливы, но ведь от них рождаются красивые полукровки. Удивительно, как так получается. У этого фейри угловатые, даже острые черты, колючие глаза и короткие тёмные волосы. Он худощав и наверняка лишь чуть-чуть выше меня, хотя я низкого роста. И весь словно состоит из углов и прямых линий — это странно, не уродливо, нет, но и не красиво.

На его шее ошейник с рунами, и я замечаю, что на коже под ним ожоги. Фэйри вообще весь в синяках и крови, бедняга. И смотрит на нас с ненавистью, пока не утыкается взглядом в меня. Тогда сквозь ненависть просвечивает удивление, но я всё равно вжимаюсь в спинку кресла и снова обнимаю себя руками.

— Не бойтесь, Арин, он уже не кусается, — смеётся распорядитель. — Ошейник не даст ему причинить вред человеку.

Я киваю, и мне становится интересно: драться фэйри выходят тоже в ошейнике?

— Ну что? — разрывает повисшую тишину распорядитель. — Подпишите?

Я снова смотрю на фэйри, и мне страшно. Я боюсь его, несмотря на ошейник. И ещё я представляю реакцию мамы и уже собираюсь сказать: «Нет», когда фэйри снова поднимает на меня глаза. В них злая обречённость, и я понимаю: он уже решил умереть, ещё тогда, на арене, когда отказался драться.

Я всё ещё боюсь, но теперь мне его жаль. Я не смогу его здесь бросить. Не смогу жить, зная, что не попыталась ему помочь.

В конце концов, почему человек должен решать, жить фэйри или нет?

Подписываю и протягиваю распорядителю свиток — вместе с кошельком.

— Вы говорили про лекаря.

— Как хотите, Арин, — распорядитель убирает деньги, и фэйри уводят. — Тогда раба подлечат и доставят вам завтра. Адрес написать не забудьте.

Выдыхаю: будет время подготовить маму.

— Ну вот и отлично, — распорядитель улыбается, забирая и клочок пергамента с адресом. Отворачивается, давая понять, что он со мной закончил.

Встаю, поправляю юбку. Смотрю на дверь.

— Эм-м-м, простите… А вы не подскажете, как мне найти выход с арены, чтобы меня не затоптали?

Распорядитель усмехается, и к выходу (чёрному ходу?) меня провожает пара служителей — хвала духам, люди. Один из них, ещё совсем мальчишка, ловит мне повозку. Благодарю, комкая под плащом купчую.

Дома на меня набрасывается мама — она уже хотела вызывать городскую стражу искать меня. Впрочем, её возмущение быстро стихает, когда она замечает янтарную заколку (купчую успеваю спрятать). Объясняю, что это подарок — она расспрашивает, но мне отчего-то совсем не хочется рассказывать ей про инессца. Если мама узнает, что я в Лэчине искупалась, запретит мне ходить на набережную. Мама действительно злится: «Ты должна быть осторожна с поклонниками, мало ли какие у них намерения!» Очень хочется напомнить ей про то, что Марк, кстати, в своих намерениях тоже не расписывался, но я просто покладисто соглашаюсь.

Меня снова укладывают в постель, кормят обедом и лекарствами. Прилетает сокол от Марка. Пишу записку, что со мной всё в порядке, мне просто надоело сидеть дома. Почти и не вру.

Собираюсь рассказать маме про фэйри, готовлюсь, но она упоминает, что собирается ехать в Битэг на три дня. И если я не пообещаю ей вести себя осмотрительно, она приставит ко мне охранное заклинание.

Обещаю. Втайне радуюсь. Лучше уж сама разберусь с фэйри, а там мама вернётся и ей придётся смириться с неизбежным. На взводе, как сейчас, она вполне может забрать купчую и написать дарственную на корону — отправить фэйри в Туманные горы, например. А это всё равно что смерть.

Так что пока ничего ей не говорю. И веду себя очень послушно. Под вечер мама успокаивается, обещает наготовить вкусностей и каждый день слать сокола.

Повторяю обещание, что буду вести себя хорошо. Пусть не волнуется.

Ночью мне снится арена. Я просыпаюсь и потом просто не могу заснуть: думаю о фэйри. Я понятия не имею, как вести себя с ним и что делать. Я его боюсь. И я сама залезла в эту змеиную яму.

Как и всегда, в общем-то.

***

Мама уезжает утром. Она заходит ко мне, целует на прощанье, говорит: «Спи, ещё рано» и спустя некоторое время я слышу, как закрывается входная дверь.

Меня буквально выбрасывает из кровати. Забываю выпить приготовленные настои, лечу в купальню, пускаю воду, рассматриваю себя в зеркале — чудовище! Вода плещется из бассейна на пол — поскальзываюсь, плюхаюсь, кое-как встаю на колени и глажу нужную руну. Торопливо привожу себя в порядок. Потом, одевшись, бегу проверить гостевую комнату — а где ещё разместить фэйри? У нас есть, конечно, комната для прислуги — как и во всех домах Дугэла. Но мы с мамой давно превратили её в чулан, и жить там нельзя.

Проверяю руны, перестилаю постель. Вспоминаю, что вчера фэйри был полуголым. Одежды у нас на него точно нет. Заказать у швеи? Но швея знает маму… Нет, нельзя. Ладно, что-нибудь придумаю! В конце концов, у Марка попрошу — на крайний случай.

Кстати, о Марке — пишу ему письмо, прося не приходить сегодня. Говорю, что буду отдыхать весь день, потому что плохо себя чувствую. С Марка, впрочем, станется прийти посмотреть, как я сплю, но я надеюсь, что дугэльское воспитание напомнит о приличиях. Не фэйри же из Гленны… С которым я теперь буду жить… Ну зачем я вообще в это сунулась?!

Когда я только-только вспоминаю о завтраке, раздаётся звон колокольчика. К этому моменту я накручиваю себя до такой степени, что первая моя мысль — затаиться и сделать вид, что дома никого нет. Детская, подлая мысль.

Я выскакиваю во двор, не заботясь о плаще. На улице холодно и предрассветный туман никак не хочет рассеиваться. Фонари на дорожке к воротам загораются при моём приближении, но я всё равно нахожу засов калитки практически наощупь.

Фэйри я замечаю первым. И непроизвольно отшатываюсь. Потом ловлю взгляды стоящих рядом служителей — один из них тот же молодой парень, который нашёл для меня вчера повозку. Сейчас он оглядывает мои голые ноги и, наверное, краснеет у себя под капюшоном.

Запахиваю полу халата и фальшиво улыбаюсь.

Меня просят подписать доставку и, пожелав приятного дня, выдают стопку свитков — та самая купчая, правило пользования ошейником и что-то ещё. На прощание молодой служитель, бросив на мои ноги тоскливый взгляд, интересуется, что я делаю сегодня вечером. Второй служитель шипит на него и буквально втаскивает в ждущую их повозку.

Нервно смеюсь. Мёдом я, что ли, намазана?

Повозка уезжает, обдавая нас зеленоватым светом двигательного камня. Растворяется в тумане, как и редкие прохожие.

Прижимаю к груди свитки и свободной рукой поправляю воротник халата, чтобы не слишком открывал грудь. Гляжу искоса на фэйри и распахиваю калитку пошире.

— Идём?

Он послушно шагает за мной, и на мгновение мне становится интересно, заставляет ли его ошейник выполнять мои приказы? Похожие байки я слышала, но они всегда казались мне преувеличенными: уж слишком это жестоко. Впрочем, после вчерашней арены — почему бы и нет?

Запираю калитку, веду фэйри в дом. Мнусь и не знаю, что делать. Фэйри наблюдает за мной — лучше он выглядеть после вчерашнего не стал, хотя большинство синяков действительно исчезло. И разбитые губы ему, похоже, вылечили. Думаю спросить о самочувствии, но ловлю его взгляд: он внимательно смотрит на мои ноги — я грею их на рунных камнях пола.

Торопливо поправляю подол и говорю:

— Если замёрз, просто встань сюда, — показываю на камень.

Фэйри смотрит на меня в упор.

— Это приказ? — у него хриплый, странный голос, слишком высокий для мужчины.

— Да нет. Просто, — я оглядываю его одежду — штаны из формы пограничников, — ну… я б замёрзла. Ну как хочешь.

Понятия не имею, что с ним делать. Поэтому я фальшиво улыбаюсь, показываю дом, объясняю, что мама в отъезде… в общем, старательно делаю вид, что он гость. Фэйри мне совершенно не помогает — он не сводит с меня пристального взгляда и молчит. Я жмусь — мне очень хочется сделаться незаметной или вообще раствориться в воздухе. Незнакомое чувство — я привыкла к совершенно другим взглядам. Так что я даже наслаждаюсь им с каким-то болезненным удовольствием.

Живот требовательно бурчит, и я, глянув на фэйри, в который раз кутаюсь в халат. И вежливо интересуюсь, не хочет ли гость завтракать.

Судя по взгляду, гость раздумывает убить меня сейчас или всё-таки потом.

На кухню фэйри идёт за мной, встаёт в дверях и внимательно осматривается. Потом так же внимательно следит, как я разогреваю воду и вытаскиваю на стол кувшины с молоком и мёдом. И мамины пирожки. Вот бы с ягодами!

Встречаюсь с фэйри взглядом. Не отворачиваясь, я осторожно интересуюсь, что едят в Гленне.

— А в Мюреоле? — интересуется в ответ фэйри, и я застываю с блюдом пирожков, не донеся его до стола.

— А при чём тут… Только не говори, что ты тоже из Инесса!

Фэйри хрипло смеётся. Я смотрю на него и мгновение спустя мы смеёмся вместе.

Смех фэйри обрывается первым. И неожиданный вопрос повисает в воздухе:

— Как морская дева оказалась в Дугэле?

Я ставлю пирожки — от греха подальше. Сажусь и смотрю на него снизу вверх.

— Понятия не имею. Какая дева?

— Ты, — спокойно говорит он, и я начинаю понимать, что его, похоже, били вчера исключительно по голове. И дешёвый лекарь не помог.

Надо будет пригласить нормального, когда мама приедет. Ох, только сумасшедшего в доме мне не хватало.

Наливаю в свою кружку настой, смотрю на фэйри.

— Может, всё-таки поешь?

Он не двигается. И, когда я принимаюсь за первый пирожок (с ягодами!), снова спрашивает:

— Зачем помогла мне?

Я давлюсь пирожком. Настой горячий — обжигаю язык и какое-то время дышу ртом, прежде чем ответить:

— Не знаю.

У фэйри становится забавное лицо, а я беру второй пирожок и протягиваю ему.

— Хочешь?

Фэйри отлепляется от косяка и, не спуская с меня странного взгляда, огибает стол. Пирожок дрожит в моей руке. Фэйри приближается, и я не выдерживаю — опрокидываю стул и отшатываюсь к стене.

Глаза у фэйри жёлтые. Янтарные? Да, но с крапинками зелёного. Красиво, но от этого мне почему-то ещё страшнее, хотя ростом он действительно не выше меня, и на его шее поблескивает ошейник.

— Я презираю тебя, — говорит фэйри, стоя ко мне почти вплотную. — Но ты спасла меня, — его голос дрожит, и я распахиваю глаза от удивления. — За это я должен тебе служить.

На улице начинается дождь — я машинально отмечаю шелест каплей по стеклу, когда фэйри наклоняется к моему уху и еле слышно шепчет.

Слова врезаются, как кинжал, и я откуда-то понимаю, что он назвал мне своё Истинное Имя.

Вот теперь он и правда мой раб.

Мы смотрим друг другу в глаза. И я действительно вижу в его, янтарных, презрение. Но мне уже всё равно.

Я тянусь к нему, и он позволяет мне опереться о его плечи. Ему холодно — кожа еле-тёплая. Я машинально отмечаю это и обнимаю руками его шею. Нахожу застёжку…

Фэйри молча смотрит на упавший ошейник, потом на меня. Вздёргивает бровь и усмехается.

Но я его уже не боюсь.

***

— Как мне тебя называть? — интересуюсь, осторожно прикладывая к припухшей коже на его шее компресс.

Фэйри сидит на кровати в гостевой комнате, закутанный в одеяло, и постоянно фыркает. На мой вопрос: «В чём дело?» он пробурчал только что-то про «воняет». Ну да, у лечебных настоев острый запах. Но можно и потерпеть.

Впрочем, фэйри терпит и не жалуется. Только фыркает очень красноречиво.

— Как хочешь.

Никак не хочу. Меня раздражает его цепкий взгляд, и чувство опасности уже не щекочет приятно нервы. Я в который раз жалею, что втянула себя в это, но выхода у меня нет. Теперь, когда я знаю его Истинное Имя, я вообще по уши в этом… этой яме. Истинное Имя — суть фэйри. Даже больше — используя его во время приказа, я могу заставить фэйри делать что угодно. Например, могу сказать «умри», и он умрёт.

Конечно, я никогда этого не сделаю.

— Послушай, ну мне же надо как-то тебя называть, — вздыхаю я, протягивая фэйри кружку горячего настоя. — Ты же не хочешь, чтобы я всегда использовала то имя, которое ты мне сказал?

Фэйри заметно вздрагивает и глядит на меня. Кружку он словно не замечает.

— Как хочешь.

Вот так тебя и назову!

— Сильвен, — решаю я, заглушив раздражение. — Лесной. Там же леса у вас, в Гленне, да? Расскажешь?

Фэйри… Сильвен отворачивается.

Ну ладно. Я пожимаю плечами и встаю. Оставляю настой, лекарства. Не маленький, сможет о себе позаботиться. А с меня хватит!

Вздрагиваю, когда фэйри неожиданно ловит меня за руку.

— Что?

Сильвен рассматривает мой браслет с жемчужиной. Тянется коснуться, но я отдёргиваю руку. Фэйри молчит, я огреваю его возмущённым взглядом и выскакиваю из комнаты.

Мне хочется сбежать — и подальше. Через час, послушав тишину из гостевой комнаты, решаюсь.

На улице шумит дождь, он разогнал туман. И намочил меня до нитки, пока я спешила в школу танцев. Забавно, Марк оказывается там же лишь четверть часа спустя. Приходит за мной в класс. Меня не перестаёт удивлять, как он узнаёт моё местонахождение, да ещё и так быстро.

Танцую, как сумасшедшая. Смеюсь над шуточками Марка, как коршун охраняющего меня от других. Даю проводить, но домой не приглашаю. Целую в щёку — бедняга краснеет — и убегаю, пообещав написать перед сном. Марк долго не уходит, вижу его с крыльца.

У меня безумно болят ноги. Это и хорошо, помогает забыть о сумасшедшем фэйри. Который, кстати, свободно шатается по дому. По крайней мере, в мою купальню заходит, точно в свою комнату.

— Больно?

— Выйди! — выдыхаю я. В моём голосе слёзы: ноги не просто болят, они — словно подушка, в которую втыкают разом тысячи раскалённых игл.

— Неужели ты отказалась от моря из-за этого? — Сильвен оглядывает купальню. Он и не думает уходить. Я вижу его отражение в зеркале, он смотрит на мои ноги с выражением, чем-то похожим на сострадание.

— Я ни от чего не отказывалась! Выйди! — шиплю я, выгибаясь от боли.

Сильвен садится рядом.

— Дай мне.

Его руки — изящные руки женщины, покрытые мозолями воина — ложатся на мои колени. Я не успеваю отшатнуться и даже влепить нахалу пощёчину — боль уходит, точно вода в песок. Фейри встаёт, ловит мой поражённый взгляд и тихо говорит:

— Твоя магия запечатана, русалка?

— Я не русалка, — шевелю пальцами ног. Удивительно: боли как не бывало.

Сильвен, щурясь, смотрит на меня какое-то время. Потом, ничего не говоря, уходит.

Следующий день проходит для меня в заботах. Я делаю домашнее задание — тонну, наверное, столько пропустила за время болезни. Сильвен сидит у себя в комнате. Я ношу ему еду, но он почти не ест. И не разговаривает со мной.

Начинаю понимать, почему фэйри умирают в неволе. Будешь вот так сидеть и делать вид, что ты очень гордый и даже есть не хочешь — конечно, скоро умрёшь. От голода, например.

А ночью неожиданно возвращается мама.

Она врывается в мою комнату вместе с ветром и дождём из распахнутого окна. По крайней мере, мне это снится — и остальное тоже кажется сном, кошмаром. Я подпрыгиваю на кровати и стукаюсь затылком об изголовье. Больно.

— Арин! — каркает мама, садясь на кровать, и я отодвигаюсь. За окном громыхает гроза — не такая уж редкость в Дугэле, но сейчас, спросонья, я её боюсь.

Мамино лицо в блеске молнии искажается.

— Арин, кто подарил тебе янтарную заколку?

Я молча смотрю на неё и дрожу. Мама, моя родная мама кажется чужой и незнакомой. Ведьмой из мрачных сказок. Мне холодно и очень страшно. Если это правда кошмар, почему я не просыпаюсь?

— Арин, отвечай! — мама хватает меня за руку, больно сжимает запястье.

Я вскрикиваю.

— Мам, в чём…

— Это инесский принц? Ты видела его? Ты с ним говорила?!

— Нет! — всхлипываю я, дёргая руку. — Мама, пусти, мне больно!

Ещё одно страшное мгновение мама смотрит на меня, потом неожиданно улыбается, отпускает — и всё возвращается на место.

Я тихо плачу, и мама машет рукой: окно закрывается. В комнате светлеет — загораются светильники.

— Арин, девочка моя, — она обнимает меня, гладит по спине. — Ты совсем замёрзла. Ну что ты… Что ты… Ты просто скажи… Ты правда не видела инесского принца? Правда?

Я смотрю на неё, мои губы дрожат.

— Мамочка… Он был инессец, да, но… я не специально… я просто повернулась неловко… и упала… А он меня вытащил… Но он не принц! Конечно, нет! — такая мысль мне даже в голову не приходила. Хотя, если вспомнить его одежду… но не принц, это уж слишком!

— Инессец? — шепчет мама, хватая меня за руки. — Значит, всё-таки… Что он тебе сказал? — мама трясёт меня: — Что?!

— Что я… похожа… на русалку, — лепечу я. — Мама? Мама, что ты делаешь? Мам!

Она связывает мои руки невесть откуда взявшейся шёлковой лентой и снимает браслет с жемчужиной. Сдёргивает с меня одеяло, чертит в воздухе какие-то руны. Бормочет: «Заклинание… надо обновить… Лучше я, чем королева… Ты будешь со мной, доченька. Ты будешь в безопасности. Так нужно, Арин, моя Арин. Я укрою тебя. Я тебя спрячу».

— Мама, что ты делаешь? — кричу я, когда она поднимает руки. — Мама? Мама!

— Тише! — приказывает она, заламывая мои руки. — Арин, дочка, просто… посиди вот так, хорошо? Я только…

Договорить она не успевает. Хрипит, безумно глядя перед собой, оседает на кровать, а потом падает на пол. Кончик кухонного ножа торчит в её горле, указывая на меня.

Под вспышку молнии Сильвен вытирает руки о валяющееся рядом одеяло.

Мой крик забирает гром.