Неточные совпадения
«Ну слава те господи», — подумал Чичиков и приготовился слушать.
Полковник стал читать...
Полковник присел на край стола и мягко спросил, хотя глаза его
стали плоскими и посветлели...
Но еще больше ободрило Самгина хрящеватое, темное лицо
полковника: лицо
стало темнее, острые глаза отупели, под ними вздулись синеватые опухоли, по лысому черепу путешествовали две мухи,
полковник бесчувственно терпел их, кусал губы, шевелил усами. Горбился он больше, чем в Москве, плечи его
стали острее, и весь он казался человеком оброшенным, уставшим.
В трактире к обеду
стало поживее; из нумеров показались сонные лица жильцов: какой-то очень благообразный, высокий, седой старик, в светло-зеленом сюртуке, ирландец, как нам сказали,
полковник испанской службы, француз, бледный, донельзя с черными волосами, донельзя в белой куртке и панталонах, как будто завернутый в хлопчатую бумагу, с нежным фальцетто, без грудных нот.
Полковник по этому случаю
стал рассказывать про еще более поразительный случай воровства серебряного самовара.
Однако как ни скрывали и ни маскировали дела,
полковник не мог не увидеть решительного отвращения невесты; он
стал реже ездить, сказался больным, заикнулся даже о прибавке приданого, это очень рассердило, но княгиня прошла и через это унижение, она давала еще свою подмосковную. Этой уступки, кажется, и он не ждал, потому что после нее он совсем скрылся.
При таком допросе Иван Федорович невольно поднялся с места и
стал ввытяжку, что обыкновенно он делывал, когда спрашивал его о чем
полковник.
Молодежь
стала предметом особого внимания и надежд, и вот что покрывало таким свежим, блестящим лаком недавних юнкеров, гимназистов и студентов. Поручик в свеженьком мундире казался много интереснее
полковника или генерала, а студент юридического факультета интереснее готового прокурора. Те — люди, уже захваченные колесами старого механизма, а из этих могут еще выйти Гоши или Дантоны. В туманах близкого, как казалось, будущего начинали роиться образы «нового человека», «передового человека», «героя».
Знакомство с барчуками продолжалось,
становясь всё приятней для меня. В маленьком закоулке, между стеною дедова дома и забором Овсянникова, росли вяз, липа и густой куст бузины; под этим кустом я прорезал в заборе полукруглое отверстие, братья поочередно или по двое подходили к нему, и мы беседовали тихонько, сидя на корточках или стоя на коленях. Кто-нибудь из них всегда следил, как бы
полковник не застал нас врасплох.
Мы
стали ходить два раза в неделю в гусарский манеж, где на лошадях запасного эскадрона учились у
полковника Кнабенау, под главным руководством генерала Левашова, который и прежде того, видя нас часто в галерее манежа во время верховой езды своих гусар, обращался к нам с приветом и вопросом: когда мы начнем учиться ездить?
— Э, азиатки! — подхватил
полковник. — На другое что у них ума и толку не
станет, а на это — пырнуть кого-нибудь кинжалом — каждая из них, бестия, сумеет.
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал
полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа
стала…
Полковнику наконец
стало это невыносимо.
— Вот как, а! — отвечал ему на это
полковник. — Ах, миленький мой! Ах, чудо мое! Ах, птенчик мой! — продолжал вскрикивать старик и, схватив голову сына,
стал покрывать ее поцелуями.
Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется,
стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и
полковник.
—
Полковник! Если я
стану об этом хлопотать, то это будет подлость с моей стороны; я никогда не переменю моих убеждений.
Полковник наконец встал, мигнул сыну, и они
стали раскланиваться.
Полковник был мрачен, как перед боем;
стали укладывать вещи в экипаж; закладывать лошадей, — и заложили!
— Что когда наш
полковник стал брать ее в плен, то она убила его.
— Есть, будет! Это две какие-то дамы, — говорил
полковник, когда экипаж
стал приближаться к усадьбе.
У
полковника с год как раскрылись некоторые его раны и страшно болели, но когда ему сказали, что Павел Михайлович едет, у него и боль вся прошла; а потом, когда сын вошел в комнату, он
стал даже говорить какие-то глупости, точно тронулся немного.
— А мой сын, — возразил
полковник резко, — никогда не
станет по закону себе требовать того, что ему не принадлежит, или я его и за сына считать не буду!
После обеда, наконец, когда Павел вместе с
полковником стали раскланиваться, чтобы ехать домой, m-lle Прыхина вдруг обратилась к нему...
В остальную часть дня Александра Григорьевна, сын ее, старик Захаревский и Захаревский старший сели играть в вист.
Полковник стал разговаривать с младшим Захаревским; несмотря на то, что сына не хотел отдать в военную, он, однако, кадетов очень любил.
Вихров глядел на него с некоторым недоумением: он тут только заметил, что его превосходительство был сильно простоват; затем он посмотрел и на Мари. Та старательно намазывала масло на хлеб, хотя этого хлеба никому и не нужно было. Эйсмонд, как все замечали, гораздо казался умнее, когда был
полковником, но как произвели его в генералы, так и поглупел… Это, впрочем, тогда было почти общим явлением: развязнее, что ли, эти господа
становились в этих чинах и больше высказывались…
— Павел Михайлович, — начал он,
становясь перед сыном, — так как вы в Москве очень мало издерживали денег, то позвольте вот вам поклониться пятьюстами рублями. — И, поклонившись сыну в пояс,
полковник протянул к нему руку, в которой лежало пятьсот рублей.
— Да они завтра и не
станут есть говядины, потому что — пост, — проговорил
полковник, совершенно опешенный этим монологом сына.
По приезде домой,
полковник сейчас же
стал на молитву: он каждый день, с восьми часов до десяти утра и с восьми часов до десяти часов вечера, молился, стоя, по обыкновению, в зале навытяжку перед образом.
— Мысль Сперанского очень понятна и совершенно справедлива, — воскликнул Павел, и так громко, что Александра Григорьевна явно сделала гримасу; так что даже
полковник, сначала было довольный разговорчивостью сына, заметил это и толкнул его ногой. Павел понял его, замолчал и
стал кусать себе ногти.
Еспер Иваныч, между тем,
стал смотреть куда-то вдаль и заметно весь погрузился в свои собственные мысли, так что
полковник даже несколько обиделся этим. Посидев немного, он встал и сказал не без досады...
То, о чем m-me Фатеева, будучи гораздо опытнее моего героя, так мрачно иногда во время уроков задумывалась, начало мало-помалу обнаруживаться. Прежде всего было получено от
полковника страшное, убийственное письмо, которое, по обыкновению, принес к Павлу Макар Григорьев. Подав письмо молодому барину, с полуулыбкою, Макар Григорьев все как-то
стал кругом осматриваться и оглядываться и даже на проходящую мимо горничную Клеопатры Петровны взглянул как-то насмешливо.
Чем более погружалась она в институтскую мглу, тем своеобразнее
становилось ее представление о мужчине. Когда-то ей везде виделись «херувимы»; теперь это было нечто вроде стада статских советников (и выше), из которых каждый имел надзор по своей части. Одни по хозяйственной, другие — по полицейской, третьи — по финансовой и т. д. А
полковники и генералы стоят кругом в виде живой изгороди и наблюдают за тем, чтобы статским советникам не препятствовали огород городить.
Как меня
полковник стал обнимать и сам целует, а сам хвалит...
— Право, я тебе без шуток говорю, всё мне так гадко
стало, что я желал поскорей в Севастополь. Да впрочем, ведь ежели здесь счастливо пойдет, так можно еще скорее выиграть, чем в гвардии: там в 10 лет в
полковники, а здесь Тотлебен так в 2 года из подполковников в генералы. Ну а убьют, — так что же делать!
Когда мы подошли к дверям,
полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и
стал в четверть оборота, выжидая такт.
Шествие
стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура
полковника рядом с наказываемым. Вдруг
полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат.
— Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал
полковника на площади, и мне
становилось как-то неловко и неприятно, и я
стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите… — закончил он.
Только три человека из всего начальственного состава не только не допускали таких невинных послаблений, но злились сильнее с каждым днем, подобно тому как мухи
становятся свирепее с приближением осени. Эти три гонителя были: Хухрик, Пуп и Берди-Паша, по-настоящему — командир батальона,
полковник Артабалевский.
— Убивалась она очень, когда вы ушли! Весь зимовник прямо с ума сошел. Ездили по степи, спрашивали у всех.
Полковнику другой же день обо всем рассказали, — а он в ответ: «Поглядите, не обокрал ли! Должно быть, из беглых!» Очень Женя убивалась! Вы ей портмонетик дорогой подарили, так она его на шее носила. Чуть что — в слезы, а потом женихи
стали свататься, она всех отгоняла.
Дочь же ее, Екатерина Филипповна, воспитывалась в Смольном монастыре, а потом вышла замуж за
полковника Татаринова, который был ранен под Лейпцигом и вскоре после кампании помер, а Екатерина Филипповна приехала к матери, где
стала заявлять, что она наделена даром пророчества, и собрала вкруг себя несколько адептов…
Прямо, без дальних предисловий, но с таким видом, как будто сообщает мне чрезвычайную тайну, он
стал мне рассказывать, что на днях ему выходит две тысячи, но что этого теперь не будет, потому что дочь
полковника Г. об нем хлопочет.
Рассказала она ему о себе: сирота она, дочь офицера, воспитывалась у дяди,
полковника, вышла замуж за учителя гимназии, муж
стал учить детей не по казённым книжкам, а по совести, она же, как умела, помогала мужу в этом, сделали у них однажды обыск, нашли запрещённые книги и сослали обоих в Сибирь — вот и всё.
Вернулся мой путешествующий по карте палец из Рыбинска в Ярославль. Вспомнились ужасы белильного завода… Мысленно проехал по Волге до Каспия… В дербентские и задонские степи ткнулся, а мысль вернулась в Казань. Опять вспомнился арест, взломанная решетка, побег. И злые глаза допрашивавшего седого жандармского
полковника, глядевшие на меня через золотое пенсне над черными бровями… Жутко
стало, а в этот момент скрипнула дверь, и я даже вздрогнул.
Когда я узнал, что он тот самый
полковник, которого ты угощал на своем биваке, то, разумеется,
стал его расспрашивать о тебе, и хотя от боли и усталости он едва мог говорить, но отвечал весьма подробно на все мои вопросы.
— Слегла в постелю, мой друг; и хотя после ей
стало легче, но когда я
стал прощаться с нею, то она ужасно меня перепугала. Представь себе: горесть ее была так велика, что она не могла даже плакать; почти полумертвая она упала мне на шею! Не помню, как я бросился в коляску и доехал до первой станции… А кстати, я тебе еще не сказывал. Ты писал ко мне, что взял в плен французского
полковника, графа, графа… как бишь?
Сели.
Полковник стал в приготовленной позе, заложив правую руку за борт сюртука. Сергей посидел одно мгновение, встретил близко морщинистое лицо матери и вскочил.
Наученный посредством своих московских столкновений, что в среде так называвшихся тогда «постепеновцев» гораздо более уважают те правила жизни, в которых вырос и которые привык уважать сам Бенни, он не
стал даже искать работы у литераторов-нетерпеливцев и примкнул сначала на некоторое время к редакции «Русского инвалида», которою тогда заведовали на арендном праве
полковник Писаревский и Вл. Н. Леонтьев.
Не
стало Глуховского пана
полковника.
Маменька очень любили пение; и кто бы им ни запел, они тотчас задумываются, тут же они подносили пану
полковнику тот кусочек от курицы, что всякий желает взять, и как услышали наше сладкопение, забыли и кусочек, и пана
полковника, и все, —
стали как вкопанные, очень задумались и голову опустили.
Пан
полковник приказал
стать поближе к себе, и мы, ободренные, пошли вдаль, все вдаль.