Неточные совпадения
С этой минуты исчез
старый Евсеич, как будто его на свете не было, исчез без остатка, как умеют исчезать только «старатели»
русской земли.
И
старый князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все женщины верили, и жена его верила так, как он верил в первом детстве, и девяносто девять сотых
русского народа, весь тот народ, жизнь которого внушала ему наибольшее уважение, верили.
Был ясный морозный день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между
русскими домиками с резными князьками;
старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось, были разубраны в новые торжественные ризы.
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько
русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Помещик с седыми усами был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин видел и в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и в его умных, нахмуренных глазах, и в складной
русской речи, и в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и в решительных движениях больших, красивых, загорелых рук с одним
старым обручальным кольцом на безыменке.
Друзья мои, что ж толку в этом?
Быть может, волею небес,
Я перестану быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на
старый лад
Займет веселый мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья
русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины.
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал
старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века
Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на
Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
На комоде лежала какая-то книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый завет в
русском переводе. Книга была
старая, подержанная, в кожаном переплете.
Старый полинялый мундир напоминал воина времен Анны Иоанновны, [Анна Иоанновна (1693–1740) —
русская царица.] а в его речи сильно отзывался немецкий выговор.
За кофе читал газеты. Корректно ворчали «
Русские ведомости», осторожно ликовало «Новое время», в «
Русском слове» отрывисто, как лает
старый пес, знаменитый фельетонист скучно упражнялся в острословии, а на второй полосе подсчитано было количество повешенных по приговорам военно-полевых судов. Вешали ежедневно и усердно.
Добродушная преданность людям и материнское огорчение Анфимьевны, вкусно сваренный ею кофе, комнаты, напитанные сложным запахом
старого, устойчивого жилья, — все это настроило Самгина тоже благодушно. Он вспомнил Таню Куликову, няньку — бабушку Дронова, нянек Пушкина и других больших
русских людей.
Клим достал из кармана очки, надел их и увидал, что дьякону лет за сорок, а лицо у него такое, с какими изображают на иконах святых пустынников. Еще более часто такие лица встречаются у торговцев
старыми вещами, ябедников и скряг, а в конце концов память создает из множества подобных лиц назойливый образ какого-то как бы бессмертного
русского человека.
Как таблица на каменной скрижали, была начертана открыто всем и каждому жизнь
старого Штольца, и под ней больше подразумевать было нечего. Но мать, своими песнями и нежным шепотом, потом княжеский, разнохарактерный дом, далее университет, книги и свет — все это отводило Андрея от прямой, начертанной отцом колеи;
русская жизнь рисовала свои невидимые узоры и из бесцветной таблицы делала яркую, широкую картину.
Райский еще «серьезнее» занялся хождением в окрестности, проникал опять в
старые здания, глядел, щупал, нюхал камни, читал надписи, но не разобрал и двух страниц данных профессором хроник, а писал
русскую жизнь, как она снилась ему в поэтических видениях, и кончил тем, что очень «серьезно» написал шутливую поэму, воспев в ней товарища, написавшего диссертацию «о долговых обязательствах» и никогда не платившего за квартиру и за стол хозяйке.
Летом любил он уходить в окрестности, забирался в
старые монастыри и вглядывался в темные углы, в почернелые лики святых и мучеников, и фантазия, лучше профессоров, уносила его в
русскую старину.
О,
русским дороги эти
старые чужие камни, эти чудеса
старого Божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!
Я не про войну лишь одну говорю и не про Тюильри; я и без того знал, что все прейдет, весь лик европейского
старого мира — рано ли, поздно ли; но я, как
русский европеец, не мог допустить того.
Все они — молодые,
старые, худые, толстые, бледные, красные, черные, усатые, бородатые, безбородые,
русские, татары, евреи — выходили, звеня кандалами и бойко махая рукой, как будто собираясь итти куда-то далеко, но, пройдя шагов 10, останавливались и покорно размещались, по 4 в ряд, друг за другом.
Арестанты — бородатые, бритые,
старые, молодые,
русские, инородцы, некоторые с бритыми полуголовами, гремя ножными кандалами, наполняли прихожую пылью, шумом шагов, говором и едким запахом пота. Арестанты, проходя мимо Масловой, все жадно оглядывали ее, и некоторые с измененными похотью лицами подходили к ней и задевали ее.
Старые славянофильские идеалы были прежде всего идеалами частной, семейной, бытовой жизни
русского человека, которому не давали выйти в ширь исторического существования, который не созрел еще для такого существования [Я не касаюсь здесь церковных идей Хомякова, которые очень глубоки и сохраняют свое непреходящее значение.].
Но и почитание святости, этот главный источник нравственного питания
русского народа, идет на убыль,
старая вера слабеет.
Ныне мы вступаем в новый период
русской и всемирной истории, и
старые, традиционные идеи не годны уже для новых мировых задач, которые ставит перед нами жизнь.
Русское возрождение не может быть возрождением славянофильства, оно будет концом и
старого славянофильства и
старого западничества, началом новой жизни и нового осознания.
И в отпавшем от веры, по-современному обуржуазившемся
русском человеке остается в силе
старый религиозный дуализм.
Старая ссора в славянской семье, ссора
русских с поляками, не может быть объяснена лишь внешними силами истории и внешними политическими причинами.
И Бакунин в своей пламенной жажде мирового пожара, в котором все
старое должно сгореть, был
русским, славянином, был мессианистом.
Россия тогда лишь будет на высоте мировых империалистических задач, когда преодолеет свою
старую националистическую политику, в сущности не согласную с духом
русского народа, и вступит на новый путь.
Розанова же война вдохновила лишь на повторение в тысячный раз
старых слов, потерявших всякий вкус и аромат: вся
русская история есть тихая, безбурная; все
русское состояние — мирное, безбурное.
У наших националистов официальной марки, как
старой формации, так и новейшей западной формации, уж во всяком случае меньше
русского мессианского духа, чем у иных сектантов или иных анархистов, людей темных по своему сознанию, но истинно
русских по своей стихии.
— Нет, не то чтобы читал… Я, впрочем, «Кандида» читал, в
русском переводе… в
старом, уродливом переводе, смешном… (Опять, опять!)
На заводях Кусуна мы застали
старого лодочника маньчжура Хей-ба-тоу, что в переводе значит «морской старшина». Это был опытный мореход, плавающий вдоль берегов Уссурийского края с малых лет. Отец его занимался морскими промыслами и с детства приучил сына к морю. Раньше он плавал у берегов Южно-Уссурийского края, но в последние годы под давлением
русских перекочевал на север.
Утром 8 августа мы оставили Фудзин — это ужасное место. От фанзы Иолайза мы вернулись сначала к горам Сяень-Лаза, а оттуда пошли прямо на север по небольшой речке Поугоу, что в переводе на
русский язык значит «козья долина». Проводить нас немного вызвался 1 пожилой таз. Он все время шел с Дерсу и что-то рассказывал ему вполголоса. Впоследствии я узнал, что они были
старые знакомые и таз собирался тайно переселиться с Фудзина куда-нибудь на побережье моря.
А тут чувствительные сердца и начнут удивляться, как мужики убивают помещиков с целыми семьями, как в
Старой Руссе солдаты военных поселений избили всех
русских немцев и немецких
русских.
В этом обществе была та свобода неустоявшихся отношений и не приведенных в косный порядок обычаев, которой нет в
старой европейской жизни, и в то же время в нем сохранилась привитая нам воспитанием традиция западной вежливости, которая на Западе исчезает; она с примесью славянского laisser-aller, [разболтанности (фр.).] а подчас и разгула, составляла особый
русский характер московского общества, к его великому горю, потому что оно смертельно хотело быть парижским, и это хотение, наверное, осталось.
Митрополит Филарет отрядил миссионером бойкого священника. Его звали Курбановским. Снедаемый
русской болезнью — честолюбием, Курбановский горячо принялся за дело. Во что б то ни стало он решился втеснить благодать божию черемисам. Сначала он попробовал проповедовать, но это ему скоро надоело. И в самом деле, много ли возьмешь этим
старым средством?
В
старом режиме стража тюрьмы состояла из довольно добродушных
русских солдат, которые видели в заключенных не «врагов народа», а врагов правительства, начальник тюрьмы управлял патриархально, если не был особенным зверем, что, конечно, случалось.
По переезде в Москву, через С. Булгакова, с которым меня связывали уж
старые отношения, у меня произошла встреча с наиболее характерными православными кругами, раньше мне чуждыми, с самой сердцевиной
русского православия.
Для
старых поколений
русских революционеров революция была религией.
В эти же годы в среде
русской молодежи, более обращенной к политике, образовались новые течения, отличные от течений
старой эмиграции, получившие наименование пореволюционных.
Русская няня была поразительным явлением
старой России.
Успенский, А. М. Дмитриев, Ф. Д. Нефедов и Петр Кичеев вспоминали «Ад» и «Чебыши», да знали подробности некоторые из
старых сотрудников «
Русских ведомостей», среди которых был один из главных участников «Адской группы», бывавший на заседаниях смертников в «Аду» и «Чебышах».
— К сожалению, нет. Приходил отказываться от комнаты. Третьего дня отвели ему в № 6 по ордеру комнату, а сегодня отказался. Какой любезный! Вызывают на Дальний Восток, в плавание. Только что приехал, и вызывают. Моряк он, всю жизнь в море пробыл. В Америке, в Японии, в Индии… Наш,
русский,
старый революционер 1905 года… Заслуженный. Какие рекомендации! Жаль такого жильца… Мы бы его сейчас в председатели заперли…
Так сказал
старый наборщик «
Русских ведомостей», набиравший мою статью о ходынской катастрофе.
Когда началось восстание, наше сближение продолжалось. Он глубоко верил, что поляки должны победить и что
старая Польша будет восстановлена в прежнем блеске. Раз кто-то из
русских учеников сказал при нем, что Россия — самое большое государство в Европе. Я тогда еще не знал этой особенности своего отечества, и мы с Кучальским тотчас же отправились к карте, чтобы проверить это сообщение. Я и теперь помню непреклонную уверенность, с которой Кучальский сказал после обозрения карты...
Однажды, — брат был в это время в пятом классе ровенской гимназии, —
старый фантазер Лемпи предложил желающим перевести
русскими стихами французское стихотворение...
Все это было так завлекательно, так ясно и просто, как только и бывает в мечтах или во сне. И видел я это все так живо, что… совершенно не заметил, как в классе стало необычайно тихо, как ученики с удивлением оборачиваются на меня; как на меня же смотрит с кафедры
старый учитель
русского языка, лысый, как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из класса, приказав стать у классной двери снаружи.
Замечательный этот женский
русский костюм, он ко всякой идет — к красивой и некрасивой, к молодой и
старой.
Русский народ есть в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей [Я это выразил в
старом этюде «Душа России», который вошел в мою книгу «Судьба России».].
Произошел разрыв между высшими руководящими слоями
русского общества и народными массами, в которых сохранились
старые религиозные верования и упования.
О,
русским дороги эти
старые чужие кам-ни, эти чудеса
старого Божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим…