Неточные совпадения
Служивого задергало.
Опершись на Устиньюшку,
Он поднял ногу левую
И
стал ее раскачивать,
Как гирю на весу;
Проделал то же с правою,
Ругнулся: «Жизнь
проклятая!» —
И вдруг на обе
стал.
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг
стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его
стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой
проклятой… мечты моей!»
Ведь вот будь вы действительно, на самом-то деле преступны али там как-нибудь замешаны в это
проклятое дело, ну
стали бы вы, помилуйте, сами напирать, что не в бреду вы все это делали, а, напротив, в полной памяти?
Слова
проклятого старика, казалось, поколебали Пугачева. К счастию, Хлопуша
стал противоречить своему товарищу.
— Он к вам частенько, — сказал дворник, — надоел по ночам,
проклятый: уж все выйдут, и все придут: он всегда последний, да еще ругается, зачем парадное крыльцо заперто…
Стану я для него тут караулить крыльцо-то!
Тимофей советовал бить передовых лошадей (мы ехали гусем), я посоветовал запрячь тройку рядом и ушел опять на холм петь, наконец ямщик нарубил кольев, и мы
стали поднимать повозку сзади, а он кричал на лошадей: «Эй, ну, дружки, чтоб вас задавило,
проклятые!» Но дружки ни с места.
Сам отвергнет… не послужит
проклятому новшеству… не
станет ихним дурачествам подражать, — тотчас же подхватили другие голоса, и до чего бы это дошло, трудно и представить себе, но как раз ударил в ту минуту колокол, призывая к службе.
— Не могу я тут поступить как надо, разорвать и ей прямо сказать! — раздражительно произнес Иван. — Надо подождать, пока скажут приговор убийце. Если я разорву с ней теперь, она из мщения ко мне завтра же погубит этого негодяя на суде, потому что его ненавидит и знает, что ненавидит. Тут все ложь, ложь на лжи! Теперь же, пока я с ней не разорвал, она все еще надеется и не
станет губить этого изверга, зная, как я хочу вытащить его из беды. И когда только придет этот
проклятый приговор!
О, это мучило, но не так; все же не так, как это
проклятое сознание, что я сорвал наконец с груди эти
проклятые деньги и их растратил, а
стало быть, теперь уже вор окончательный!
Гегель во время своего профессората в Берлине, долею от старости, а вдвое от довольства местом и почетом, намеренно взвинтил свою философию над земным уровнем и держался в среде, где все современные интересы и страсти
становятся довольно безразличны, как здания и села с воздушного шара; он не любил зацепляться за эти
проклятые практические вопросы, с которыми трудно ладить и на которые надобно было отвечать положительно.
— Так бы, да не так вышло: с того времени покою не было теще. Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу,
проклятый, и галушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только
станет примеркать — погляди на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу.
— Что за пропасть! в руках наших был, пан голова! — отвечали десятские. — В переулке окружили
проклятые хлопцы,
стали танцевать, дергать, высовывать языки, вырывать из рук… черт с вами!.. И как мы попали на эту ворону вместо его, Бог один знает!
Будь, примерно, я черт, — чего, оборони боже, —
стал ли бы я таскаться ночью за
проклятыми лоскутьями?
Стал проходить мимо того заколдованного места, не вытерпел, чтобы не проворчать сквозь зубы: «
Проклятое место!» — взошел на середину, где не вытанцывалось позавчера, и ударил в сердцах заступом.
Один из работников капитана, молодой парубок Иван, не стесняясь нашим присутствием, по — своему объяснял социальную историю Гарного Луга. Чорт нес над землей кошницу с панами и сеял их по свету. Пролетая над Гарным Лугом,
проклятый чертяка ошибся и сыпнул семена гуще. От этого здесь панство закустилось, как бурьян, на том месте, где случайно «ляпнула» корова. А настоящей траве, то есть мужикам, совсем не
стало ходу…
— Крупчатка пшеничку мелет, — это особь
статья, — а вы травите дар божий на
проклятое винище…
— Греческий язык писал… Милый наш родственник, значит, Харченко. Он на почте заказным письмом отправлял
статью, — ну, и вызнали, куда и прочее. И что только человеку нужно? А главное,
проклятый хохол всю нашу фамилию осрамил… Добрые люди будут пальцами указывать.
Мужики пришли в ужас и
стали откупаться от
проклятой редкости гривенником с души.
Она говорила, сердясь, что я бестолков и упрям; это было горько слышать, я очень добросовестно старался запомнить
проклятые стихи и мысленно читал их без ошибок, но, читая вслух, — неизбежно перевирал. Я возненавидел эти неуловимые строки и
стал, со зла, нарочно коверкать их, нелепо подбирая в ряд однозвучные слова; мне очень нравилось, когда заколдованные стихи лишались всякого смысла.
Не сидите с моим другом, Зарницыным, он затмит ваш девственный ум своей туманной экономией счастья; не слушайте моего друга Вязмитинова, который погубит ваше светлое мышление гегелианскою ересью; не слушайте меня, преподлейшего в сношениях с зверями, которые
станут называть себя перед вами разными кличками греко-российского календаря; даже отца вашего, которому отпущена половина всех добрых качеств нашей
проклятой Гоморры, и его не слушайте.
— А как там, Вихров, в моем новом именьице, что мне досталось, — хорошо! — воскликнула Клеопатра Петровна. — Май месяц всегда в Малороссии бывает превосходный; усадьба у меня на крутой горе — и прямо с этой горы в реку; вода в реке чудная — я
стану купаться в ней, ах, отлично! Потом буду есть арбузы, вишни; жажда меня эта
проклятая не будет мучить там, и как бы мне теперь пить хотелось!
Извозчик вместо ответа подошел к левой пристяжной, более других вспотевшей, и, проговорив: «Ну, запыхалась,
проклятая!», схватил ее за морду и непременно заставил счихнуть, а потом, не выпуская трубки изо рта,
стал раскладывать.
— Да что, сударь, не на что смотреть! Не узнаешь, что и ешь: немцы накладут в кушанье бог знает чего: и в рот-то взять не захочется. И перец-то у них не такой; подливают в соус чего-то из заморских склянок… Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три дня тошнило. Смотрю, оливка в кушанье: думал, как и здесь оливка; раскусил — глядь: а там рыбка маленькая; противно
стало, выплюнул; взял другую — и там то же; да во всех… ах вы, чтоб вас,
проклятые!..
— Спасибо вам, Антон Иваныч: бог вас наградит! А я другую ночь почти не сплю и людям не даю спать: неравно приедет, а мы все дрыхнем — хорошо будет! Вчера и третьего дня до рощи пешком ходила, и нынче бы пошла, да старость
проклятая одолевает. Ночью бессонница истомила. Садитесь-ка, Антон Иваныч. Да вы все перемокли: не хотите ли выпить и позавтракать? Обедать-то, может быть, поздно придется:
станем поджидать дорогого гостя.
— Ребята! — сказал он, — видите, как
проклятая татарва ругается над Христовою верой? Видите, как басурманское племя хочет святую Русь извести? Что ж, ребята, разве уж и мы
стали басурманами? Разве дадим мы святые иконы на поругание? Разве попустим, чтобы нехристи жгли русские села да резали наших братьев?
Обнялися бы, завалилися,
стал бы милый дружок целовать-миловать, ласковые слова на ушко говорить: ишь, мол, ты белая да рассыпчатая! «Ах, кикимора
проклятая! нашел ведь чем — костями своими старыми прельстить!
За мостом он пошел все прямо по улицам Бруклина. Он ждал, что за рекой кончится этот
проклятый город и начнутся поля, но ему пришлось итти часа три, пока, наконец, дома
стали меньше и между ними, на больших расстояниях, потянулись деревья.
С самого начала, когда я сел на корабль, Гез
стал соображать, каким образом ему от меня отделаться, удержав деньги. Он строил разные планы. Так, например, план — объявить, что «Бегущая по волнам» отправится из Дагона в Сумат. Гез думал, что я не захочу далекого путешествия и высажусь в первом порту. Однако такой план мог сделать его смешным. Его настроение после отплытия из Лисса
стало очень скверным, раздражительным. Он постоянно твердил: «Будет неудача с этим
проклятым Гарвеем».
После ужина последовали танцы, причем Пепко лез из кожи, чтобы затмить
проклятого провизора. Танцевал он очень недурно. Потом следовала вокальная часть, — пела Верочка модные, только что вышедшие романсы: «Только
станет смеркаться немножко», «Вьется ласточка» и т. д. Фельдшер не пел и не танцевал, а поэтому исполнил свой номер отдельно.
— Да другого-то делать нечего, — продолжал Лесута, — в Москву теперь не проедешь. Вокруг ее идет такая каша, что упаси господи! и Трубецкой, и Пожарский, и Заруцкий, и
проклятые шиши, — и, словом, весь русский сброд, ни дать ни взять, как саранча, загатил все дороги около Москвы. Я слышал, что и Гонсевский перебрался в
стан к гетману Хоткевичу, а в Москве остался старшим пан Струся. О-ох, Юрий Дмитрич! плохие времена, отец мой! Того и гляди, придется пенять отцу и матери, зачем на свет родили!
— Ах он,
проклятый! — вскричал Глеб, у которого закипело при этом сердце так же, как в бывалое время. — То-то приметил я, давно еще приметил… в то время еще, как Ваня здесь мой был! Недаром,
стало, таскался он к тебе на озеро. Пойдем, дядя, ко мне… тут челнок у меня за кустами. Погоди ж ты! Я ж те ребры-то переломаю. Я те!..
Серебряков. Говорят, у Тургенева от подагры сделалась грудная жаба. Боюсь, как бы у меня не было.
Проклятая, отвратительная старость. Черт бы ее побрал. Когда я постарел, я
стал себе противен. Да и вам всем, должно быть, противно на меня смотреть.
Высокий дух державный.
Дай бог ему с Отрепьевым
проклятымУправиться, и много, много он
Еще добра в России сотворит.
Мысль важная в уме его родилась.
Не надобно ей дать остыть. Какое
Мне поприще откроется, когда
Он сломит рог боярству родовому!
Соперников во брани я не знаю;
У царского престола
стану первый…
И может быть… Но что за чудный шум?
Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем уехала в своем кабриолете из Останкина. Князь же и барон пошли через большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и теплая. Князь вел под руку Елену, а барон нарочно
стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой
проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века. Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
— Ага! — сказал купец, подняв кверху голову, — что?.. душно
стало?.. выползли,
проклятые!
— Так-с, так-с! Умны
стали,
проклятые!
— Да уж он, сударь, давным-давно выздоровел. И посмотрите, как отъелся; какой
стал гладкой — пострел бы его взял! Бык быком! И это бы не беда: пусть бы он себе трескал,
проклятый, да жирел вволю — черт с ним! Да знай сверчок свой шесток; а то срамота-то какая!.. Ведь он ни дать ни взять
стал нашим помещиком.
Я бешусь, рублю сплеча во все стороны: кругом меня справа и слева летят щепы, а
проклятая собака целехонька и час от часу
становится неотвязчивее.
— Я, mon cher? Ничего! да с тобой-то что делается? Не удивительно, что ты оглох; мне и самому кажется, что от сегодняшней
проклятой канонады я
стал крепок на ухо; но отчего ты ослеп?.. Гляди, гляди!.. Да что ж ты смотришь, братец? Ведь чай уйдет.
Однако ж послушай, Вольдемар: если уж мы об этом заговорили, так расскажи-ка мне: как ты влюбился и что такое эта
проклятая любовь, от которой умные люди сходят с ума, а дураки иногда
становятся умнее?
Я
стал выдираться из-под убитых, и лишь только высвободил голову, как этот
проклятый крикун
стал одной ногой мне на грудь и заревел опять: «En arriére!
— С матросиком-то? Уж и не знаю, Саша. Берегу я его, как клад, того-этого, драгоценнейший, на улицу не выпускаю. Вот, Саша, чистота! Пожалуй, и тебе не уступит. Я б и тебя тревожить не
стал, одним бы матросиком обошелся, да повелевать он, того-этого, не умеет. О,
проклятое рабье племя — даже и тут без генеральского сына не обойдешься! Не сердись, Саша, за горькие слова.
Воевода выпил чарку любимого травника от сорока немощей, который ему присылали из монастыря, потом спросил домашнего меду, — ничто не помогало.
Проклятый дьячок не выходил из головы, хоть ты что делай. Уж не напустил ли он на него какой-нибудь порчи, а то и прямо сглазил?.. Долго ли до греха? Вечером воеводе совсем
стало невтерпеж, и он отправил за дьячком своих приставов.
У меня как бы все перевернулось в глазах, когда я прочел эти строчки. Губы у меня побелели, и я
стал дрожать.
Проклятый француз смотрел с усиленно скромным видом и отводя от меня глаза, как бы для того, чтобы не видеть моего смущения. Лучше бы он захохотал надо мною.
— Евлампия-то? Хуже Анны! Вся, как есть, совсем в Володькины руки отдалась. По той причине она и вашему солдату-то отказала. По его, по Володькину, приказу. Анне — видимое дело — следовало бы обидеться, да она и терпеть сестры не может, а покоряется! Околдовал,
проклятый! Да ей же, Анне, вишь, думать приятно, что вот, мол, ты, Евлампия, какая всегда была гордая, а теперь вон что из тебя
стало!.. О… ох, ох! Боже мой, боже!
Автор
статьи «О воспитании» говорит: «Нередко случалось слышать, особливо в замоскворецких съездах или беседах: «Что ты, матушка, своей манзели даешь?» — «Дарага,
проклятая, дарага!
Капля за каплей в него внедрялось убеждение, что эти
проклятые сорванцы действительно его вечные, беспощадные враги, что их необходимо выслеживать, ловить, обыскивать, стращать, наказывать как можно чаще и кормить как можно реже. Таким образом, собственный мир торжествовал над формалистикой педагогического совета, и какой-нибудь Грузов с его устрашающим давлением на малышей, сам того не зная,
становился поперек всей стройной воспитательной системы.
Он говорил себе: вот только что я
стал поправляться и лекарство начинало уже действовать, и вот это
проклятое несчастие или неприятность…
Краснов. Эка роденька у меня! Счастье мое им поперек горла
стало. Варварка ты, ненавистница. Убить тебя мало за язык твой, за
проклятый! (Замахивается.)
«Ох, и будет опять буча, как тот раз, а то и похуже, — подумал про себя мельник. —
Проклятый Харько своими
проклятыми словами так мне все хорошо расписал… А теперь, как
станешь вспоминать, оно и не того… и не выходит в тех словах настоящего толку. Ну, что будет, то и будет!» — и он брякнул опять.