Неточные совпадения
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только
выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего:
солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в
солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого
выйдет.
Отслушав заутреню, Грустилов
вышел из церкви ободренный и, указывая Пфейферше на вытянувшихся в струнку пожарных и полицейских
солдат ("кои и во время глуповского беспутства втайне истинному богу верны пребывали", — присовокупляет летописец), сказал...
На дворе, первое, что бросилось в глаза Вронскому, были песенники в кителях, стоявшие подле боченка с водкой, и здоровая веселая фигура полкового командира, окруженного офицерами:
выйдя на первую ступень балкона, он, громко перекрикивая музыку, игравшую Офенбаховскую кадриль, что-то приказывал и махал стоявшим в стороне
солдатам.
—
Солдат! — презрительно сказал Корней и повернулся ко входившей няне. — Вот судите, Марья Ефимовна: впустил, никому не сказал, — обратился к ней Корней. — Алексей Александрович сейчас
выйдут, пойдут в детскую.
Я
вышел из кибитки и требовал, чтоб отвели меня к их начальнику. Увидя офицера,
солдаты прекратили брань. Вахмистр повел меня к майору. Савельич от меня не отставал, поговаривая про себя: «Вот тебе и государев кум! Из огня да в полымя… Господи владыко! чем это все кончится?» Кибитка шагом поехала за нами.
Самгин обрадовался, даже хотел окрикнуть ее, но из ворот веселого домика
вышел бородатый, рыжий человек, бережно неся под мышкой маленький гроб, за ним, нелепо подпрыгивая, выкатилась темная, толстая старушка, маленький, круглый гимназист с головой, как резиновый мяч; остролицый
солдат, закрывая ворота, крикнул извозчику...
В полуверсте от города из кустарника
вышел солдат в синей рубахе без пояса, с длинной, гибкой полосой железа на плече, вслед за ним — Харламов.
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин
вышел за ворота парка, у ворот, как два столба, стояли полицейские в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и лежали
солдаты, человек десять, на тумбе сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и смотрел в небо, там летала стая белых голубей.
Самгин встал,
вышел из барака, пошел по тропе вдоль рельс, отойдя версты полторы от станции, сел на шпалы и вот сидел, глядя на табор
солдат, рассеянный по равнине. Затем встал не легкий для Клима Ивановича вопрос: кто более герой — поручик Петров или Антон Тагильский?
С некоторого времени он мог, не
выходя из своей квартиры, видеть, как делают
солдат, — обучение происходило почти под окнами у него, и, открыв окно, он слышал...
С Поварской
вышел высокий
солдат, держа в обеих руках винтовку, а за ним, разбросанно, шагах в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики и человек десять штатских с ружьями; в центре отряда ехала пушечка — толщиной с водосточную трубу; хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной.
Нуте-с, — наши сведения такие:
вышло семь сборных отрядов,
солдаты и черная сотня.
— Гроза идет, — сказал Самгин,
выходя из беседки, —
солдат откликнулся...
Кричал же Бьоринг на Анну Андреевну, которая
вышла было тоже в коридор за князем; он ей грозил и, кажется, топал ногами — одним словом, сказался грубый солдат-немец, несмотря на весь «свой высший свет».
Не успело воображение воспринять этот рисунок, а он уже тает и распадается, и на место его тихо воздвигся откуда-то корабль и повис на воздушной почве; из огромной колесницы уже сложился стан исполинской женщины; плеча еще целы, а бока уже отпали, и
вышла голова верблюда; на нее напирает и поглощает все собою ряд
солдат, несущихся целым строем.
В двери главного выхода отворилась калитка, и, переступив через порог калитки на двор,
солдаты с арестанткой
вышли из ограды и пошли городом посередине мощеных улиц.
С громом отворились ворота, бряцанье цепей стало слышнее, и на улицу
вышли конвойные
солдаты в белых кителях, с ружьями и — очевидно, как знакомый и привычный маневр, — расстановились правильным широким кругом перед воротами.
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я на сей счет могила, а вот что хотел я вам только на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в
солдаты на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги
выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Генерал подошел к той двери, из которой должен был
выйти Бенкендорф, и замер в неподвижной вытяжке; я с большим любопытством рассматривал этот идеал унтер-офицера… ну, должно быть,
солдат посек он на своем веку за шагистику; откуда берутся эти люди?
Надоело мне дожидаться их в нечистой комнате станционного смотрителя. Я
вышел за ворота и стал ходить перед домом. Это была первая прогулка без
солдата после девятимесячного заключения.
Я выпил, он поднял меня и положил на постель; мне было очень дурно, окно было с двойной рамой и без форточки;
солдат ходил в канцелярию просить разрешения
выйти на двор; дежурный офицер велел сказать, что ни полковника, ни адъютанта нет налицо, а что он на свою ответственность взять не может. Пришлось оставаться в угарной комнате.
Около получаса ходили мы взад и вперед по переулку, прежде чем
вышла, торопясь и оглядываясь, небольшая худенькая старушка, та самая бойкая горничная, которая в 1812 году у французских
солдат просила для меня «манже»; с детства мы звали ее Костенькой. Старушка взяла меня обеими руками за лицо и расцеловала.
Стрелкову подтвердили стеречь Сережку и, как только появится, не
высылая в деревню, представить в Москве в рекрутское присутствие и сдать в
солдаты, разумеется, в зачет. Но матушка не ограничилась этим и призвала к допросу старика Сергеича.
— Насквозь я ее, мерзавку, вижу! да и тебя, тихоня! Берегись! Не посмотрю, что ты из лет
вышел, так-то не в зачет в
солдаты отдам, что любо!
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный
солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда
вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
— Вот и
вышел дурачок, а еще
солдат: жалованье по жалованью. Что заслужишь, то и получишь.
Однажды,
выйдя на рассвете прогуляться на бак, я увидел, как
солдаты, женщины, дети, два китайца и арестанты в кандалах крепко спали, прижавшись друг к другу; их покрывала роса, и было прохладно.
Если сегодня не удалось уйти из тюрьмы через открытые ворота, то завтра можно будет бежать из тайги, когда
выйдут на работу 20–30 человек под надзором одного
солдата; кто не бежал из тайги, тот подождет месяц-другой, когда отдадут к какому-нибудь чиновнику в прислуги или к поселенцу в работники.
— Наутро я
вышел по городу побродить, — продолжал князь, лишь только приостановился Рогожин, хотя смех всё еще судорожно и припадочно вздрагивал на его губах, — вижу, шатается по деревянному тротуару пьяный
солдат, в совершенно растерзанном виде.
— Это под Горюном проклятый
солдат ему подвел девку, — объясняла Парасковья Ивановна, знавшая решительно все, не
выходя из комнаты. — Выискался пес… А еще как тосковал-то Самойло Евтихыч, вчуже жаль, а тут вон на какое художество повернул. Верь им, мужчинам, после этого. С Анфисой-то Егоровной душа в душу всю жизнь прожил, а тут сразу обернул на другое… Все мужики-то, видно, на одну колодку. Я вот про своего Ефима Андреича так же думаю: помри я, и…
— Ты, Макар, смотри, этово-тово… — повторял Тит, оглядываясь постоянно назад. — Один остаешься… Сам большой, сам маленький. Когда Артем
выйдет из
солдат, так уж не ссорьтесь… Отрезанный он ломоть, а тоже своя кровь, не выкинешь из роду-племени. Не обижай… Вот и Агап тоже… Водкой он зашибает. Тоже вот Татьяна, этово-тово…
Уже под самый конец Таисья рассказала про Макара Горбатого, как он зажил в отцовском даме большаком, как
вышел солдат Артем из службы и как забитая в семье Татьяна увидала свет.
— За идею, за идею, — шумел он. — Идею должно отстаивать. Ну что ж делать: ну, будет
солдат! Что ж делать? За идею права нельзя не стоять; нельзя себя беречь, когда идея права попирается. Отсюда
выходит индифферентизм: самое вреднейшее общественное явление. Я этого не допускаю. Прежде идея, потом я, а не я выше моей идеи. Отсюда я должен лечь за мою идею, отсюда героизм, общественная возбужденность, горячее служение идеалам, отсюда торжество идеалов, торжество идей, царство правды!
Оба мои дяди и приятель их, адъютант Волков, получили охоту дразнить меня: сначала военной службой, говоря, что
вышел указ, по которому велено брать в
солдаты старшего сына у всех дворян.
Солдат ничего уже ему не отвечал, а только пошел. Ванька последовал за ним, поглядывая искоса на стоявшую вдали собаку.
Выйди за ворота и увидев на голове Вихрова фуражку с красным околышком и болтающийся у него в петлице георгиевский крест,
солдат мгновенно вытянулся и приложил даже руки по швам.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него
выходило на бумаге совершенно то же самое, что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли же самое чувство разделял и
солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
— В кабаке! За вином всего в третий раз с Сарапкой пришли, — тут и захватили, а прочую шайку взяли уж по приказу от Сарапки: он им с нищим рукавицу свою послал — и будто бы приказывает, чтобы они
выходили в такое-то место; те и
вышли, а там
солдаты были и переловили их.
В стене за решеткой открылась дверь,
вышел солдат с обнаженной шашкой на плече, за ним явились Павел, Андрей, Федя Мазин, оба Гусевы, Самойлов, Букин, Сомов и еще человек пять молодежи, незнакомой матери по именам.
У него в роте путем долгого, упорного труда был выработан при маршировке особый, чрезвычайно редкий и твердый шаг, причем
солдаты очень высоко поднимали ногу вверх и с силою бросали ее на землю. Это
выходило громко и внушительно и служило предметом зависти для других ротных командиров.
А по нашим вот местам губернатор тоже на одного станового поналегал да на ревизии двадцати целковых по книгам не досчитал, так в
солдаты отдали: казнограбитель он,
выходит!
— Ребята! надо сходить назад — взять офицера, что ранен там в канаве, — сказал он не слишком громко и повелительно, чувствуя, как неприятно будет
солдатам исполнять это приказанье, — и действительно, так как он ни к кому именно не обращался, никто не
вышел, чтобы исполнить его.
— Смотри, еще до вечера в чистую
выйдешь, — сказал один из
солдат.
Когда Козельцов спросил фельдфебеля, чтец замолк,
солдаты зашевелились, закашляли, засморкались, как всегда после сдержанного молчания; фельдфебель, застегиваясь, поднялся около группы чтеца и, шагая через ноги и по ногам тех, которым некуда было убрать их,
вышел к офицеру.
Мне часто приходила странная мысль: что ежели бы одна воюющая сторона предложила другой —
выслать из каждой армии по одному
солдату?
Потом
выслать другого, с каждой стороны, потом 3-го, 4-го и т. д. до тех пор, пока осталось бы по одному
солдату в каждой армии (предполагая, что армии равносильны, и что количество было бы заменяемо качеством).
Вы должны против положения воротники переменить
солдатам, на уголь у вас лишнее
выйдет, стол вы держите для офицеров.
— Ne sortez pas de la ligne, à vos places, sacré nom…… [Не
выходи за черту, по местам, чорт возьми……] — кричит французской капрал, и
солдаты с видимым неудовольствием расходятся.
Уже многие
солдаты храпели. Вланг тоже растянулся на полу, и старый фейерверкер, расстелив шинель, крестясь, бормотал молитвы перед сном, когда Володе захотелось
выйти из блиндажа — посмотреть, что на дворе делается.
Около порога сидели два старых и один молодой курчавый
солдат из жидов [См. ниже в Словаре трудных для понимания слов.] по наружности.
Солдат этот, подняв одну из валявшихся пуль и черепком расплюснув ее о камень, ножом вырезал из нее крест на манер георгиевского; другие, разговаривая, смотрели на его работу. Крест, действительно,
выходил очень красив.