Неточные совпадения
Старинный Калеб умрет скорее, как отлично выдрессированная охотничья
собака, над съестным, которое ему поручат, нежели тронет; а этот так и выглядывает, как бы
съесть и выпить и то, чего не поручают; тот заботился только о том, чтоб барин кушал больше, и тосковал, когда он не кушает; а этот тоскует, когда барин
съедает дотла все, что ни положит на тарелку.
Кусочек сыру еще от той недели остался —
собаке стыдно бросить — так нет, человек и не думай
съесть!
— Вот теперь уж… — торопился он сказать, отирая лоб и смахивая платком пыль с платья, — пожалуйте ручку! Как бежал —
собаки по переулку за мной, чуть не
съели…
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две
собаки, которым так было захотелось меня
съесть. Они еще долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.)
Около юрт обыкновенно стоят сушильни с рыбой, распространяющей далеко вокруг промозглый, удушливый запах; воют и грызутся
собаки; тут же иногда можно увидеть небольшой сруб-клетку, в котором сидит молодой медведь: его убьют и
съедят зимой на так называемом медвежьем празднике.
Я читал, будто агроном Мицуль, исследуя остров, терпел сильную нужду и даже вынужден был
съесть свою
собаку.
Я ему замечаю, что подобная нетерпеливость, особенно в отношении такой дамы, неуместна, а он мне на это очень наивно отвечает обыкновенной своей поговоркой: «Я,
съешь меня
собака, художник, а не маляр; она дура: я не могу с нее рисовать…» Как хотите, так и судите.
—
Съели и — тоже все пьяные! Веселые стали, — ходят по лесу на задних лапах, как ученые
собаки, воют, а через сутки — подохли все!..
— Ничего, — говорили хлебопеки, — солдат не
собака, все
съест, нюхать не станет.
—
Собака — Canis familiaris. Достигает величины семи футов, покровы тела мохнатые, иногда может летать по воздуху, потому что окунь водится в речных болотах отдаленной Аравии, где
съедает косточки кокосов, питающихся белугами или овчарками, волкодавами, бульдогами, догами, барбосками, моськами и канисами фамилиарисами…
Большая белая
собака, смоченная дождем, с клочьями шерсти на морде, похожими на папильотки, вошла в хлев и с любопытством уставилась на Егорушку. Она, по-видимому, думала: залаять или нет? Решив, что лаять не нужно, она осторожно подошла к Егорушке,
съела замазку и вышла.
Гусь нисколько не обиделся, что незнакомая
собака поедает его корм, а напротив, заговорил еще горячее и, чтобы показать свое доверие, сам подошел к корытцу и
съел несколько горошинок.
— Вяжи его, разбойника… вяжи!.. — кричал он хриплым голосом. — Вишь, надул… мошенник… надул,
собака… а я-то, волк меня
съешь, еще плакал было над ним… тащи его!.. разбойника!.. Вяжи его! Вяжи!..
Притом же он, как ученый, не знал даже вовсе политики. Бывало, когда
съест порцию борща, а маменька, бывало, накладывают ему полнехонькую тарелку, — то он, дочиста убрав, еще подносит к маменьке тарелку и просит:"усугубите милости". Спору нет, что маменька любили, чтобы за обедом все ели побольше, и, бывало, приговаривают:"уж наварено, так ешьте; не
собакам же выкидывать". Но все же домине Галушкинский поступал против политики.
После завтрака нас вели к батеньке челом отдать, а потом за тем же к маменьке. Как же маменька любили плотно позавтракать и всегда в одиночку, без батеньки, то мы и находили у нее либо блины, либо пироги, а в постные дни пампушки или горофяники. Маменька и уделяли нам порядочные порции и приказывали, чтобы тут же при них
съедать все, а не носиться с пищею, как собака-де.
— Паки и паки,
съели попа
собаки, если бы не дьячки, разорвали бы в клочки…
Василий Леонидыч. Ну, хорошо, я пойду
собак посмотрю, в кучерскую. Кобель один, так так зол, что кучер говорит, чуть не
съел его. А, что?
Запасов они не делали никаких и все, что попадалось,
съедали тогда же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший мимо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончая
собака, воздух.
— Вот то-то и есть, — перебила соседка, — слушайте же, что я вам скажу. — Тут она придвинулась еще ближе и примолвила с таинственным видом: — Как у вас придется еще такой случай: укусит кого-нибудь бешеная
собака, вы возьмите просто корку хлеба, так-таки просто-напросто корку хлеба, напишите на ней чернилами или все равно, чем хотите, три слова: «Озия, Азия и Ельзозия», да и дайте больному-то
съесть эту корку-то: все как рукой снимет.
Собака заснула за двором. Голодный волк набежал и хотел
съесть ее.
Собака и говорит: «Волк! подожди меня есть, — теперь я костлява, худа. А вот, дай срок, хозяева будут свадьбу играть, тогда мне еды будет вволю, я разжирею, — лучше тогда меня
съесть». Волк поверил и ушел. Вот приходит он в другой раз и видит —
собака лежит на крыше. Волк и говорит: «Что ж, была свадьба?» А
собака и говорит: «Вот что, волк: коли другой раз застанешь меня сонную перед двором, не дожидайся больше свадьбы».
Но повар не слушал
собак, а стряпал обед по-своему. Обед
съели и похвалили хозяева, а не
собаки.
И действительно,
собаки повсеместно отнеслись к ним превосходно, но все-таки экспедиция их не обошлась без приключения: бурая корова Дементия, которую тетя оскорбила, назвав ее «неживым чучелом», доказала, что она еще жива, и когда Гильдегарда, проходя мимо нее, остановилась, чтобы поощрить ее ласкою, тощая буренка немедленно подняла голову, сдернула с англичанки ее соломенную шляпу и быстро удалилась с нею на середину самой глубокой и непроходимой лужи, где со вкусом и
съела шляпу, к неописанному удовольствию тети Полли, которая над этим очень смеялась, а англичанка, потеряв шляпу, повязалась своим носовым платком и окончила обход в этом уборе.
Собака отбегала и старалась скорее
съесть рябчика.
Я рассчитал, что если я побегу за ружьями, туда и обратно — два километра, а затем полтора километра до юрты удэхейца и еще до тигра, вероятно, с полкилометра, на что потребуется не менее часа, то тигр за это время успеет
съесть всю
собаку и спокойно удалиться.
— Жить хорошо, когда впереди крепкая цель, а так… Жизнь изжита, впереди — ничего. Революция превратилась в грязь. Те ли одолеют, другие ли, — и победа не радостна, и поражение не горько. Ешь
собака собаку, а последнюю черт
съест. И еще чернее реакция придет, чем прежде.
Точно так же и человек, как бы он хорошо ни знал закон, управляющий его животною личностью, и те законы, которые управляют веществом, эти законы не дадут ему ни малейшего указания на то, как ему поступить с тем куском хлеба, который у него в руках: отдать ли его жене, чужому,
собаке, или самому
съесть его, — защищать этот кусок хлеба или отдать тому, кто его просит. А жизнь человеческая только и состоит в решении этих и подобных вопросов.
— Как! — закричал князь, — шестьсот пятьдесят
собак и сорок псарей-дармоедов!.. Да ведь эти проклятые псы столько хлеба
съедают, что им на худой конец полтораста бедных людей круглый год будут сыты. Прошу вас, Сергей Андреич, чтоб сегодня же все
собаки до единой были перевешаны. Псарей на месячину, кто хочет идти на заработки — выдать паспорты. Деньги, что шли на псарню, употребите на образование в Заборье отделения Российского библейского общества.
И из ихних слов она узнала, что батенька померли и лежат поперек дороги, и мерещится ей, глупенькой, будто бедного батеньку едят волки и
собаки, будто лошадь наша ушла далеко в лес и ее тоже волки
съели, и будто саму Анютку за то, что денег не уберегла, в острог посадят, бить будут.