Неточные совпадения
Яков угрюм,
говорит неохотно,
Вожжи у Якова дрожмя дрожат,
Крестится: «Чур меня,
сила нечистая!»
Шепчет: «Рассыпься!» (мутил его враг).
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и
говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и
силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Анна
говорила, что приходило ей на язык, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала себя одетою в непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая
сила помогала ей и поддерживала ее.
«Не торопиться и ничего не упускать»,
говорил себе Левин, чувствуя всё больший и больший подъем физических
сил и внимания ко всему тому, что предстояло сделать.
Видя, что он не в
силах сам начать
говорить, она начала сама...
И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира, в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою
силой поднялись в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему
говорить.
— Я боюсь, что она сама не понимает своего положения. Она не судья, — оправляясь
говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она прочтет это письмо, она не в
силах будет ничего сказать, она только ниже опустит голову.
Для Константина народ был только главный участник в общем труде, и, несмотря на всё уважение и какую-то кровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам
говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье от
силы, кротости, справедливости этих людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
Она слышала и шаги Василия Лукича, подходившего к двери и кашлявшего, слышала и шаги подходившей няни; но сидела, как окаменелая, не в
силах ни начать
говорить, ни встать.
— Когда найдено было электричество, — быстро перебил Левин, — то было только открыто явление, и неизвестно было, откуда оно происходит и что оно производит, и века прошли прежде, чем подумали о приложении его. Спириты же, напротив, начали с того, что столики им пишут и духи к ним приходят, а потом уже стали
говорить, что это есть
сила неизвестная.
— Да, но спириты
говорят: теперь мы не знаем, что это за
сила, но
сила есть, и вот при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта
сила. Нет, я не вижу, почему это не может быть новая
сила, если она….
— Но, Костя, ты преувеличиваешь, —
говорила Кити, в глубине души радуясь той
силе любви к ней, которая выражалась теперь в его ревности.
— Я думаю, — продолжал он, — что эта попытка спиритов объяснять свои чудеса какою-то новою
силой — самая неудачная. Они прямо
говорят о
силе духовной и хотят ее подвергнуть материальному опыту.
«Я не в
силах буду
говорить с нею без чувства упрека, смотреть на нее без злобы, и она только еще больше возненавидит меня, как и должно быть.
Всякая рознь кончилась, все общественные органы
говорят одно и одно, все почуяли стихийную
силу, которая захватила их и несет в одном направлении.
Левин стоял в маленькой зале, где курили и закусывали, подле группы своих, прислушиваясь к тому, что
говорили, и тщетно напрягая свои умственные
силы, чтобы понять, что говорилось.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате,
говоря о разных пустяках и не будучи в
силах спросить, что хотел.
― Вы
говорите ― нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают, и опять борьба. Если не иметь опоры в религии, ― помните, мы с вами
говорили, ― то никакой отец одними своими
силами без этой помощи не мог бы воспитывать.
— Да что ж тут понимать? Значения нет никакого. Упавшее учреждение, продолжающее свое движение только по
силе инерции. Посмотрите, мундиры — и эти
говорят вам: это собрание мировых судей, непременных членов и так далее, а не дворян.
Левин
говорил то, что он истинно думал в это последнее время. Он во всем видел только смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело тем более занимало его. Надо же было как-нибудь доживать жизнь, пока не пришла смерть. Темнота покрывала для него всё; но именно вследствие этой темноты он чувствовал, что единственною руководительною нитью в этой темноте было его дело, и он из последних
сил ухватился и держался за него.
— Если бы не было этого преимущества анти-нигилистического влияния на стороне классических наук, мы бы больше подумали, взвесили бы доводы обеих сторон, — с тонкою улыбкой
говорил Сергей Иванович, — мы бы дали простор тому и другому направлению. Но теперь мы знаем, что в этих пилюлях классического образования лежит целебная
сила антинигилизма, и мы смело предлагаем их нашим пациентам… А что как нет и целебной
силы? — заключил он, высыпая аттическую соль.
— Нет, мне всё равно, — не в
силах удерживать улыбки
говорил Левин.
Если я буду знать это, тогда я знаю, что я сделаю»,
говорила она себе, не в
силах представить себе того положения, в котором она будет, убедившись в его равнодушии.
— Мы здесь не умеем жить, —
говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка —
сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было
говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель, не позволял себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще много досуга и умственных
сил.
— Отчего вы думаете, —
говорил Левин, стараясь вернуться к вопросу, что нельзя найти такого отношения к рабочей
силе, при которой работа была бы производительна.
Велев седлать лошадей, я оделся и сбежал к купальне. Погружаясь в холодный кипяток нарзана, я чувствовал, как телесные и душевные
силы мои возвращались. Я вышел из ванны свеж и бодр, как будто собирался на бал. После этого
говорите, что душа не зависит от тела!..
Ни перед кем не побоялась бы она обнаружить своих мыслей, и никакая
сила не могла бы ее заставить молчать, когда ей хотелось
говорить.
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в
силу такого неповорота редко глядел на того, с которым
говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
— Афанасий Васильевич! вашу власть и я готов над собою <признать>, ваш слуга и что хотите: отдаюсь вам. Но не давайте работы свыше
сил: я не Потапыч и
говорю вам, что ни на что доброе не гожусь.
— С нами крестная
сила! Какие ты страсти
говоришь! — проговорила старуха, крестясь.
Он
говорил, что прежде всего следует пробудить в человеке честолюбье, — честолюбье называл он
силою, толкающею вперед человека, — без которого не подвигнешь его на деятельность.
— Вы бы прежде
говорили, Михей Иваныч, — отвечал Николай скороговоркой и с досадой, изо всех
сил бросая какой-то узелок на дно брички. — Ей-богу, голова и так кругом идет, а тут еще вы с вашими щикатулками, — прибавил он, приподняв фуражку и утирая с загорелого лба крупные капли пота.
Ей нужно было обвинять кого-нибудь в своем несчастии, и она
говорила страшные слова, грозила кому-то с необыкновенной
силой, вскакивала с кресел, скорыми, большими шагами ходила по комнате и потом падала без чувств.
Иленька с робкой улыбкой удивления поглядывал на нас, и когда ему предлагали попробовать то же, отказывался,
говоря, что у него совсем нет
силы.
Долго еще находился Гриша в этом положении религиозного восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз с новой
силой и выражением; то
говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк.
— Вот, пропадут, пропадут ни за что! —
говорил он отчаянно и взглянул вниз, где сверкал Днестр. Радость блеснула в очах его. Он увидел выдвинувшиеся из-за кустарника четыре кормы, собрал всю
силу голоса и зычно закричал...
Бедная старушка, привыкшая уже к таким поступкам своего мужа, печально глядела, сидя на лавке. Она не смела ничего
говорить; но услыша о таком страшном для нее решении, она не могла удержаться от слез; взглянула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука, — и никто бы не мог описать всей безмолвной
силы ее горести, которая, казалось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых губах.
— Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное слово,
сил не было от стыда. И он стал
говорить: «Мне, милая, это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал. Он
говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мною, так как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
Говорят вон, в Севастополе, сейчас после Альмы, [После поражения русской армии в сражении на реке Альме 8 сентября 1854 г. во время Крымской войны (1853–1856).] умные-то люди уж как боялись, что вот-вот атакует неприятель открытою
силой и сразу возьмет Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и первую параллель открывает, так куды,
говорят, обрадовались и успокоились умные-то люди-с: по крайности на два месяца, значит, дело затянулось, потому когда-то правильной-то осадой возьмут!
Действительно, Раскольников был почти здоров, особенно в сравнении со вчерашним, только был очень бледен, рассеян и угрюм. Снаружи он походил как бы на раненого человека или вытерпливающего какую-нибудь сильную физическую боль: брови его были сдвинуты, губы сжаты, взгляд воспаленный.
Говорил он мало и неохотно, как бы через
силу или исполняя обязанность, и какое-то беспокойство изредка появлялось в его движениях.
Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю, а
говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать.
Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Вот Мишенька, не
говоря ни слова,
Увесистый булыжник в лапы сгрёб,
Присел на корточки, не переводит духу,
Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!»
И, у друга на лбу подкарауля муху,
Что
силы есть — хвать друга камнем в лоб!
«С нами
сила крестная! —
говорила Акулина Памфиловна.
Напрасно страх тебя берет,
Вслух, громко
говорим, никто не разберет.
Я сам, как схватятся о камерах, присяжных,
О Бейроне, ну о матерьях важных,
Частенько слушаю, не разжимая губ;
Мне не под
силу, брат, и чувствую, что глуп.
Ах! Alexandre! у нас тебя недоставало;
Послушай, миленький, потешь меня хоть мало;
Поедем-ка сейчас; мы, благо, на ходу;
С какими я тебя сведу
Людьми!!!.. уж на меня нисколько не похожи,
Что за люди, mon cher! Сок умной молодежи!
«Ну, —
говорил он ему, — излагай мне свои воззрения на жизнь, братец: ведь в вас,
говорят, вся
сила и будущность России, от вас начнется новая эпоха в истории, — вы нам дадите и язык настоящий и законы».
— Это напрасно. Здесь есть хорошенькие, да и молодому человеку стыдно не танцевать. Опять-таки я это
говорю не в
силу старинных понятий; я вовсе не полагаю, что ум должен находиться в ногах, но байронизм [Байрон Джордж Ноэль Гордон (1788–1824) — великий английский поэт; обличал английское великосветское общество; был в России более популярен, чем в Англии. Байронизм — здесь: подражание Байрону и его романтическим героям.] смешон, il a fait son temps. [Прошло его время (фр.).]
И не
говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur, [Маратель, писака (фр.).] тапёр, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской
силы!
Для этого нужна была физическая
сила.] — не
говори, что не дюж!
Николай Петрович попал в мировые посредники и трудится изо всех
сил; он беспрестанно разъезжает по своему участку; произносит длинные речи (он придерживается того мнения, что мужичков надо «вразумлять», то есть частым повторением одних и тех же слов доводить их до истомы) и все-таки,
говоря правду, не удовлетворяет вполне ни дворян образованных, говорящих то с шиком, то с меланхолией о манципации (произнося ан в нос), ни необразованных дворян, бесцеремонно бранящих «евту мунципацию».