Неточные совпадения
Скотинин.
Право! А я чем не племянник? Ай,
сестра!
— Алексей Александрович, простите меня, я не имею
права… но я, как
сестру, люблю и уважаю Анну; я прошу, умоляю вас сказать мне, что такое между вами? в чем вы обвиняете ее?
— Я сама тоже…
Право, как вообразишь, до чего иногда доходит мода… ни на что не похоже! Я выпросила у
сестры выкройку нарочно для смеху; Меланья моя принялась шить.
— Порфирий Петрович! — проговорил он громко и отчетливо, хотя едва стоял на дрожавших ногах, — я, наконец, вижу ясно, что вы положительно подозреваете меня в убийстве этой старухи и ее
сестры Лизаветы. С своей стороны, объявляю вам, что все это мне давно уже надоело. Если находите, что имеете
право меня законно преследовать, то преследуйте; арестовать, то арестуйте. Но смеяться себе в глаза и мучить себя я не позволю.
Теперь прошу особенного внимания: представьте себе, что если б ему удалось теперь доказать, что Софья Семеновна — воровка, то, во-первых, он доказал бы моей
сестре и матери, что был почти
прав в своих подозрениях; что он справедливо рассердился за то, что я поставил на одну доску мою
сестру и Софью Семеновну, что, нападая на меня, он защищал, стало быть, и предохранял честь моей
сестры, а своей невесты.
— Благодарствуйте, что сдержали слово, — начала она, — погостите у меня: здесь,
право, недурно. Я вас познакомлю с моей
сестрою, она хорошо играет на фортепьяно. Вам, мсьё Базаров, это все равно; но вы, мсьё Кирсанов, кажется, любите музыку; кроме
сестры, у меня живет старушка тетка, да сосед один иногда наезжает в карты играть: вот и все наше общество. А теперь сядем.
Перед ним было прекрасное явление, с задатками такого сильного, мучительного, безумного счастья, но оно было недоступно ему: он лишен был
права не только выражать желания, даже глядеть на нее иначе, как на
сестру, или как глядят на чужую, незнакомую женщину.
— Если он
прав, то я буду виноват, вот и все, а вас я не меньше люблю. Отчего ты так покраснела,
сестра? Ну вот еще пуще теперь! Ну хорошо, а все-таки я этого князька на дуэль вызову за пощечину Версилову в Эмсе. Если Версилов был
прав с Ахмаковой, так тем паче.
Вверху стола сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны, доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой
сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка; с
правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся семья, ожидая его экзаменов, оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Нехлюдов же, не говоря о досаде, которую он испытывал за то, что зять вмешивался в его дела с землею (в глубине души он чувствовал, что зять и
сестра и их дети, как наследники его, имеют на это
право), негодовал в душе на то, что этот ограниченный человек с полною уверенностью и спокойствием продолжал считать правильным и законным то дело, которое представлялось теперь Нехлюдову несомненно безумными преступным.
Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских
прав, бросали богатство, общественное положение и ехали на целую жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции.
Сестры, не имевшие
права ехать, удалялись от двора, многие оставили Россию; почти все хранили в душе живое чувство любви к страдальцам; но его не было у мужчин, страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных.
Мы пользовались
правом, освященным обычаем, стоять в это время снаружи, у открытого окна, причем иной раз из-за нас заглядывало еще личико
сестры.
Он был
прав, говоря
сестре, что больной поправился.
— Да что дома? Дома всё состоит в моей воле, только отец, по обыкновению, дурачится, но ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и,
право, если бы не мать, так указал бы дверь. Мать всё, конечно, плачет;
сестра злится, а я им прямо сказал, наконец, что я господин своей судьбы и в доме желаю, чтобы меня… слушались.
Сестре по крайней мере всё это отчеканил, при матери.
Я объяснил со смехом пополам, послал нашу рыбу в Тобольск. Между тем, шутя, пересказал этот необыкновенный случай в письме к
сестре. Пусть читают в канцелярии и покажут губернатору, что он не имеет
права возвращать писем. Формально дела заводить не стоит…
Стихи эти написаны
сестре Дельвига, премилой, живой девочке, которой тогда было семь или восемь лет. Стихи сами по себе очень милы, но для нас имеют свой особый интерес. Корсаков положил их на музыку, и эти стансы пелись тогда юными девицами почти во всех домах, где Лицей имел
право гражданства.
— Я,
право,
сестра, сам бы давно ее спровадил, да ведь знаешь мой характер дурацкий, сцен этих смерть боюсь. Ведь из себя выйду, черт знает что наделаю.
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а
сестры с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась с
сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на
правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
— Будемте друзьями — вот как! — Зинаида дала мне понюхать розу. — Послушайте, ведь я гораздо старше вас — я могла бы быть вашей тетушкой,
право; ну, не тетушкой, старшей
сестрой. А вы…
Маленький Михин отвел Ромашова в сторону. — Юрий Алексеич, у меня к вам просьба, — сказал он. — Очень прошу вас об одном. Поезжайте, пожалуйста, с моими
сестрами, иначе с ними сядет Диц, а мне это чрезвычайно неприятно. Он всегда такие гадости говорит девочкам, что они просто готовы плакать.
Право, я враг всякого насилия, но, ей-богу, когда-нибудь дам ему по морде!..
Княжна призналась, что она знает одного такого пискаря; что у него старушка-мать, une gentille petite vieille et très proprette [прелестная старушка и очень благовоспитанная (франц.).] —
право! — и пять
сестер, которых он единственная опора.
Несмотря на то, что княгиня Марья Ивановна была черноволосая и черноглазая, а Софья Ивановна белокура и с большими живыми и вместе с тем (что большая редкость) спокойными голубыми глазами, между
сестрами было большое семейное сходство; то же выражение, тот же нос, те же губы; только у Софьи Ивановны и нос и губы были потолще немного и на
правую сторону, когда она улыбалась, тогда как у княгини они были на левую.
—
Право, бабушка! И всякий раз, как мы мимо Горюшкина едем, всякий-то раз он эту историю поднимает! И бабушка Наталья Владимировна, говорит, из Горюшкина взята была — по всем бы
правам ему в головлевском роде быть должно; ан папенька, покойник, за
сестрою в приданое отдал! А дыни, говорит, какие в Горюшкине росли! По двадцати фунтов весу — вот какие дыни!
«Вот и доплыл до затона! Поп Александр обвенчает без шума, на первое время мы с Дуней махнём в Воргород. Молодец попадья — как она ловко поставила всех по местам. А Дуня — она меня полюбит, она — как
сестра мне по характеру,
право, — и как я сам не додумался до такой простоты?..»
Не знаю, но для всех было поразительно, что прежняя легкомысленная, равнодушная к брату девочка, не понимавшая и не признававшая его
прав и своих к нему обязанностей, имеющая теперь все причины к чувству неприязненному за оскорбление любимой бабушки, — вдруг сделалась не только привязанною
сестрою, но горячею дочерью, которая смотрела в глаза своему двоюродному брату, как нежно и давно любимому отцу, нежно и давно любящему свою дочь…
«Вы честным словом обязались высылать мне ежегодно пятьсот рублей и пожертвовали мне какой-то глупый вексель на вашу
сестру, которой уступили свою часть вашего киевского дворца. Я, по неопытности, приняла этот вексель, а теперь, когда мне понадобились деньги, я вместо денег имею только одни хлопоты. Вы, конечно, очень хорошо знали, что это так будет, вы знали, что мне придется выдирать каждый грош, когда уступили мне
право на вашу часть. Я понимаю все ваши подлости».
— Когда ты не захотел служить и ушел в маляры, я и Анюта Благово с самого начала знали, что ты
прав, но нам было страшно высказать это вслух. Скажи, какая это сила мешает сознаваться в том, что думаешь? Взять вот хотя бы Анюту Благово. Она тебя любит, обожает, она знает, что ты
прав; она и меня любит, как
сестру, и знает, что я
права, и небось в душе завидует мне, но какая-то сила мешает ей прийти к нам, она избегает нас, боится.
Несмотря ни на что, отца и
сестру я люблю, и во мне с детства засела привычка спрашиваться у них, засела так крепко, что я едва ли отделаюсь от нее когда-нибудь; бываю я
прав или виноват, но я постоянно боюсь огорчить их, боюсь, что вот у отца от волнения покраснела его тощая шея и как бы с ним не сделался удар.
— Конечно, Буркин
прав, — перервал старик, — да и на что нам иноземных архитекторов? Посмотрите на мой дом! Что, дурно, что ль, выстроен? А строил-то его не француз, не немец, а просто я, русской дворянин — Николай Степанович Ижорской. Покойница
сестра, вот ее матушка — не тем будь помянута, — бредила французами. Ну что ж? И отдала строить свой московской дом какому-то приезжему мусью, а он как понаделал ей во всем доме каминов, так она в первую зиму чуть-чуть, бедняжка, совсем не замерзла.
— У обеих
сестер голубые глаза; они обе прекрасны и даже очень походят друг на друга; но, несмотря на это…
право, не знаю, как тебе объяснить различие, перед которым исчезает совершенно это наружное сходство.
О, я тебе скажу, у нас везде матери Митрофании […у нас везде матери Митрофании… — Игуменья Серпуховского монастыря и начальница московской епархиальной общины
сестер милосердия мать Митрофания (урожденная баронесса Розен) была уличена в мошенничестве, подлогах и злоупотреблении своим саном и приговорена к лишению всех
прав и ссылке в Сибирь.
— Да так мне кажется.
Право, усни, а я пойду к твоей
сестре — посижу с ней.
— Я не знаю,
право, Ида, что тебе такое; из-за чего ты споришь? — говорила, глядя на
сестру, Берта Ивановна.
— Я не позволю вам заикаться о моей
сестре. Если есть у вас
право на эту женщину, — пусть правда то, что вы мне говорили о ней, пусть она пала, пусть десятки люден имеют на нее такие же
права, как вы, — у вас есть
право на нее, но у вас нет
прав на мою
сестру. Я запрещаю вам говорить ей что-нибудь о
сестре! Слышите?
Дома более или менее успешно я свалил вину на несправедливость Гофмана; но внутренно должен был сознаться, что Гофман совершенно
прав в своей отметке, и это сознание, подобно тайной ране, не переставало ныть в моей груди. Впрочем, сердечная дружба и нравственная развитость
сестры Лины во многих отношениях облегчала и озаряла на этот раз мое пребывание в деревне.
Летом у нас, то есть в доме Кокошкина, был еще спектакль, который можно назвать прощальным; он был приготовлен секретно для
сестры Кокошкина, Аграфены Федоровны, в день ее именин, женщины редкой по своей доброте и добродетельной жизни: мы сыграли маленькую комедию Коцебу «Береговое
право» и комедию Хмельницкого «Воздушные замки».
На именинах Мухоедова собрались почти все заводские служащие, кроме Слава-богу, докторов и о. Егора, которые на
правах аристократии относились свысока к таким именинам; в числе гостей был Ястребок и «
сестры».
Обе
сестры, споря между собой, вместе с тем чувствовали страшное ожесточение против младшей
сестры и имели на это полное
право: Катерина Архиповна еще за два дня приготовила своему идолу весь новый туалет: платье ей было сшито новое, газовое, на атласном чехле; башмаки были куплены в магазине, а не в рядах, а на голову была приготовлена прекрасная коронка от m-me Анет; но это еще не все: сегодня на вечер эта девочка, как именовали ее
сестры, явится и в маменькиных брильянтах, которые нарочно были переделаны для нее по новой моде.
Впрочем, Мари была,
право, доброго характера; она умеренно пользовалась исключительной любовью матери, не весьма часто капризничала,
сестер своих она не ненавидела, как ненавидели те ее, и вместе с тем страстно любила кошек.
Погодин сделал много добра Гоголю, хлопотал за него горячо всегда и везде, передавал ему много денег (не имея почти никакого состояния и имея на руках большое семейство), содержал его с
сестрами и с матерью у себя в доме и по всему этому считал, что он имеет полное
право распоряжаться в свою пользу талантом Гоголя и заставлять его писать в издаваемый им журнал.
Для большей ясности романа
Здесь объявить мне вам пора,
Что страстно влюблена в улана
Была одна ее
сестра.
Она, как должно, тайну эту
Открыла Дуне по секрету.
Вам не случалось двух
сестерЗамужних слышать разговор?
О чем тут, боже справедливый,
Не судят милые уста!
О, русских нравов простота!
Я,
право, человек нелживый —
А из-за ширмов раза два
Такие слышал я слова…
Жизнь его была загадочна: подростком лет пятнадцати он вдруг исчез куда-то и лет пять пропадал, не давая о себе никаких вестей отцу, матери и
сестре, потом вдруг был прислан из губернии этапным порядком, полубольной, без
правого глаза на темном и сухом лице, с выбитыми зубами и с котомкой на спине, а в котомке две толстые, в кожаных переплетах, книги, одна — «Об изобретателях вещей», а другая — «Краткое всемирное позорище, или Малый феатрон».
Золотилов. Я очень хорошо, любезный друг, знаю, что тон мой не должен тебе нравиться; но что делать? Я имею на него некоторое
право, как муж твоей
сестры, которая умоляла меня, чтоб я ехал образумить тебя.
Матрена. Теперь сморгаешь, ищи тогда на орле — на
правом крыле.
Сестра придет — и прощайся.
Марья Ивановна. Саша,
сестра, говорила ему. Он сказал, что не имеет
права, что земля тех, кто работает на ней, и что он обязан отдать ее крестьянам.
Русаков (раздевается, ему помогают дочь и
сестра). Старость-то что значит! Устал! Вот далеко ли сходил, устал…
Право, так. Что, Иванушка, не весел?..
— Кузьма молчит, только мрачность на себя напустил зверскую и заниматься совсем перестал. Я за него рад, что
сестра уезжает,
право, а то просто извелся человек; мучится, тенью за ней ходит, ничего не делает. Ну, уж эта любовь! — Василий Петрович покрутил головой. — Вот и теперь побежал привести ее домой, будто она не ходила по улицам всегда одна!
— Не знаю,
право, но мне почему-то всегда смешно, когда ты расхваливаешь твою
сестру. А что касается до твоей генеральши, то скажу тебе, что она прелесть и баба мозговитая.
— Положительно так, это положительно так, — говорил он, — потому что я в этом случае до болезненности щекотлив и чуть я знаю, что кто-нибудь имеет на меня юридические
права, я сейчас теряюсь, падаю духом и не могу ничего сочинять, и следовательно и теряю шансы вознаградить
сестру. Это я и называю убить курицу, которая может нести золотые яйца.
— Тася, голубушка, милая! Я не сержусь на тебя!
Право, не сержусь, родная. — И она протягивала к
сестре свои исхудалые ручонки и большие кроткие глаза её сияли неизъяснимой любовью и лаской.