Неточные совпадения
Добчинский. Я бы и не беспокоил вас, да жаль насчет способностей. Мальчишка-то этакой… большие надежды подает: наизусть стихи разные расскажет и, если где попадет ножик, сейчас
сделает маленькие дрожечки так искусно, как фокусник-с. Вот и Петр Иванович знает.
«Что меня смутило? — размышлял он. — Почему я не сказал
мальчишке того, что должен был сказать? Он, конечно, научен и подослан пораженцами, большевиками. Возможно, что им руководит и чувство личное — месть за его мать. Проводится в жизнь лозунг Циммервальда: превратить войну
с внешним врагом в гражданскую войну, внутри страны. Это значит: предать страну, разрушить ее… Конечно так.
Мальчишка, полуребенок — ничтожество. Но дело не в человеке, а в слове. Что должен
делать я и что могу
делать?»
Рассказывала Нехаева медленно, вполголоса, но — без печали, и это было странно. Клим посмотрел на нее; она часто прищуривала глаза, подрисованные брови ее дрожали. Облизывая губы, она
делала среди фраз неуместные паузы, и еще более неуместна была улыбка, скользившая по ее губам. Клим впервые заметил, что у нее красивый рот, и
с любопытством
мальчишки подумал...
А тут внук, свой человек, которого она
мальчишкой воспитывала, «от рук отбился», смеет оправдываться, защищаться, да еще спорить
с ней, обвиняет ее, что она не так живет, не то
делает, что нужно!
«Решительно они все до единого принимают меня за
мальчишку без воли и без характера,
с которым все можно
сделать!» — подумал я
с негодованием.
За мной увязались идти двое
мальчишек; один болтал по-французски, то есть исковеркает два слова французских да прибавит три португальских; другой то же
делал с английским языком.
— «Негодная девчонка, — отвечал он, — все вертится на улице по вечерам, а тут шатаются бушмены и тихонько вызывают
мальчишек и девчонок, воруют
с ними вместе и
делают разные другие проказы».
— Да, благодаря сестре Гертруде получает ни за что тысяч пять, — что же
делать? Идиот!.. Наберет
с собой моих
мальчишек и целые дни удит
с ними рыбу.
Я
сделал многое для того, чтоб привязать их, обращался учтиво, помогал им денежно и довел только до того, что они перестали меня слушаться; они только боялись советников, которые обращались
с ними, как
с мальчишками, и стали вполпьяна приходить на службу.
Обшитая своими чиновными плерезами, Марья Степановна каталась, как шар, по дому
с утра до ночи, кричала, шумела, не давала покоя людям, жаловалась на них,
делала следствия над горничными, давала тузы и драла за уши
мальчишек, сводила счеты, бегала на кухню, бегала на конюшню, обмахивала мух, терла ноги, заставляла принимать лекарство.
Так что когда мы в первое время, в свободные часы, гуляли по улицам Заболотья, — надо же было познакомиться
с купленным имением, — то за нами обыкновенно следовала толпа
мальчишек и кричала: «Затрапезные! затрапезные!» —
делая таким образом из родовитой дворянской фамилии каламбур.
— Во-вторых: ни слова о злобных
мальчишках! Я просижу и проговорю
с тобой десять минут; я пришла к тебе справку
сделать (а ты думал и бог знает что?), и если ты хоть одним словом заикнешься про дерзких
мальчишек, я встаю и ухожу, и уже совсем
с тобой разрываю.
Выгнав зазнавшегося
мальчишку, Карачунский долго не мог успокоиться. Да, он вышел из себя, чего никогда не случалось, и это его злило больше всего. И
с кем не выдержал характера —
с мальчишкой, молокососом. Положим, что тот сам вызвал его на это, но чужие глупости еще не
делают нас умнее. Глупо и еще раз глупо.
В заключение он взял на руки Маню Беленькую, завернул ее бортами сюртука и, протянув руку и
сделав плачущее лицо, закивал головой, склоненной набок, как это
делают черномазые грязные восточные
мальчишки, которые шляются по всей России в длинных старых солдатских шинелях,
с обнаженной, бронзового цвета грудью, держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
— Видел я, судырь, то: иду я раз, так, примерно сказать, мимо колодца нашего, а он ее и бьет тут… отнял от бадьи веревку-то, да
с железом-то веревкою-то этою и бьет ее; я даже скрикнул на него: «Что, я говорю, ты, пес эдакий,
делаешь!», а он и меня лаять начал… Вздорный
мальчишка, скверный, не потаю, батюшка.
Изо всех окон свесились вниз милые девичьи головы, женские фигуры в летних ярких ситцевых одеждах.
Мальчишки шныряют вокруг оркестра, чуть не влезая замурзанными мордочками в оглушительно рявкающий огромный геликон и разевающие рты перед ухающим барабаном. Все военные, попадающие на пути, становятся во фронт и
делают честь знамени. Старый, седой отставной генерал,
с георгиевскими петлицами, стоя, провожает батальон глазами. В его лице ласковое умиление, и по щекам текут слезы.
Несколько дней газеты города Нью-Йорка, благодаря лозищанину Матвею, работали очень бойко. В его честь типографские машины
сделали сотни тысяч лишних оборотов, сотни репортеров сновали за известиями о нем по всему городу, а на площадках, перед огромными зданиями газет «World», «Tribune», «Sun», «Herald», толпились лишние сотни газетных
мальчишек. На одном из этих зданий Дыма, все еще рыскавший по городу в надежде встретиться
с товарищем, увидел экран, на котором висело объявление...
— Ну, бог
с нею, — печально сказал Володин, — еще поймают. Нет, а мальчишка-то каков! Господи боже мой, что я ему
сделал, что он вздумал мне вредить? Уж я ли не старался для него, а он, изволите видеть, какую мне подпустил интригу. Что это за ребенок такой, что из него выйдет, помилуйте, скажите?
— Вот, матушка, вдовье положенье; ото всего терплю, от последнего
мальчишки. Что
сделаешь — дело женское; если б был покойник жив, что бы я
сделала с эдаким негодяем… себя бы не узнал… Горькая участь, не суди вам бог испытать ее!
А
с мальчишками сельскими так просто сладу нет: обнеситесь от них решеткой — они под решеткой лазы
сделают; обройтесь канавой — через неделю вся канава изукрасится тропами.
Бенни поставил Ничипоренко свои условия
с такою решимостию, что тот сразу увидел себя в совершенной необходимости на которое-нибудь из них решиться. Ехать назад одному, ничего не
сделавши для «предприятия» и притом не имея что и рассказать о том, за что он прогнан, Ничипоренко находил невозможным, и он извинился перед
мальчишкою и дал Бенни требуемое этим последним слово воздержаться вперед и от драчливости, и от брани.
Я был настроен радостно, чувствовал себя сильным, как никогда. В конце улицы я заметил кучку богатеев со старостой и Кузьминым во главе, они стояли, ничего не
делая, как зрители, кричали, размахивая руками и палками.
С поля, верхами, скакали мужики, взмахивая локтями до ушей, вопили бабы встречу им, бегали
мальчишки.
Завозись теперь как-нибудь обедавший
с ним рядом сосед или не пойми его
с первого слова прислуживавший ему
мальчишка — и он, так умевший быть вежливым и, когда надо, так свысока невозмутимым, наверно бы расшумелся, как юнкер, и, пожалуй,
сделал бы историю.
Конь (волнуясь). Не он убил! Он по реке ехал в тот час!.. Присягу приму!.. Мы
с генералом видели его… Еще генерал говорил: хорошо бы, говорит, опрокинуть лодку, чтобы выкупался он… да! Ишь ты,
мальчишка! Ты это что
делаешь, а?
Николаев. Думаю, для старого друга нельзя не
сделать, а уж знал, что будет гадость… Да, думаю, что ж? меня какой-нибудь писака-мальчишка не может же оскорбить: поехал. Хорошо. Разлетелись мы
с Софьей Андреевой — никого нет, один шафер… Квартира — свиной хлев чище! — веревки на полу валяются, и какой-то его друг, такой же невежа, как он, чуть не в халате, да его родня — протоколист какой-то… Что же вы думаете? Повернулся спиной, ушел, надел шляпу и поехали!
Смеялся Николай только на уроках студента
с Петькой, и Петька ненавидел его за смех. В его присутствии он нарочно еще выше задирал колени, так что едва не заваливался со стулом на спину, щурил пренебрежительно глаза, ковырял в носу, хотя прекрасно знал, что этого не нужно
делать, и хладнокровно говорил студенту невыносимые дерзости. Рябое лицо репетитора наливалось кровью и потело; он чуть не плакал и по уходе Петьки жаловался, что
мальчишка совсем не хочет учиться.
— Ну, слышь ты теперь, — отвечал наш герой, приподымаясь
с постели, собрав последние силы, и вконец озлясь на сочувствователей, — шут кто? Ты шут, пес шут, шутовской человек, а шутки
делать по твоему, сударь, приказу не буду; слышь,
мальчишка, не твой, сударь, слуга!
Слезли
с забора
мальчишки и разбежались врассыпную. Разошлись и взрослые, что от нечего
делать глазели еще на дом Марка Данилыча, ровно на диковину какую.
Постоянно мы встречались, и постоянно он меня лупил и
с каждым разом распалялся все большею на меня злобою; должно быть, именно моя беззащитность распаляла его. Дома ужасались и не знали, что
делать. Когда было можно, отвозили нас в гимназию на лошади, но лошадь постоянно была нужна папе. А между тем дело дошло уже вот до чего. Раз мой враг полез было на меня, но его отпугнул проходивший мимо большой, гимназист.
Мальчишка отбежал на улицу и крикнул мне...
Пиита
с виршами придет — нарочно такого для праздников держали. Звали Семеном Титычем, был он из поповского роду, а стихотворному делу на Москве обучался. В первый же год, как приехал князь Алексей Юрьич на житье в Заборье, нанял его. Привезли его из Москвы вместе
с карликом — тоже редкостный был человек: ростом
с восьмигодового
мальчишку, не больше. Жил пиита на всем на готовом, особая горница ему была, а дело только в том и состояло, чтобы к каждому торжеству вирши написать и пастораль
сделать.
— Послушай, Катя, — говорит он негодующим голосом. — Если увидишь Петра Данилыча, то передай ему, что порядочные люди так не
делают! Это мерзость! Рекомендует переписчика и не знает, кого он рекомендует!
Мальчишка аккуратнейшим образом опаздывает каждый день на два, на три часа. Ну, разве это переписчик? Для меня эти два-три часа дороже, чем для другого два-три года! Придет он, я его изругаю, как собаку, денег ему не заплачу и вышвырну вон!
С такими людьми нельзя церемониться!
— Ради Бога, тише, благородный рыцарь! Я сам, признаюсь вам, ненавижу их всех от души,
с тех пор, как отставной наш гроссмейстер обошел меня и
сделал кастеляном замка
мальчишку Штейна, своего стремянного, но, право, боюсь, подслушают нас и вздернут нас
с вами на первую осину, обновив чьи-нибудь кушаки на наших шеях, — проговорил Гримм, робко озираясь.
— Ради Бога, тише, благородный рыцарь! Я сам, признаюсь вам, ненавижу их всех от души,
с тех пор, как отставной наш гроссмейстер обошел меня и
сделал кастеляном замка
мальчишку Штейна, своего стремянного, но, право, боюсь, подслушают нас и вздернут нас
с вами на первую осину, обновив чьи-нибудь кушаки на наших шеях, — говорил Гримм, робко озираясь.
Подчинив себе всех
мальчишек в деревне, я составил из них стрелецкое войско, роздал им луки и стрелы, из овина
сделал дворец, вырезал и намалевал,
с помощью моего воспитателя, царицу Наталью Кирилловну
с сыном на руках и
сделал их целью наших воинских подвигов. Староста разорил было все наши затеи, называя меня беззаконником, висельником: я пошел со своею ватагою на старосту, взял его в плен и казнил его сотнею горячих ударов.