Неточные совпадения
Тем не менее он все-таки
сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил
себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану
именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно проглотил.
Это говорилось с тем же удовольствием, с каким молодую женщину называют «madame» и по
имени мужа. Неведовский
делал вид, что он не только равнодушен, но и презирает это звание, но очевидно было, что он счастлив и держит
себя под уздцы, чтобы не выразить восторга, не подобающего той новой, либеральной среде, в которой все находились.
Глаза Кити особенно раскрылись и блеснули при
имени Анны, но,
сделав усилие над
собой, она скрыла свое волнение и обманула его.
Обломов стал было
делать возражения, но Штольц почти насильно увез его к
себе, написал доверенность на свое
имя, заставил Обломова подписать и объявил ему, что он берет Обломовку на аренду до тех пор, пока Обломов сам приедет в деревню и привыкнет к хозяйству.
— И зовете меня на помощь; думал, что пришла пора медведю «сослужить службу», и чуть было не оказал вам в самом деле «медвежьей услуги», — добавил он, вынимая из кармана и показывая ей обломок бича. — От этого я позволил
себе сделать вам дерзкий вопрос об
имени… Простите меня, ради Бога, и скажите и остальное: зачем вы открыли мне это?
— Во
имя того же, во
имя чего занял у вас деньги, то есть мне нужны они, а у вас есть. И тут то же: вы возьмете на
себя, вам ничего не
сделают, а меня упекут — надеюсь, это логика!
— Именно? — повторила Надежда Васильевна вопрос Лоскутова. — А это вот что значит: что бы Привалов ни
сделал, отец всегда простит ему все, и не только простит, но последнюю рубашку с
себя снимет, чтобы поднять его. Это слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение перед
именем… Логика здесь бессильна, а человек поступает так, а не иначе потому, что так нужно. Дети так же
делают…
— А если Павлу Константинычу было бы тоже не угодно говорить хладнокровно, так и я уйду, пожалуй, — мне все равно. Только зачем же вы, Павел Константиныч, позволяете называть
себя такими
именами? Марья Алексевна дел не знает, она, верно, думает, что с нами можно бог знает что
сделать, а вы чиновник, вы деловой порядок должны знать. Вы скажите ей, что теперь она с Верочкой ничего не
сделает, а со мной и того меньше.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше большого рябинника; они различаются между
собою тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около глаз находятся желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый к концу, и никаких ободочков около глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор, о котором я говорил на стр. 31,
сделал мне следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не что иное, как самец и самка одной породы, и 2) что птица, описанная мною под
именем водяного дрозда, не принадлежит к роду дроздов и называется водяная оляпка.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший
себе обязанностью написать свое
имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить
себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей
делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
— Вы больше бы, чем всякая другая женщина, стеснили меня, потому что вы, во
имя любви, от всякого мужчины потребуете, чтобы он постоянно сидел у вашего платья. В первый момент, как вы мне сказали, я подумал было
сделать это для вас и принести вам
себя в жертву, но я тут же увидел, что это будет совершенно бесполезно, потому что много через полгода я все-таки убегу от вас совсем.
Смело уверяя читателя в достоверности этого факта, я в то же время никогда не позволю
себе назвать
имена совершивших его, потому что, кто знает строгость и щепетильность губернских понятий насчет нравственности, тот поймет всю громадность уступки, которую
сделали в этом случае обе дамы и которая, между прочим, может показать, на какую жертву после того не решатся женщины нашего времени для служебной пользы мужей.
— Что
делать? — возразил Калинович. — Всего хуже, конечно, это для меня самого, потому что на литературе я основывал всю мою будущность и, во
имя этих эфемерных надежд, душил в
себе всякое чувство, всякое сердечное движение. Говоря откровенно, ехавши сюда, я должен был покинуть женщину, для которой был все; а такие привязанности нарушаются нелегко даже и для совести!
Две недели: какой срок для влюбленного! Но он все ждал: вот пришлют человека узнать, что с ним? не болен ли? как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от
имени матери
сделает вопрос по форме, а потом чего не напишет от
себя! Какие милые упреки, какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
— Ну, что ж с этим
делать? Надобно быть довольным тем, что есть;
имя себе ты
сделал, — утешала его Муза Николаевна.
Когда вам угодно было в первый раз убежать от меня, я объяснил
себе ваш поступок, что вы его
сделали по молодости, по увлечению, и когда вы написали мне потом, что желаете ко мне возвратиться, я вам позволил это с таким лишь условием, что если вы другой раз мне измените, то я вам не прощу того и не захочу более своим честным
именем прикрывать ваши постыдные поступки, ибо это уж не безрассудное увлечение, а простой разврат.
— Ну вот, разгадывайте
себе по субботам: как я украл? Это уже мое дело, а я в последний раз вам говорю: подписывайте! На первом листе напишите вашу должность, чин,
имя и фамилию, а на копии с вашего письма
сделайте скрепу и еще два словечка, которые я вам продиктую.
Но, как они ни стараются обмануть
себя и других, все эти люди знают, что то, что они
делают, противно всему тому, чему они верят, во
имя чего они живут, и в глубине души, когда они остаются одни с своей совестью, им стыдно и больно вспомнить то, что они
делают, особенно если гнусность их деятельности была указана им.
Я должен, я обязан во
имя нравственности, потому что — повторяю вам это — вы опозорили
себя, а я
сделал благороднейший из поступков.
Многое потому только кажется нам преувеличением, что мы без должного внимания относимся к тому, что делается вокруг нас. Действительность слишком примелькалась нам, да и мы сами как-то отвыкли отдавать
себе отчет даже в тех наблюдениях, которые мы несомненно
делаем. Поэтому, когда литература называет вещи не совсем теми
именами, с которыми мы привыкли встречаться в обыденной жизни, нам думается уже, что это небывальщина.
Пугачев громко стал их уличать и сказал: «Вы погубили меня; вы несколько дней сряду меня упрашивали принять на
себя имя покойного великого государя; я долго отрицался, а когда и согласился, то все, что ни
делал, было с вашей воли и согласия; вы же поступали часто без ведома моего и даже вопреки моей воли».
— Я желаю знать
имена кадет, которые дурно
себя ведут. Прошу
сделать им особый список.
Бенни, вообще не переносивший без неудовольствия пьяных людей,
сделал над
собою усилие и облобызался с пьяным парнем во
имя сближения с народом.
— Да ведь вам надо сильно дорожить университетом, коли вы человек без
имени. Я, почтеннейший, студентов у
себя в доме не держу, но для вас
делаю исключение до Нового года.
«Бедная Лиза, — думал он, — теперь отнимают у тебя и доброе
имя, бесславят тебя, взводя нелепые клеветы. Что мне
делать? — спрашивал он сам
себя. — Не лучше ли передать ей об обидных сплетнях? По крайней мере она остережется; но каким образом сказать? Этот предмет так щекотлив! Она никогда не говорит со мною о Бахтиарове. Я передам ей только разговор с теткою», — решил Павел и приехал к сестре.
Но славы
себе я не искал и даже, бывало, всех об одном только прошу: «Братцы! пожалуйста,
сделайте милость, чтобы по
имени меня не называть», потому что боялся, чтобы маменька не узнали.
В сущности, конечно, этого бы и не стоило
делать; но г. Жеребцов объявляет
себя в своей книге представителем целой партии, известной у нас под
именем славянофилов, а в его «Опыте» называемой «le vieux parti russe».
Остальная «публика» состояла из разных доверенных и просто приказчиков, посланных
сделать заявки непременно на Причинке. Это был все народ подневольный, не имевший самостоятельного значения, хотя и представлял
собой громкие
имена уральских богачей.
Приехал новый губернатор, возьми ты лучшую тройку, поезжай ты в Кострому, ступай ты к такому-то золотых дел мастеру, возьми по моей записке серебряную лохань, отыщи ты, где хочешь, самолучших мерных стерлядей, а еще приятнее того — живого осетра, явись ты от моего
имени к губернатору, объяви об
себе, что так и так, госпожа твоя гоф-интенданша, по слабости своего здоровья, сама приехать не может, но заочно
делает ему поздравление с приездом и, как обывательница здешняя, кланяется ему вместо хлеба-соли рыбой в лохане».
И вообразите
себе: наш нигилист, который оказывал столько грубого сопротивления во всю дорогу, вдруг обнаружил намерение
сделать движение, известное у них под
именем allegro udiratto.
Он прежде был богат, а теперь, как нищий, просил милостыню по войску. Как только Псаменит увидал его, он назвал его по
имени, ударил
себя по голове и зарыдал. Камбиз удивился тому, что Псаменит
сделал, и послал спросить его так...
— Э, помилуйте! А наглость-то на что? Ведь у него что ни
имя, то дурак; что ни деятель не его покроя, то подлец, продажный человек. Голос к тому же у него очень громкий, вот и кричит; а с этим куда как легко
сделать себя умником! Вся хитрость в том, чтобы других всех ругать дураками. Ведь тут кто раньше встал да палку взял — тот и капрал.
Мы еще вменяли
себе в гражданский долг
делать им грациозные книксены, приправленные сентиментальными улыбками. Мы слыхали только, что поляки хотят свободы — и этого словца для нас было уже достаточно, чтобы мы, во
имя либерализма, позволили корнать
себя по Днепр, от моря до моря. Они говорили нам, что «это, мол, все наше» — мы кланялись и верили. Не верить и отстаивать «захваченное» было бы не либерально, а мы так боялись, чтобы кто не подумал, будто мы не либеральны.
Впрочем, противоречить я не стала. Наскоро проглотив кусок холодной баранины, оставившей во рту отвратительный вкус застывшего сала, я подошла пожелать княгине спокойной ночи. Она холодно кивнула мне и
сделала какой-то знак великанше. Мариам (странно было называть эту несуразную фигуру поэтическим
именем Мариам) схватила своей огромной лапищей бронзовый шандал с воткнутым в него огарком сальной свечи и,
сделав мне знак следовать за
собой, пошла вперед тяжело шлепая своими войлочными чувяками.
Но все ярче в этом мраке начинало светиться лучезарное лицо бога жизни и счастья. Каждую минуту
имя его, казалось бы, могло быть названо. Ницше уже говорит о
себе: «Мы, гиперборейцы»… Профессор классической филологии, он, конечно, хорошо знал, что над счастливыми гиперборейцами безраздельно царит Аполлон, что Дионису
делать у них нечего.
Не признающей брака Казимире вдруг стала угрожать родительская власть, и потому, когда Казимира сказала: «Князь,
сделайте дружбу, женитесь на мне и дайте мне свободу», — князь не задумался ни на одну минуту, а Казимира Швернотская сделалась княгиней Казимирой Антоновной Вахтерминской, что уже само по
себе нечто значило, но если к этому прибавить красоту, ум, расчетливость, бесстыдство, ловкость и наглость, с которою Казимира на первых же порах сумела истребовать с князя обязательство на значительное годовое содержание и вексель во сто тысяч, «за то, чтобы жить, не марая его
имени», то, конечно, надо сказать, что княгиня устроилась недурно.
Вот что вы можете
сделать нисколько
себя не компрометируя: снабдите меня паспортом на
имя г-жи Вальмод или на
имя другой ганноверской подданной.
Так как «всклепавшая на
себя имя», прибавил князь Голицын, «не может еще считаться совершенно изобличенною, то я не
сделал никаких ограничений в пище, ею получаемой, и оставил при ней ее служанку, так как она по-русски не знает и сторожей понимать не может».
Молчание еще могло спасти меня. Но разве можно было что-нибудь
сделать с этим разъярившимся Вандергудом, у которого обида бурлила в сердце! Как лакей, присвоивший
себе имя своего знатного господина, что-то смутно знающий о его величии, могуществе и связях, — Вандергуд важно выступил вперед и сказал с ироническим поклоном...
Это
имя прозвучало для моего слуха каким-то страшным глаголом и мучительно отозвалось в моем сердце: я хотел броситься на Христю… и не знаю, что
сделать с нею, но потом сдержал
себя и только взглянул на нее с укоризною. Христя, конечно, поняла мое состояние и поспешила поправиться.
— Господа, но ведь это бесконечно! — горячится полковник. — Представьте, что мы простили его и уплатили по векселю. Но ведь после этого он не перестанет вести беспутную жизнь, мотать,
делать долги, ходить к нашим портным и от нашего
имени заказывать
себе платье! Можете ли вы поручиться, что эта проделка его последняя? Что касается меня, то я глубоко не верю в его исправление!
Михаил Иванович в это время уже
сделал себе имя"по исторической части"и был уже издатель-редактор"Русской старины". Он тоже считал
себя прекрасным чтецом и даже участвовал в спектаклях. С Аристовым они наружно ладили, но между ними был всегда тайный антагонизм. Семевский умел первенствовать, и на него косились многие члены комитета и, когда я поступил в него, то под шумок стали мне жаловаться на него.
— Ох, батюшка!.. Уходил
себя дикой козой! Увидал я ее в лавке у Каменного моста… Три дня приставал к моей Катерине Павловне (
имя жены его):"
Сделай ты мне из нее окорочок буженины и вели подать под сливочным соусом". Вот и отдуваюсь теперь!
Оставить без протеста такую выходку я, хоть и начинающий автор, не счел
себя вправе во
имя достоинства писателя, тем больше что накануне, зная самойловские замашки по части купюр, говорил бенефицианту, что я готов
сделать всякие сокращения в главной роли, но прошу только показать мне эти места, чтобы
сделать такие выкидки более литературно.
— Господи! — шепчу я. — Отче Николае Чудотворче, умоли за меня, грешницу, Творца нашего, да поможет Он мне! Не для радостей, не для удовольствия пришла я на сцену, а чтобы мальчика, ребенка моего, поднять на ноги, работать наравне с мужем и на свой труд воспитывать сына и, если еще возможно, создать
себе хотя маленькое
имя на поприще искусства, которое я обожаю… Ты видишь все.
Сделай же, чтобы люди поняли и оценили меня…
В Холодне не сказали бы того, что я слышал лет десять тому назад в одном уездном городе от продавца вин, у которого спрашивал шампанского: «А что, батюшка, будем мы
делать, когда вдова Клико помрет?» Пили, правда, много, очень много, но с патриотизмом — все свое доморощенное: целебные настойки под
именами великих россиян, обессмертивших
себя сочинением этих питий наравне с изобретателями железных дорог и электрических телеграфов, и наливки разных цветов по теням ягод, начиная от янтарного до темно-фиолетового.
Они простились. Когда Антон выезжал со двора, слуга его, недокрещенец, подошел к нему, чтобы также проститься: он ехал с своим наставником и покровителем в дальние земли. Молодой человек умел и в этом случае оценить тонкое чувство еврея. Не легко было б иметь в услугах еретика, отступника от Христова
имени! Возвращаясь домой, он разбирал благородные чувства жида с особенною благодарностью, но обещал
себе сделать приличное омовение от нечистоты, которою его отягчили руки, распинавшие Спасителя.
Ты знаешь, — продолжал Аристотель, — что я
сделал себе небольшое
имя в Италии.
Такими качествами успел он приобрести отличное внимание начальства и государя до того, что удостоился чина полковничьего, и умел
сделать себе такое грозное
имя в Лифляндии, что дети переставали плакать, когда его поминали.
— Петр один мог
сделать такое дело! — говорит он и в ответ на мирное предложение от
имени царя, схватив переговорщика за грудь, стаскивает его с
собою в море.