Неточные совпадения
Господь его без
разумуПустил на
свет!
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим,
разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в
свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой
разум и сердце.
— Зачем же мне дан
разум, если я не употреблю его на то, чтобы не производить на
свет несчастных?
Вожеватов (Огудаловой). Вот жизнь-то, Харита Игнатьевна, позавидуешь! (Карандышеву.) Пожил бы, кажется, хоть денек на вашем месте. Водочки да винца! Нам так нельзя-с, пожалуй
разум потеряешь. Вам можно все: вы капиталу не проживете, потому его нет, а уж мы такие горькие зародились на
свет, у нас дела очень велики, так нам разума-то терять и нельзя.
Оно бы и хорошо: светло, тепло, сердце бьется; значит, она живет тут, больше ей ничего не нужно: здесь ее
свет, огонь и
разум. А она вдруг встанет утомленная, и те же, сейчас вопросительные глаза просят его уйти, или захочет кушать она, и кушает с таким аппетитом…
— Пока мала, и пусть побалуется, а когда в
разум войдет, мы и строгость покажем. Одна ведь она у меня, как перст… Только и
свету в окне.
Мистика имеет свой внутренний источник
света и не нуждается в назойливом полицейском фонаре малого
разума.
Вера, на которую люди боятся рискнуть, так как дорожат своей рассудочностью, ничего не отнимает, но все возвращает преображенным в
свете божественного
разума.
Если мы скажем и утвердим ясными доводами, что ценсура с инквизициею принадлежат к одному корню; что учредители инквизиции изобрели ценсуру, то есть рассмотрение приказное книг до издания их в
свет, то мы хотя ничего не скажем нового, но из мрака протекших времен извлечем, вдобавок многим другим, ясное доказательство, что священнослужители были всегда изобретатели оков, которыми отягчался в разные времена
разум человеческий, что они подстригали ему крылие, да не обратит полет свой к величию и свободе.
Но ни в Греции, ни в Риме, нигде примера не находим, чтобы избран был судия мысли, чтобы кто дерзнул сказать: у меня просите дозволения, если уста ваши отверзать хотите на велеречие; у нас клеймится
разум, науки и просвещение, и все, что без нашего клейма явится в
свет, объявляем заранее глупым, мерзким, негодным. Таковое постыдное изобретение предоставлено было христианскому священству, и ценсура была современна инквизиции.
Ум, сердце озарялись необыкновенным
светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное
разума и окончательной причины.
— Мы пошли теперь крестным ходом во имя бога нового, бога
света и правды, бога
разума и добра!
— Не понимаю вас, не понимаю, — затараторил Егор Егорыч, — кроме последнего вашего слова: распря. Откуда же эта распря происходит?.. Откуда это недовольство, это как бы движение вперед?.. Неужели вы тут не чувствуете, что человек ищет свой утраченный
свет, свой затемненный
разум?..
Для каждого человека есть всегда истины, не видимые ему, не открывшиеся еще его умственному взору, есть другие истины, уже пережитые, забытые и усвоенные им, и есть известные истины, при
свете его
разума восставшие перед ним и требующие своего признания. И вот в признании или непризнании этих-то истин и проявляется то, что мы сознаем своей свободой.
Евгеньины речи против его речей — просто детские, он же прощупал людей умом своим до глубины. От этого, видно, когда он говорит слова суровые, — глаза его глядят отечески печально и ласково. Странно мне, что к попу он не ходит, да и поп за всё время только дважды был у него; оба раза по субботам, после всенощной, и они сидели почти до
света, ведя беседу о
разуме, душе и боге.
Так вот, голубушка, какие дела на
свете бывают! Часто мы думаем: девушка да девушка — а на поверку выходит, что у этой девушки сын в фельдъегерях служит! Поневоле вспомнишь вашего старого сельского батюшку, как он, бывало, говаривал: что же после этого твои, человече, предположения? и какую при сем жалкую роль играет высокоумный твой
разум! Именно так.
— Пусть будет
свет и
разум! — произнес другой голос, и на пороге показалась суровая фигура Зайончека.
Она поняла, сознала, развила истину
разума как предлежащей действительности; она освободила мысль мира из события мира, освободила все сущее от случайности, распустила все твердое и неподвижное, прозрачным сделала темное,
свет внесла в мрак, раскрыла вечное во временном, бесконечное в конечном и признала их необходимое сосуществование; наконец, она разрушила китайскую стену, делившую безусловное, истину от человека, и на развалинах ее водрузила знамя самозаконности
разума.
А
разум с честностью так редко видим в
свете,
Как гладкий умный стих в покойном Бредорете...
Нравственность есть главный предмет; но и
разум обогащается всеми знаниями, всеми идеями, нужными для того любезного существа, которое должно быть прелестию
света, сокровищем супруга и первым наставником детей.
И предметы, такие очевидные и мертвые при
свете дневного
разума, стали — иными, засияли и затуманились.
Дядя Никон. Вот это, брат, так… ладно… Стариков, брат, уважай… На стариковском, значит,
разуме свет держится, аки на китах-рыбах, — верно!
Павлин. Будто бы успешно! Все может быть, высокопочтеннейший Егор Васильевич! Все может быть. В тайнах живем, во мраке многочисленных и неразрешимых тайн. Кажется нам, что — светло и
свет сей исходит от
разума нашего, а ведь светло-то лишь для телесного зрения, дух же, может быть,
разумом только затемняется и даже — угашается…
Лиза. Кто ж меня, бабушка, на ум наведет? У кого же мне себе ученья искать, как мне на белом
свете жить; что на
свете хорошо, а что дурно? Молода ведь я, какие у меня силы, какой у меня
разум!
Откуда тут взяться героизму, а если и народится герой, так где набраться ему
света и
разума для того, чтобы не пропасть его силе даром, а послужить добру да правде?
Король! Я не хочу убивать тебя. Если ты угаснешь, угаснет и вон та узкая полоса зари. Я могу больше, чем угашать
свет. Я возвращу тебе прежнюю силу и отдам тебе прежнюю власть. Вот — я отдаю тебе мое нетронутое тело, Король! Бери его, чтобы от юности моей вспыхнула юность в твоем древнем
разуме.
Глубокое истолкование фактов бросает на них совершенно иной
свет, и открывает в них идеи, внесение которых в развитие человечества будет содействовать возрождению одряхлевшей цивилизации запада: смирение и любовь, простоту
разума и мудрость сердца.
— Вестимо дело, надо оглядеться, — согласился Трифон. — Твое дело еще темное,
свету только что в деревне и видел… на чужой стороне поищи
разума, поучись вкруг добрых людей, а там что Бог велит. Когда рожь, тогда и мера.
Брызнул Ярило на камни молоньей, облил палючим взором деревья дубравные. И сказал Матери-Сырой Земле: «Вот я разлил огонь по камням и деревьям. Я сам в том огне. Своим умом-разумом человек дойдет, как из дерева и камня
свет и тепло брать. Тот огонь — дар мой любимому сыну. Всей живой твари будет на страх и ужас, ему одному на службу».
Взглядывая на озлобленные глаза засыпки, на раскосмаченную Анну и плакавшего навзрыд Сережу, утешал он мальчика сладкими речами, подарил ему парижских конфет и мнил себе, что самому Петру Великому будет он в версту, что он прямой продолжатель славных его деяний — ввожу, дескать,
разума свет в темный дикий народ.
Только вас почитаючи и вашего дядюшку Тимофея Гордеича, наших великих благодетелей, я по глупому своему
разуму так полагаю, что, ищи ты, сударь мой, аль не ищи себе хорошей невесты по всему
свету вольному, навряд такую найдешь, как Дуняша Смолокурова.
— Дивлюсь я тебе, Василий Борисыч, — говорил ему Патап Максимыч. — Сколько у тебя на всякое дело уменья, столь много у тебя обо всем знанья, а век свой корпишь над крюковыми книгами [Певчие книги. Крюки — старинные русские ноты, до сих пор обиходные у старообрядцев.], над келейными уставами да шатаешься по белу
свету с рогожскими порученностями. При твоем остром
разуме не с келейницами возиться, а торги бы торговать, деньгу наживать и тем же временем бедному народу добром послужить.
— Заверещала, ничего нé видя! — крикнул он. — Не в саван кутают, не во гроб кладут… Дело хорошее — дальня сторона уму-разуму учит… Опять же Алехе от хозяйских посылов отрекаться не стать… На край
света пошлют, и туда поезжай.
— Девица, сказывают, была хорошая, — вступилась Фекла… — Из себя такая, слышь, приглядная, и
разумом, говорят, вышла. Мало, слышь, таких девиц на
свете бывает.
Всё, что мы знаем, мы знаем через
разум. И потому не верь тем, которые говорят, что не надо следовать
разуму. Те, которые говорят так, подобны людям, которые советовали бы затушить
свет единственного фонаря, руководящего нами во мраке.
Помни, что разумение твое, имея свойство жизни в самом себе, делает тебя свободным, если ты не подгибаешь его служению плоти. Душа человека, просвещенная разумением, свободная от страстей, затемняющих этот
свет, есть настоящая твердыня, и нет прибежища для человека, которое было бы вернее и неприступнее для зла. Кто не знает этого, тот слеп, а кто, зная, не верит
разуму, тот истинно несчастен.
Разве не то же самое делает человек, когда одурманивает себя табаком, вином, опиумом? Трудно разбирать в жизни путь, чтобы не сбиваться, и когда сбился, опять выбираться на дорогу. И вот люди, чтобы не трудиться разбирать путь, тушат в себе единственный
свет —
разум — курением, пьянством.
София небесная и софийность земная, совершенная актуальность и «безвидная и пустая» потенциальность, божественная полнота и голод к божественности, «
свет Фаворский» и «тьма вверху бездны» — это единство противоположностей, conicidentia oppositorum, трансцендентно
разуму и антиномически его разрывает.
И сам
разум в высшей разумности и софийности своей, в
свете Логоса, возвышается над логикой, видит и знает свою условность, относительность, а стало быть, и смертность.].
Но само собою разумеется, антилогизм есть логическая утопия, нечто невозможное для человеческого духа, просвещенного
светом логоса, неосуществимое для мышления задание: рассуждать так, как будто бы Бога, опознанного «практическим
разумом», совсем не существовало для теоретического.
Конечно, и «чистый
разум» софиен в своем основании, и он отражает
свет Логоса, но он не имеет абсолютного значения, а есть состояние, свойственное именно данному разрезу бытия, и теряет свое значение по мере углубления в софийную основу мира.
Нередко в чудные теплые ночи вели они долгие разговоры и, отрываясь от них, чтобы полюбоваться прелестью притихшего океана, серебрившегося под томным
светом луны, и прелестью неба, словно усыпанного брильянтами, вновь возобновляли беседу и, в конце концов, оба приходили к заключению, что во всяком случае на земле наступит торжество правды и
разума.
«Зачем же мне дан
разум, — говорит Анна, — если я не употреблю его на то, чтобы не производить на
свет несчастных? Я бы всегда чувствовала себя виноватою перед этими несчастными детьми. Если их нет, то они не несчастны, по крайней мере.
— Я сам всегда это самое говорю, — что нужно стремиться к
свету, к знанию, к этому… как сказать? — к прояснению своего
разума.
Человек, положивши свою жизнь в подчинение закону
разума и в проявление любви, видит уж в этой жизни, с одной стороны лучи
света того нового центра жизни, к которому он идет, с другой то действие, которое
свет этот, проходящий через него, производит на окружающих.
Точно так же для людей, не доживших еще до внутреннего противоречия животной личности и разумного сознания,
свет солнца
разума есть только незначущая случайность, сентиментальные, мистические слова.
Ортодоксально-библейская теология, космология и антропология слишком рационалистичны — они предполагают в последней первооснове сущего ясный и для
разума вместимый
свет, а не таинственную бездну, создающую для
разума лишь антиномии.
— Невдомек мне, милостивец, хотя убей, в
разум слов твоих взять не сумею, при чем тут брат мой и дочь моя, смекнуть не могу, вот те Христос, боярин… В какой уж раз говорю тебе, сына твоего в глаза не видал, и есть ли такой на
свете молодец — не ведаю… А погубишь дочь мою, голубицу чистую, неповинную, грех тебе будет незамолимый, а ей на небесах обитель Христова светлая…
Этот бывший атаман разбойников, выказав себя неустрашимым героем, искусным вождем, выказал необыкновенный
разум и в земских учреждениях, и в соблюдении воинской подчиненности, вселив в людей грубых, диких доверенность к новой власти, и строгостью усмирял своих буйных сподвижников, которые, преодолев столько опасностей в земле, ими завоеванной на краю
света, не смели тронуть ни волоса у мирных жителей.
Познание по глубочайшей своей сущности не может быть лишь послушным отражением действительности, приспособлением к данности — оно есть также активное преображение, осмысливание бытия, торжество в бытии мирового
разума, солнечный в нем
свет.