Неточные совпадения
Когда экипаж въехал на
двор, господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в
русских трактирах, живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо.
Татьяна (
русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила
русскую зиму,
На солнце иней в день морозный,
И сани, и зарею поздной
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
По старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего
двораПро барышень своих гадали
И им сулили каждый год
Мужьев военных и поход.
«Куда? Уж эти мне поэты!»
— Прощай, Онегин, мне пора.
«Я не держу тебя; но где ты
Свои проводишь вечера?»
— У Лариных. — «Вот это чудно.
Помилуй! и тебе не трудно
Там каждый вечер убивать?»
— Нимало. — «Не могу понять.
Отселе вижу, что такое:
Во-первых (слушай, прав ли я?),
Простая,
русская семья,
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор
Про дождь, про лён, про скотный
двор...
— Сойдите на
двор, там в пекарне
русские плотники тепло живут.
На
дворе виднелось длинное бревенчатое здание с стеклянной крышей, — не то оранжерея, не то фотография или театр; тенистый садик из лип, черемух, акаций и сиреней выходил прямо к Узловке, где мелькали и «китайские беседки в
русском вкусе», и цветочные клумбы, и зеркальный шар, и даже небольшой фонтан с русалкой из белого мрамора.
— И верю, что веришь и искренно говоришь. Искренно смотришь и искренно говоришь. А Иван нет. Иван высокомерен… А все-таки я бы с твоим монастырьком покончил. Взять бы всю эту мистику да разом по всей
русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураков обрезонить. А серебра-то, золота сколько бы на монетный
двор поступило!
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг в начале лекции явился инспектор,
русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке — меня взять и свести в карцер. Часть студентов пошла провожать, на
дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
Кроме «Голубятни» где-то за Москвой-рекой тоже происходили петушиные бои, но там публика была сбродная. Дрались простые
русские петухи, английские бойцовые не допускались. Этот трактир назывался «Ловушка». В грязных закоулках и помойках со
двора был вход в холодный сарай, где была устроена арена и где публика была еще азартнее и злее.
Эта нелепая, темная жизнь недолго продолжалась; перед тем, как матери родить, меня отвели к деду. Он жил уже в Кунавине, занимая тесную комнату с
русской печью и двумя окнами на
двор, в двухэтажном доме на песчаной улице, опускавшейся под горку к ограде кладбища Напольной церкви.
Русских голубей, без сомнения переродившихся из диких, многие домохозяева кормят хлебными зернами, ставят им полки для гнезд, и всякий хозяин считает благоприятным знаком, если голуби хорошо ведутся у него на
дворе.
В морозы он выгонял ее во
двор босую, гонялся за ней с ножом, бил до беспамятства и вообще проделывал те зверства, на какие способен очертевший
русский человек.
Нет, хозяин постоялого
двора был неправ, объясняя некормность нынешних пеунов так называемою «слабостью»
русского народа.
Он показал пальцем за печку, где стоял на полу бюст Пушкина, приобретенный как-то Ромашовым у захожего разносчика. Этот бюст, кстати, изображавший, несмотря на надпись на нем, старого еврейского маклера, а не великого
русского поэта, был так уродливо сработан, так засижен мухами и так намозолил Ромашову глаза, что он действительно приказал на днях Гайнану выбросить его на
двор.
Между тем наш поезд на всех парах несся к Кенигсбергу; в глазах мелькали разноцветные поля, луга, леса и деревни. Физиономия крестьянского
двора тоже значительно видоизменилась против довержболовской. Изба с выбеленными стенами и черепичной крышей глядела веселее, довольнее, нежели довержболовский почерневший сруб с всклокоченной соломенной крышей. Это было жилище,а не изба в той форме, в какой мы,
русские, привыкли себе ее представлять.
Редакция поместилась в бывшем магазине Лукутина, где продавались его знаменитые изделия из папье-маше. Одновременно И.Д. Сытин выстроил в приобретенном у Н.А. Лукутина владении четырехэтажный корпус на
дворе, где разместилась редакция и типография и где стало печататься «
Русское слово» на новых ротационных машинах. Рядом И.Д. Сытин выстроил другой корпус, для редакции, с подъемными машинами для своих изданий.
— Не сказал!.. Все это, конечно, вздор, и тут одно важно, что хотя Марфина в Петербурге и разумеют все почти за сумасшедшего, но у него есть связи при
дворе… Ему племянницей, кажется, приходится одна фрейлина там… поет очень хорошо
русские песни… Я слыхал и видал ее — недурна! — объяснил сенатор а затем пустился посвящать своего наперсника в разные тонкие комбинации о том, что такая-то часто бывает у таких-то, а эти, такие, у такого-то, который имеет влияние на такого-то.
В одно утро, когда дождь ливмя лил и когда бы хороший хозяин собаки на
двор не выгнал, Антип Ильич, сидевший в своей комнатке рядом с передней и бывший весь погружен в чтение «Сионского вестника» [«Сионский вестник» — журнал, издававшийся
русским мистиком А.Ф.Лабзиным в 1806 и 1817—1818 годах.], услыхал вдруг колокольцы, которые все ближе и ближе раздавались, и наконец ясно было, что кто-то подъехал к парадному крыльцу.
Вслед за тем Гоголь попотчевал графа лакомством другого сорта: он продекламировал с свойственным ему искусством великорусскую песню, выражая голосом и мимикою патриархальную величавость
русского характера, которою исполнена эта песня: «Пантелей государь ходит по
двору, Кузьмич гуляет по широкому» и т. д.
Если нуждающиеся в земле для пропитания своих семей крестьяне не пашут ту землю, которая у них под
дворами, а землей этой в количестве, могущем накормить 1000 семей, пользуется один человек —
русский, английский, австрийский или какой бы то ни было крупный землевладелец, не работающий на этой земле, и если закупивший в нужде у земледельцев хлеб купец может безопасно держать этот хлеб в своих амбарах среди голодающих людей и продавать его в тридорога тем же земледельцам, у которых он купил его втрое дешевле, то очевидно, что это происходит по тем же причинам.
Пока хозяйка вздувала огонь, а хозяин слезал с полатей, нетерпение вновь приехавших дошло до высочайшей степени; они стучали в ворота, бранили хозяина, а особливо один, который испорченным
русским языком, примешивая ругательства на чистом польском, грозился сломить хозяину шею. На постоялом
дворе все, кроме Юрия, проснулись от шума. Наконец ворота отворились, и толстый поляк, в провожании двух казаков, вошел в избу. Казаки, войдя, перекрестились на иконы, а поляк, не снимая шапки, закричал сиповатым басом...
Все, что ни делалось при
дворе, становилось предметом их всегдашних порицаний; признание Лжедимитрия царем
русским, междуцарствие, вторжение врагов в сердце России, — одним словом, все бедствия отечества были, по их мнению, следствием оказанной им несправедливости.
Стонет, братья, Киев над горою,
Тяжела Чернигову напасть,
И печаль обильною рекою
По селеньям
русским разлилась.
И нависли половцы над нами,
Дань берут по белке со
двора,
И растет крамола меж князьями,
И не видно от князей добра.
— Так; ты прилечь здесь можешь, когда устанешь. Часто и все чаще и чаще она стала посылать его к Онучиным, то за газетами, которые потом заставляла себе читать и слушала, как будто со вниманием, то за узором, то за
русским чаем, которого у них не хватило. А между тем в его отсутствие она вынимала из-под подушки бумагу и скоро, и очень скоро что-то писала. Схватится за грудь руками, подержит себя сколько может крепче, вздохнет болезненно и опять пишет, пока на
дворе под окнами раздадутся знакомые шаги.
— Вы думаете? Нет, сударь, скоро наступит последний час владычеству этих морских разбойников; принятая всей Европою континентальная система не выполнялась до сих пор в России с той непреклонной настойчивостию, какую требуют пользы Франции и ваши собственные. Но теперь, когда вашему
двору известна решительная воля императора, когда никакие дипломатические увертки не могут иметь места, когда нет средины и
русские должны вступить в бой столь неравный или повиноваться…
Теперь флот был нужен Петру настоятельно, потому что наша дипломатия оказалась весьма плохою на переговорах при цесарском
дворе и
русским предстояла война с турками, с которыми все остальные союзники наши помирились отдельно, оставив нас ни при чем.
На вопрос о причине замедления инженеры отвечали, что в Вене никак не ожидали такого раннего похода
русских войск и что
русский посланник при цесарском
дворе, Кузьма Нефимонов, ничего им не говорил и сам ничего не знал о ходе военных действий.
А кто
русские люди и иноземцы табак учнут держати или табаком учнут торговати, и тех продавцов и купцов велено имати, и присылати в Новую Четверть, и за то тем людям чинити наказанье большое без пощады, под смертною казнью, и
дворы их и животы имая продавать, а деньги имати в государеву казну».
Усвоив себе эти чувства, Бенни не стал скрывать их от своих польских товарищей и, в доказательство своего равнодушия к патриотической польской нетерпимости, часто ходил беседовать с квартировавшими с ним на одном
дворе русскими солдатами.
Случилось так, что когда он, вообще чуждавшийся в то время своих товарищей, сидел однажды на
дворе, где играли его сверстники, на этот же
двор выполз подышать воздухом какой-то больной
русский солдат и лег на солнышке, на куче сваленных на
дворе бревен.
Дом Григорьева, с парадным крыльцом со
двора, состоял из каменного подвального этажа, занимаемого кухней, служившею в то же время и помещением для людей, и опиравшегося на нем деревянного этажа, представлявшего, как большинство
русских домов, венок комнат, расположенных вокруг печей.
Но вот и сам старик Цыбукин вышел на средину и взмахнул платком, подавая знак, что и он тоже хочет плясать
русскую, и по всему дому и во
дворе в толпе пронесся гул одобрения...
Тут была целая флотилия
русских купцов из Гостиного
двора и даже толкучего рынка, в синих немецких сюртуках.
Для объяснения грубого тона, который имел с Татьяной Ивановной Ферапонт Григорьич — человек вообще порядочный, я должен заметить, что он почтеннейшую хозяйку совершенно не отделял от хозяек на постоялых
дворах и единственное находил между ними различие в том, что те
русские бабы и ходят в сарафанах, а эта из немок и рядится в платье, но что все они ужасные плутовки и подхалимки.
Русские до принятия христианства ездили в Константинополь продавать там рабов; при византийском
дворе они видели пышность и роскошь, которые дразнили их.
Повторять зады, впрочем, не в диковинку было
русской сатире: она отлично умела бранить то, что уж отжило свой век и было неопасно. В этом отношении особенным искусством отличался Державин. Он умел сочинить даже оду сатирическую, обративши стрелы своего остроумия на прошедшее да на некоторые анонимные личности, которых, впрочем, испугался, узнав, что до них дошла его ода. Между прочим, он остроумно и справедливо говорит, что при
дворе Фелицы
Прямо у двери — большая
русская печь, челом к окнам; между нею и стеной — узенький проход в квадрат, освещённый двумя окнами, выходившими во
двор.
Дней через десять я сидел поздно вечером с Варварой, рассказывая ей о древних
русских народоправствах во Пскове и Новгороде, вдруг — топот на
дворе, в сенях, и входит Досекин с Авдеем.
Одно из них было так называемая «салонная миссия» (missia salonowa), в силу которой Меркурий обязан был постоянно вертеться во всевозможных салонах, незаметно и ловко, между болтовней об опере и вчерашнем рауте, пропагандировать и так и сяк свою «великую идею», подчас поражать умы сердобольных барынь повествованиями о
русских ужасах и варварствах, о страданиях несчастной, угнетенной Польши, возбуждать салонное и особенно дамское сочувствие польскому делу, подчас же ловко втирать очки доверчивому и умеренно-либеральному сановнику насчет консервативности западного «
дворáнства» и скрытно-революционных элементов «хлопства», которое только и можно удерживать в повиновении посредством воинских экзекуций.
Посредине большого
двора, вымощенного гладким широким белым камнем, возвышалось куполообразное здание с ваннами и душами, и наши
русские были очень удивлены, увидавши дам-европеек, которые выходили из своих номеров, направляясь в ванны, в легких кобайо, широких шароварах и в бабушах на босую ногу. Оказалось, что это обычный костюм во все часы дня, кроме обеда, к которому мужчины являются в черных сюртуках, а то и во фраках, а дамы — в роскошных туалетах и брильянтах.
На
дворе тихо, безмятежно наступала летняя
русская ночь.
Ростовы уезжают из покидаемой войсками Москвы. В гостиной сидит их зять, полковник Берг, прямой предок нынешних истинно-русских инородцев. Он восхищается «истинно-древним мужеством российских войск» и почтительнейше просит старого графа уступить ему одну подводу, чтоб увезти купленную по случаю очень прекрасную шифоньерку с аглицким секретом. На
дворе нагружаются добром подводы, и отовсюду на них с завистью глядят покидаемые в городе раненые. Тут же стоит Наташа с братом Петей.
Алина требовала от магистрата удовлетворения, грозила вмешательством в это дело России и показывала черновые письма свои к
русским посланникам при венском и берлинском
дворах.
В молодости служил он в войсках знаменитого полководца XVIII века принца Евгения, командовавшего в 1735 году на Рейне австрийскою армиею, ив 1740 году, будучи 22 лет, воротился в Россию и, вступив на дипломатическое поприще, находился сначала в Константинополе при
русском после Румянцеве, а потом посланником при саксонском
дворе.
Так, например, барон Сакен, польский резидент при
дворе Екатерины, только 8 июня 1775 года, то есть почти через месяц, доносил в Париж, что адмирал Грейг привез в Кронштадт женщину, называвшую себя
русскою великою княжной, и не ранее половины февраля 1776 года, то есть через два с половиной месяца после смерти пленницы, писал, что сумасшедшая, так называемая принцесса Елизавета, вскоре после того, как привезена в Петербург, отправлена будто бы в Шлиссельбургскую крепость и там умерла 14 февраля от болезни.
Если я буду иметь счастие победить врагов моих и получу похищенную у меня корону, непременно заключу конкордат с римским
двором и употреблю все возможные для меня средства, чтобы
русский народ признал власть римской церкви.
Голова еще ярче заработала. Какой чудесный питомник можно развести в парке! Запущенный цветник представлялся его воображению весь в клумбах, с рядами фруктовых деревьев, с роскошными отделениями чисто
русских насаждений, с грядами ягод и шпалерами ягодных кустов. А там на
дворе сколько уставится еще строений!
Жил он в тесной квартирке в глубине
двора на длиннейшей rue Saint-Jacques. Помню, я его нашел раз в обществе каких-то
русских курсисток, они принесли ему ягод, до которых он был охотник. И, продолжая горячую беседу, он доставал вишни из пакета, ел их и выплевывал косточки.
Радикальный публицист Н. Я. Николадзе передал ему для сообщения исполнительному комитету ошеломляющее предложение
русского правительства, сделанное через министра императорского
двора графа Воронцова-Дашкова: правительство утомлено борьбою с «Народной Волей» и жаждет мира.
Купеческое происхождение сидело во всем его облике; но голос, манера тянуть слова нараспев, развинченность приемов, словечки на
русском и французском языках и туалет делали из Виктора Мироновича нечто весьма мало отзывающееся старым гостиным
двором.
Распутин, мужик нравственно разложившийся от близости ко
двору, окончательно восстановил против монархии даже консервативные дворянские круги
русского общества.