Неточные совпадения
Посреди улицы стояла коляска, щегольская и барская, запряженная парой горячих серых лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши с козел, стоял подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех
полицейские. У одного из них был в
руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял...
Кричал на немецком языке, на французском, по-румынски, но
полицейский, отмахнувшись от него, как от дыма, снял с правой
руки своей новенькую перчатку и отошел прочь, закуривая папиросу.
Заходило солнце, снег на памятнике царя сверкал рубинами, быстро шли гимназистки и гимназисты с коньками в
руках; проехали сани, запряженные парой серых лошадей; лошади были покрыты голубой сеткой, в санях сидел большой военный человек, два
полицейских скакали за ним, черные кони блестели, точно начищенные ваксой.
Поставив Клима впереди себя, он растолкал его телом студентов, а на свободном месте взял за
руку и повел за собою. Тут Самгина ударили чем-то по голове. Он смутно помнил, что было затем, и очнулся, когда Митрофанов с
полицейским усаживали его в сани извозчика.
А рядом с Климом стоял кудрявый парень, держа в
руках железный лом, и — чихал; чихнет, улыбнется Самгину и, мигая, пристукивая ломом о булыжник, ждет следующего чиха. Во двор, в голубоватую кисею дыма, вбегали пожарные, влача за собою длинную змею с медным жалом. Стучали топоры, трещали доски, падали на землю, дымясь и сея золотые искры;
полицейский пристав Эгге уговаривал зрителей...
Потом снова скакали взмыленные лошади Власовского, кучер останавливал их на скаку, полицмейстер, стоя, размахивал
руками, кричал в окна домов, на рабочих, на
полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился на сиденье коляски и толчком в спину кучера снова гнал лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
Горбоносый казацкий офицер, поставив коня своего боком к фронту и наклонясь, слушал большого, толстого
полицейского пристава; пристав поднимал к нему
руки в белых перчатках, потом, обернувшись к толпе лицом, закричал и гневно и умоляюще...
В городе, подъезжая к дому Безбедова, он увидал среди улицы забавную группу:
полицейский, с разносной книгой под мышкой, старуха в клетчатой юбке и с палкой в
руках, бородатый монах с кружкой на груди, трое оборванных мальчишек и педагог в белом кителе — молча смотрели на крышу флигеля; там, у трубы, возвышался, качаясь, Безбедов в синей блузе, без пояса, в полосатых брюках, — босые ступни его ног по-обезьяньи цепко приклеились к тесу крыши.
Он остановился на углу, оглядываясь: у столба для афиш лежала лошадь с оторванной ногой, стоял
полицейский, стряхивая перчаткой снег с шинели, другого вели под
руки, а посреди улицы — исковерканные сани, красно-серая куча тряпок, освещенная солнцем; лучи его все больше выжимали из нее крови, она как бы таяла...
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У двери в прихожую сидел
полицейский чиновник, поставив шашку между ног и сложив на эфесе очень красные кисти
рук, дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.
Второй
полицейский, лысый, без шапки, сидел на снегу; на ногах у него лежала боковина саней, он размахивал
рукой без перчатки и кисти, — из
руки брызгала кровь, — другой
рукой закрывал лицо и кричал нечеловеческим голосом, похожим на блеяние овцы.
А когда все это неистовое притихло, во двор вошел щеголеватый помощник
полицейского пристава, сопровождаемый бритым человеком в темных очках, вошел, спросил у Клима документы, передал их в
руку человека в очках, тот посмотрел на бумаги и, кивнув головой в сторону ворот, сухо сказал...
Когда Самгин выбежал на двор, там уже суетились люди, — дворник Панфил и
полицейский тащили тяжелую лестницу, верхом на крыше сидел, около трубы, Безбедов и рубил тес. Он был в одних носках, в черных брюках, в рубашке с накрахмаленной грудью и с незастегнутыми обшлагами; обшлага мешали ему, ерзая по
рукам от кисти к локтям; он вонзил топор в крышу и, обрывая обшлага, заревел...
В глазах Самгина все качалось, подпрыгивало, мелькали
руки, лица, одна из них сорвала с него шляпу, другая выхватила портфель, и тут Клим увидал Митрофанова, который, оттолкнув
полицейского, сказал спокойно...
С внешней стороны теснил только
полицейский надзор; не могу сказать, чтоб он был очень докучлив, но неприятное чувство дамокловой трости, занесенной
рукой квартального, очень противно.
Свинцовая
рука царя не только задушила гениальное произведение в колыбели, не только уничтожила самое творчество художника, запутав его в судебные проделки и следственные
полицейские уловки, но она попыталась с последним куском хлеба вырвать у него честное имя, выдать его за взяточника, казнокрада.
Умирающей
рукой некогда любимый поэт, сделавшийся святошей от болезни и славянофилом по родству, хотел стегнуть нас; по несчастию, он для этого избрал опять-таки
полицейскую нагайку.
Я бывал у них и всякий раз проходил той залой, где Цынский с компанией судил и рядил нас; в ней висел, тогда и потом, портрет Павла — напоминовением ли того, до чего может унизить человека необузданность и злоупотребление власти, или для того, чтоб поощрять
полицейских на всякую свирепость, — не знаю, но он был тут с тростью в
руках, курносый и нахмуренный, — я останавливался всякий раз пред этим портретом, тогда арестантом, теперь гостем.
Я спрятался за угол, а они пошли в конуру извозчика,
полицейский снял с правой
руки перчатку и хлопал ею по ладони левой, говоря...
Через базарную площадь идет
полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в
руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни души… Открытые двери лавок и кабаков глядят на свет божий уныло, как голодные пасти; около них нет даже нищих.
Впереди плыла в воздухе ограбленная крышка гроба со смятыми венками, и, качаясь с боку на бок, ехали верхом
полицейские. Мать шла по тротуару, ей не было видно гроба в густой, тесно окружившей его толпе, которая незаметно выросла и заполнила собой всю широту улицы. Сзади толпы тоже возвышались серые фигуры верховых, по бокам, держа
руки на шашках, шагала пешая полиция, и всюду мелькали знакомые матери острые глаза шпионов, внимательно щупавшие лица людей.
Двое
полицейских провели мимо нее Самойлова; он шел, сунув одну
руку в карман, а другой приглаживая свои рыжеватые волосы.
Расталкивая толпу,
полицейские бросились к оратору, а он, тесно окруженный со всех сторон, кричал, взмахнув
рукой...
У постели матери появился слободской
полицейский Федякин и, приложив одну
руку к фуражке, а другою указывая в лицо матери, сказал, сделав страшные глаза...
Когда Дмитрий Борисыч совершенно прочухался от своего сновидения, он счел долгом пригласить к себе на совет старшего из пятерых
полицейских, Алексеева, который, не без основания, слыл в городе правою
рукой городничего.
— Кто у вас на «
Полицейские ведомости» подписался,
руку подними.
— Да вы его избалуете! — прокричал Петр Степанович, быстро вбегая в комнату. — Я только лишь взял его в
руки, и вдруг в одно утро — обыск, арест,
полицейский хватает его за шиворот, а вот теперь его убаюкивают дамы в салоне градоправителя! Да у него каждая косточка ноет теперь от восторга; ему и во сне не снился такой бенефис. То-то начнет теперь на социалистов доносить!
Этого уж Лябьев не выдержал и пошатнулся, готовый упасть, но тот же палач с явным уважением поддержал его и бережно свел потом под
руку с эшафота на землю, где осужденный был принят
полицейскими чинами и повезен обратно в острог, в сопровождении, конечно, конвоя, в смоленой фуре, в которой отвозили наказываемых кнутом, а потому она была очень перепачкана кровью.
Октавист, покачиваясь, стоял перед квартальным, сняв картуз, и спорил с ним, невнятно, глухо выкрикивая какие-то слова; потом квартальный толкнул его в грудь, он покачнулся, сел; тогда
полицейский не торопясь вынул из кармана веревочку, связал ею
руки певчего, привычно и покорно спрятанные им за спину, а квартальный начал сердито кричать на зрителей...
А перед глазами — тягостная картина:
полицейский не спеша вытягивает из кармана шинели своей веревочку, а грозный пророк покорно заложил красные, волосатые
руки за спину и скрестил кисти их так привычно, умело…
А в это время
полицейский Джон объяснил судье Дикинсону, при каких обстоятельствах обнаружились намерения незнакомца. Он рассказал, что, когда он подошел к нему, тот взял его
руку вот так (Джон взял
руку, судьи), потом наклонился вот этак…
Матвей Лозинский, разумеется, не знал еще, к своему несчастью, местных обычаев. Он только шел вперед, с раскрытым сердцем, с какими-то словами на устах, с надеждой в душе. И когда к нему внезапно повернулся высокий господин в серой шляпе, когда он увидел, что это опять вчерашний
полицейский, он излил на него все то чувство, которое его теперь переполняло: чувство огорчения и обиды, беспомощности и надежды на чью-то помощь. Одним словом, он наклонился и хотел поймать
руку мистера Гопкинса своими губами.
И
полицейский Джон, наклонившись к
руке судьи, для большей живости оскалил свои белые зубы, придав всему лицу выражение дикой свирепости.
Второе поразившее его обстоятельство было такого рода. Шел по базару
полицейский унтер-офицер (даже не квартальный), — и все перед ним расступались, снимали шапки. Вскоре, вслед за унтер-офицером, прошел по тому же базару так называемый ябедник с томом законов под мышкой — и никто перед ним даже пальцем не пошевелил. Стало быть, и в законе нет того особливого вещества, которое заставляет держать
руки по швам, ибо если б это вещество было, то оно, конечно, дало бы почувствовать себя и под мышкой у ябедника.
— Поглядим! —
Полицейский стряхнул снег с рукава и сунул
руку за пазуху. Лунёву было и жутко и любо стоять против этого человека. Он вдруг рассмеялся сухим, как бы вынужденным смехом.
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали
полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял у двери, не пуская людей в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил
рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал на виду у него и прислушивался к говору толпы. Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
Полицейский выпустил из угла губ густую струю дыма и отвернулся от старика. Но Еремей взмахнул
руками и вновь заговорил быстро, визгливо.
Он прыгнул вперёд и побежал изо всей силы, отталкиваясь ногами от камней. Воздух свистел в его ушах, он задыхался, махал
руками, бросая своё тело всё дальше вперёд, во тьму. Сзади него тяжело топали
полицейские, тонкий, тревожный свист резал воздух, и густой голос ревел...
Я пришел на конгресс первый, но едва успел углубиться в чтение"
Полицейских ведомостей", как услышал прямо у своего уха жужжание мухи. Отмахнулся
рукой один раз, отмахнулся в другой; наконец, поднял голову… о, чудо! передо мной стоял Веретьев! Веретьев, с которым я провел столько приятных минут в"Затишье"!
В-третьих, он изъявил опасение, что за ним следят; что клевета и зависть преследуют его даже в снегах России; что вот этот самый Фарр, который так искусно притворяется англичанином, есть не что иное, как агент Тьера, которому нарочно поручено гласно возбуждать вопросы о шпионах, а между тем под
рукой требовать выдачи его, Левассера. В заключение он просил меня посмотреть по сторонам и удостовериться, нет ли поблизости
полицейского.
Мнимый граф был самозванец, отъявленный плут и негодяй, весьма известный своими похождениями в Германии, по фамилии Ашенбреннер, бежавший от
полицейских преследований в Россию, принявший русское подданство, проживавший у нас в разных западных губерниях несколько лет, попавшийся во многих мошенничествах и сосланный на жительство в Сибирь; чиновник, сопровождавший его, был точно чиновник, но —
полицейский, носивший какую-то немецкую фамилию, который вез его секретно в Иркутск, чтобы сдать с
рук на
руки под строжайший надзор губернатору.
Ночь становилась всё холодней;
рука, державшая револьвер, ныла от холода; до
полицейского управления — далеко, там, конечно, все спят. Яков сердито сопел, не зная, как решить, сожалея, что сразу не застрелил этого коренастого парня, с такими кривыми ногами, как будто он всю жизнь сидел верхом на бочке. И вдруг он услыхал слова, поразившие его своей неожиданностью...
— А это с одного… — сказал Чартков, и не кончил слова: послышался треск. Квартальный пожал, видно, слишком крепко раму портрета, благодаря топорному устройству
полицейских рук своих; боковые досточки вломились вовнутрь, одна упала на пол, и вместе с нею упал, тяжело звякнув, сверток в синей бумаге. Чарткову бросилась в глаза надпись: «1000 червонных». Как безумный, бросился он поднять его, схватил сверток, сжал его судорожно в
руке, опустившейся вниз от тяжести.
Мартьянов медленно поднял свою ногу, прицеливаясь ею в голову купца. Объедок со сладострастным выражением на своей физиономии плюнул в лицо Петунникова. Купец сжался в маленький комок и, упираясь в землю ногами и
руками, покатился на двор, поощряемый хохотом. А на дворе уже появились двое
полицейских, и пристав, указывая им на Кувалду, кричал...
«Позвольте спросить, — сказал я приставя ко лбу
руку, — вы г. Б., коего прекрасные статьи имел я счастие читать в Соревнователе Просвещения?» — Никак нет-с, — отвечал он мне, — я не сочинитель, а стряпчий; но ** мне очень знаком; четверть часа тому я встретил его у
Полицейского мосту.
— Это я ви-идал! — скептически усмехнулся Григорий. — Мне вчера Назаров
полицейский и после смерти своей чуть-чуть плюху не влепил. Несу я его в мертвецкую, а он ка-ак размахнётся левой
рукой… я едва увернулся… вот как! — Он приврал немного, но это вышло само собой, помимо его желания.
Это роковое и уже вторичное движение
руки в боковой карман, несмотря на то, что, по мнению Ардальона, минутка казалась очень для того удобною — не укрылось-таки от зоркого и староопытного глаза одного из господ
полицейских.
— Ха, ха, ха! — тихо засмеялся Свитка. — Ну, я так и знал! Я так и знал, что не что иное, как это!.. Ну, дайте сюда вашу
руку — помиримтесь!.. Это, действительно, фальшь — ну, значит, и долой ее!.. Выслушайте меня: Лесницкий объяснит Колтышке прямо, что вам до времени нужно убежище, чтоб избежать
полицейских агентов. Ведь это так и есть на самом деле? Вы согласны?
— Очень приятно! Очень приятно-с! — ответил полковник с поклоном, отличавшимся той невыразимо любезной, гоноровой «гжечностью», которая составляет неотъемлемую принадлежность родовитых поляков. — Я очень рад, что вы приняли это благоразумное решение… Позвольте и мне отрекомендоваться: полковник Пшецыньский, Болеслав Казимирович; а это, — указал он
рукой на двух господ в земско-полицейской форме, — господин исправник и господин становой… Не прикажете ли чаю?
Русский народ издавна отличался долготерпением. Били нас татары — мы молчали просто, били цари — молчали и кланялись, теперь бьют немцы — мы молчим и уважаем их… Прогресс!.. Да в самом деле, что нам за охота заваривать серьезную кашу? Мы ведь широкие натуры, готовые на грязные
полицейские скандальчики под пьяную
руку. Это только там, где-то на Западе, есть такие души, которых ведет на подвиги одно пустое слово — la gloire [Слава (фр.).].