Неточные совпадения
Слушая разговор
брата с профессором, он замечал, что они связывали научные вопросы с задушевными, несколько раз почти подходили к этим вопросам, но каждый раз, как только они подходили близко к самому главному, как ему казалось, они тотчас же поспешно отдалялись и опять углублялись в область тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок на авторитеты, и он с трудом понимал, о чем
речь.
В то время как они говорили, толпа хлынула мимо них к обеденному столу. Они тоже подвинулись и услыхали громкий голос одного господина, который с бокалом в руке говорил
речь добровольцам. «Послужить за веру, за человечество, за
братьев наших, — всё возвышая голос, говорил господин. — На великое дело благословляет вас матушка Москва. Живио!» громко и слезно заключил он.
Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные
речи об отце,
брате: ей хотелось в горы, домой… Потом она также говорила о Печорине, давала ему разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку…
— Я,
брат, это знаю без тебя, да у тебя
речей разве нет других, что ли?
Досада ли на то, что вот не удалась задуманная назавтра сходка с своим
братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во царевом кабаке, или уже завязалась в новом месте какая зазнобушка сердечная и приходится оставлять вечернее стоянье у ворот и политичное держанье за белы ручки в тот час, как нахлобучиваются на город сумерки, детина в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью и плетет тихие
речи разночинный отработавшийся народ?
— Вот в рассуждении того теперь идет
речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим
братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет
речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, панове, — без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
Николай Петрович родился на юге России, подобно старшему своему
брату Павлу, о котором
речь впереди, и воспитывался до четырнадцатилетнего возраста дома, окруженный дешевыми гувернерами, развязными, но подобострастными адъютантами и прочими полковыми и штабными личностями.
— Фенечка! — сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего
брата! Он такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих
речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
— А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего
брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии
речь никогда не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте узнать, какое ваше мнение об этом предмете?
Отказаться от встреч с Иноковым Клим не решался, потому что этот мало приятный парень, так же как
брат Дмитрий, много знал и мог толково рассказать о кустарных промыслах, рыбоводстве, химической промышленности, судоходном деле. Это было полезно Самгину, но
речи Инокова всегда несколько понижали его благодушное и умиленное настроение.
Он стал ходить к ней каждый вечер и, насыщаясь ее
речами, чувствовал, что растет. Его роман, конечно, был замечен, и Клим видел, что это выгодно подчеркивает его. Елизавета Спивак смотрела на него с любопытством и как бы поощрительно, Марина стала говорить еще более дружелюбно,
брат, казалось, завидует ему. Дмитрий почему-то стал мрачнее, молчаливей и смотрел на Марину, обиженно мигая.
Самгин не отдавал себе отчета — обвиняет он или защищает? Он чувствовал, что
речь его очень рискованна, и видел:
брат смотрит на него слишком пристально. Тогда, помолчав немного, он сказал задумчиво...
— Это я знаю, — согласился Дронов, потирая лоб. — Она,
брат… Да. Она вместо матери была для меня. Смешно? Нет, не смешно. Была, — пробормотал он и заговорил еще трезвей: — Очень уважала тебя и ждала, что ты… что-то скажешь, объяснишь. Потом узнала, что ты, под Новый год, сказал какую-то
речь…
Самгин не слушал, углубленно рассматривая свою
речь. Да, он говорил о себе и как будто стал яснее для себя после этого.
Брат — мешал, неприютно мотался в комнате, ворчливо недоумевая...
Дмитрий начал рассказывать нехотя, тяжеловато, но скоро оживился, заговорил торопливо, растягивая и подчеркивая отдельные слова, разрубая воздух ребром ладони. Клим догадался, что
брат пытается воспроизвести характер чужой
речи, и нашел, что это не удается ему.
— Да уж это как есть, — подхватила сторожиха, и тотчас полилась ее певучая
речь. — Это как мухи на сахар. На что другое их нет, а на это их взять. Хлебом не корми ихнего
брата…
Катерина сначала не слушала ничего, что говорил гость; напоследок стала, как разумная, вслушиваться в его
речи. Он повел про то, как они жили вместе с Данилом, будто
брат с
братом; как укрылись раз под греблею от крымцев… Катерина все слушала и не спускала с него очей.
В другом действии два
брата Зборовские, предводители казаков, воевавшие во славу короля и Польши в татарских степях, оскорбленные каким-то недостойным действием бесхарактерного Сигизмунда, произносят перед его троном пылкие
речи, а в заключение каждый из них снимает кривую саблю, прощается с нею и гордо кидает ее к ногам короля…
Бывший панцырный товарищ стал во главе ее и обратился к «
брату — шляхтичу» с
речью…
Горько расплакалась Феня всего один раз, когда
брат Яша привез ей из Балчугова ее девичье приданое. Снимая с себя раскольничий косоклинный сарафан, подаренный богоданной матушкой Маремьяной, она точно навеки прощалась со своей тайболовской жизнью. Ах, как было ей горько и тошно, особенно вспоминаючи любовные
речи Акинфия Назарыча… Где-то он теперь, мил-сердечный друг? Принесут ему ее дареное платье, как с утопленницы. Баушка Лукерья поняла девичье горе, нахмурилась и сурово сказала...
Не слушала таких
речей молода купецка дочь, красавица писаная, и стала молить пуще прежнего, клясться, божиться и ротитися, что никакого на свете страшилища не испугается и что не разлюбит она своего господина милостивого, и говорит ему таковые слова: «Если ты стар человек — будь мне дедушка, если середович — будь мне дядюшка, если же молод ты — будь мне названой
брат, и поколь я жива — будь мне сердечный друг».
— Не о смете, любезный, тут разговор: я вон ее не видал, да и глядеть не стану… Тьфу мне на нее! — Вот она мне что значит. Не сегодня тоже занимаемся этими делами; коли я обсчитан, так и ваш
брат обсчитан. Это что говорить! Не о том теперь
речь; а что сами мы, подрядчики, глупы стали, — вон оно что!
« — Теперь к тебе я обращаю
речь, мой
брат и мой любезный сын, Гамлет!
После этой
речи великого мастера
братья, поцеловавшись, запели довольно нескладно на голос: «Коль славен наш господь в Сионе...
— Не помню. Кажется, что-то было. Я,
брат, вплоть до Харькова дошел, а хоть убей — ничего не помню. Помню только, что и деревнями шли, и городами шли, да еще, что в Туле откупщик нам
речь говорил. Прослезился, подлец! Да, тяпнула-таки в ту пору горя наша матушка-Русь православная! Откупщики, подрядчики, приемщики — как только Бог спас!
— Вообще,
брат, люди — сволочь! Вот ты там с мужиками говоришь, то да се… я понимаю, очень много неправильного, подлого — верно,
брат… Воры всё! А ты думаешь, твоя
речь доходит? Ни перчинки! Да. Они — Петр, Осип — жулье! Они мне всё говорят — и как ты про меня выражаешься, и всё… Что,
брат?
На Стрелецкой жили и встречались первые люди города: Сухобаевы, Толоконниковы,
братья Хряповы, Маклаковы, первые бойцы и гуляки Шихана; высокий, кудрявый дед Базунов, — они осматривали молодого Кожемякина недружелюбно, едва отвечая на его поклоны. И ходили по узким улицам ещё вальяжнее, чем все остальные горожане, говорили громко, властно, а по праздникам, сидя в палисадниках или у ворот на лавочках, перекидывались
речами через улицу.
Дело-то оно,
брат, такое, что хоть медовые
речи точи, а все-таки будет обидно.
На днях приезжает ко мне из Петербурга К***, бывший целовальник, а ныне откупщик и публицист. Обрадовались; сели, сидим. Зашла
речь об нынешних делах. Что и как. Многое похвалили, иному удивились, о прочем прошли молчанием. Затем перешли к братьям-славянам, а по дороге и «больного человека» задели. Решили, что надо пустить кровь. Переговорив обо всем, вижу, что уже три часа, время обедать, а он все сидит.
В целом городе, на улицах, домах, только и было
речей об ожидаемом позорище. Я и
брат нетерпеливо желали быть в числе зрителей; но мать моя долго на то не соглашалась. Наконец, по убеждению одного из наших родственников, она вверила нас ему под строгим наказом, чтоб мы ни на шаг от него не отходили.
— А то, любезный, что другой у тебя не останется, как эту сломят. Ну, пристало ли земскому ярыжке говорить такие
речи о князе Пожарском? Я человек смирный, а у другого бы ты первым словом подавился! Я сам видел, как князя Пожарского замертво вынесли из Москвы. Нет,
брат, он не побежит первый, хотя бы повстречался с самим сатаною, на которого, сказать мимоходом, ты с рожи-то очень похож.
— Я не о том совсем
речь повел, — снова заговорил Петр, — я говорю, примерно, по нашей по большой семье надо бы больше прибыли… Рук много: я, ты,
брат Василий… Не по работе рук много — вот что я говорю.
И изрек Боян, чем кончить
речьПеснотворцу князя Святослава:
«Тяжко,
братья, голове без плеч,
Горько телу, коль оно безглаво».
Мрак стоит над Русскою землей:
Горько ей без Игоря одной.
— И Павел сегодня дело о похищении из запертого помещения старых портков округлил. Со всех сторон,
брат, вора-то окружил — ни взад, ни вперед! А теперь сидит запершись у себя и обвинительную
речь штудирует… ишь как гремит! Ну, а ты, должно быть, знатную рыбину в свои сети уловил?
— Эх,
брат! — прервал Павел его
речь. — Догнал ты меня, когда я о таких делах думал, — лучше не вспоминать! — Махнув рукой, он замолчал и пошёл медленнее.
Парень засмеялся и сел за стол. Его смех окутал Климкова тёплым облаком воспоминаний о церкви и тихом овраге, о пожаре и
речах кузнеца. Молча, смущённо улыбаясь, он осторожно пожал руку
брата.
Яков вдруг оборвал
речь, взглянул в лицо Евсея, нахмурил брови и с минуту шёл молча. А Евсею листочки напомнили его долг, он болезненно сморщился и, желая что-то оттолкнуть от себя и от
брата, тихо проговорил...
Климков пошёл быстрее, ему не хотелось слушать гладкую
речь Якова, у него даже мелькнуло желание сказать
брату...
— Полно,
брат! по-латыни-та говорить! Не об этом
речь: я слыву хлебосолом, и надобно сегодня поддержать мою славу. Да что наши дамы не едут! Я разослал ко всем соседям приглашения: того и гляди, станут наезжать гости; одному мне не управиться, так сестра бы у меня похозяйничала. А уж на будущей неделе я стал бы у нее хозяйничать, — прибавил Ижорской, потрепав по плечу Рославлева. — Что,
брат, дождался, наконец? Ведь свадьба твоя решительно в воскресенье?
Александра Павловна выслушала его
речь до конца и обратилась к
брату...
Из розыскного дела о Шакловитом оказалось, что постельницы Натальи Кирилловны переносили Софии враждебные
речи царицы и ее
братьев.
Якову казалось, что
брат говорит, видя пред собою полную комнату людей, он всё более прищуривал глаза и наконец совсем закрыл их. Яков перестал слушать его
речь, думая о своём: чем кончится следствие о смерти Носкова, как это заденет его, Якова?
Об Алексее он думал насильно, потому что не хотел думать о Никите, о Тихоне. Но когда он лёг на жёсткую койку монастырской гостиницы, его снова обняли угнетающие мысли о монахе, дворнике. Что это за человек, Тихон? На всё вокруг падает его тень, его слова звучат в ребячливых
речах сына, его мыслями околдован
брат.
— Эх,
брат, — вдруг перебил свою
речь Гельфрейх, — одна беда: очков тогда не было. Если бы они были, непременно Евпраксеюшка ему бы очки послала, большие, круглые, в серебряной оправе. Ведь он дальнозорок должен был быть от жизни в степи? Как вы думаете?
Даже стыдно
Передавать мне вам такие
речи,
Но часто слышал я, как дон Жуан
Говаривал: «Святые
братья глупы».
— Милый
брат мой, — шепчет, — боюсь я за тебя до ужаса!
Речи и суждения твои от дьявола!
Говоря о правосудии, когда неправедно судят невинного
брата, она не сознает ничтожности своей
речи для пользы дела, не говорит, что прибегает к этому средству только за неимением других, а напротив — гордится своим красноречием, рассчитывает на эффект, думает переделать им натуру взяточника и иногда забывается даже до того, что благородную
речь свою считает не средством, а целью, за которою дальше и нет ничего.
И этому всё я виною! Страшно
Ума лишиться. Легче умереть.
На мертвеца глядим мы с уваженьем,
Творим о нем молитвы. Смерть равняет
С ним каждого. Но человек, лишенный
Ума, становится не человеком.
Напрасно
речь ему дана, не правит
Словами он, в нем
брата своего
Зверь узнает, он людям в посмеянье,
Над ним всяк волен, бог его не судит.
Старик несчастный! вид его во мне
Раскаянья все муки растравил!
Полканов уже успел заметить, что сестра — как он и думал — не особенно огорчена смертью мужа, что она смотрит на него,
брата, испытующе и, говоря с ним, что-то скрывает от него. Он ожидал увидеть её нервной, бледной, утомлённой. Но теперь, глядя на её овальное лицо, покрытое здоровым загаром, спокойное, уверенное и оживлённое умным блеском светлых глаз, он чувствовал, что приятно ошибся, и, следя за её
речами, старался подслушать и понять в них то, о чём она молчала.
Брат Христиан, как странно и как ново
Мне
речь твоя звучит! Не думал я,
Чтоб можно было полюбить кого,
Не знаючи иль не видав. Но правда
Мне слышится в твоих словах, и вместе
В них будто что-то чуется родное;
И хорошо с тобой мне, Христиан,
Так хорошо, как будто после долгой
Разлуки я на родину вернулся.
И Ксенья вот задумалась, смотри!