Неточные совпадения
А его
резали ножом,
голова у него горела. Он вскочил и ходил с своей картиной в
голове по комнате, бросаясь почти в исступлении во все углы, не помня себя, не зная, что он делает. Он вышел к хозяйке, спросил, ходил ли доктор, которому он поручил ее.
В доме тянулась бесконечная анфилада обитых штофом комнат; темные тяжелые
резные шкафы, с старым фарфором и серебром, как саркофаги, стояли по стенам с тяжелыми же диванами и стульями рококо, богатыми, но жесткими, без комфорта. Швейцар походил на Нептуна; лакеи пожилые и молчаливые, женщины в темных платьях и чепцах. Экипаж высокий, с шелковой бахромой, лошади старые, породистые, с длинными шеями и спинами, с побелевшими от старости губами, при езде крупно кивающие
головой.
В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал
резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на
голову капелюхи, [Капелюха — шапка с наушниками.] угощал побранками себя, черта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего не было видно.
Но теперь я решил изрезать эти святцы и, когда дед отошел к окошку, читая синюю, с орлами, бумагу, я схватил несколько листов, быстро сбежал вниз, стащил ножницы из стола бабушки и, забравшись на полати, принялся отстригать святым
головы. Обезглавил один ряд, и — стало жалко святцы; тогда я начал
резать по линиям, разделявшим квадраты, но не успел искрошить второй ряд — явился дедушка, встал на приступок и спросил...
Я слышал, как он ударил ее, бросился в комнату и увидал, что мать, упав на колени, оперлась спиною и локтями о стул, выгнув грудь, закинув
голову, хрипя и страшно блестя глазами, а он, чисто одетый, в новом мундире, бьет ее в грудь длинной своей ногою. Я схватил со стола нож с костяной ручкой в серебре, — им
резали хлеб, это была единственная вещь, оставшаяся у матери после моего отца, — схватил и со всею силою ударил вотчима в бок.
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по
голому телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на
голове шевелились, глаза
резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
Уж что забрал себе в
голову — не выбьешь оттоль никакими средствами, хошь
режь ты его на куски.
Выйдешь оттуда на вольный воздух, так словно в тюрьме целый год высидел: глаза от света
режет,
голова кружится, даже руки-ноги дрожат.
Направо от двери, около кривого сального стола, на котором стояло два самовара с позеленелой кое-где медью, и разложен был сахар в разных бумагах, сидела главная группа: молодой безусый офицер в новом стеганом архалуке, наверное сделанном из женского капота, доливал чайник; человека 4 таких же молоденьких офицеров находились в разных углах комнаты: один из них, подложив под
голову какую-то шубу, спал на диване; другой, стоя у стола,
резал жареную баранину безрукому офицеру, сидевшему у стола.
В ту минуту, как снаряд, вы знаете, летит на вас, вам непременно придет в
голову, что снаряд этот убьет вас; но чувство самолюбия поддерживает вас, и никто не замечает ножа, который
режет вам сердце.
Тотчас же сломя
голову бросился он из дому узнавать подробности и узнал, во-первых, что Федька, найденный с проломленною
головой, был по всем признакам ограблен и, во-вторых, что полиция уже имела сильные подозрения и даже некоторые твердые данные заключить, что убийцей его был шпигулинский Фомка, тот самый, с которым он несомненно
резал и зажег у Лебядкиных, и что ссора между ними произошла уже дорогой из-за утаенных будто бы Федькой больших денег, похищенных у Лебядкина…
Вот и набрал ты всякой
голи кабацкой, всякой скаредной сволочи, нарядил ее в рясы монашеские и сам монахом нарядился, и стали вы днем людей
резать, а ночью акафисты петь.
Хаджи-Мурат опустил
голову и долго просидел так; потом взял палочку, лежавшую у тахты, достал из-под кинжала с слоновой ручкой, оправленной золотом, острый, как бритва, булатный ножик и начал им
резать палочку и в одно и то же время рассказывать...
Одно Варварино платье привлекло внимание Передонова. Оно было в оборках, бантиках, лентах, словно нарочно сшито, чтобы можно было спрятать кого-нибудь. Передонов долго рассматривал его, потом с усилием, при помощи ножа, вырвал, отчасти вырезал карман, бросил его в печку, а затем принялся рвать и
резать на мелкие куски все платье. В его
голове бродили смутные, странные мысли, а на душе было безнадежно тоскливо.
Феня весело засмеялась и даже тряхнула своей русой
головой. Гордей Евстратыч тоже засмеялся и дрогнувшей рукой схватился за край
резного туалета, точно смех Фени уколол его.
Кирша был удалой наездник, любил подраться, попить, побуянить; но и в самом пылу сражения щадил безоружного врага, не забавлялся, подобно своим товарищам, над пленными, то есть не
резал им ни ушей, ни носов, а только, обобрав с ног до
головы и оставив в одной рубашке, отпускал их на все четыре стороны.
На тротуаре в тени большого дома сидят, готовясь обедать, четверо мостовщиков — серые, сухие и крепкие камни. Седой старик, покрытый пылью, точно пеплом осыпан, прищурив хищный, зоркий глаз,
режет ножом длинный хлеб, следя, чтобы каждый кусок был не меньше другого. На
голове у него красный вязаный колпак с кистью, она падает ему на лицо, старик встряхивает большой, апостольской
головою, и его длинный нос попугая сопит, раздуваются ноздри.
— Кого это он
резать собрался? — спросил Гаврик, подходя к прилавку. Руки у него были заложены за спину,
голова поднята вверх и шероховатое лицо покраснело.
Лунёв молча кивнул ей
головой, отказывая в милостыне. По улице в жарком воздухе колебался шум трудового дня. Казалось, топится огромная печь, трещат дрова, пожираемые огнём, и дышат знойным пламенем. Гремит железо — это едут ломовики: длинные полосы, свешиваясь с телег, задевают за камни мостовой, взвизгивают, как от боли, ревут, гудят. Точильщик точит ножи — злой, шипящий звук
режет воздух…
Лебедев (вспылив). Тьфу! Все вы то сделаете, что я себя ножом пырну или человека зарежу! Та день-деньской рёвма-ревет, зудит, пилит, копейки считает, а эта, умная, гуманная, черт подери, эмансипированная, не может понять родного отца! Я оскорбляю слух! Да ведь прежде чем прийти сюда оскорблять твой слух, меня там (указывает на дверь) на куски
резали, четвертовали. Не может она понять!
Голову вскружили и с толку сбили… ну вас! (Идет к двери и останавливается.) Не нравится мне, всё мне в вас не нравится!
— Он — мастер; мебель делал и часы чинил, фигуры
резал из дерева, у меня одна спрятана — женщина
голая, Ольга считает её за материн портрет. Пили они оба. А когда муж помер — обвенчались, в тот же год она утонула, пьяная, когда купалась…
Изредка мешал ему, однако же, порывистый ветер, который, выхватившись вдруг Бог знает откуда и нивесть от какой причины, так и
резал в лицо, подбрасывая ему туда клочки снега, хлобуча, как парус, шинельный воротник или вдруг с неестественною силою набрасывая ему его на
голову и доставляя, таким образом, вечные хлопоты из него выкарабкиваться.
Наконец нервное напряжение начинает ослабевать. Его заменяют усталость и скука. В шинели становится жарко, воротник давит шею, крючки
режут горло… Хочется сесть и сидеть, не поворачивая
головы, точно на вокзале.
Льдяной порывистый ветер
резал Антону лицо и поминутно посылал ему на
голову потоки студеной воды, которая струилась по его изнуренным членам; бедняк то и дело попадал в глубокие котловины, налитые водою, или вязнул в глинистой почве полей, размытой ливнем.
— Я пришел с вами, Фекла Зиновьевна, посоветоваться. Как бы ни было, вы мне жена, друг, сожительница и советница, законом мне данная, а притом мать своих и моих детей. Что мне с ними делать? присоветуйте, пожалуйте. Закон нас соединил; так когда у меня
режут, то у вас должно болеть. Дайте мне совет, а у меня
голова кругом ходит, как будто после приятельской гульни.
Мужик, брюхом навалившись на
голову своей единственной кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с верой и ужасом глядящий на значительно-нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные руки, которыми он нарочно жмет именно то место, которое болит, и смело
режет в живое тело, с затаенною мыслию: «куда кривая не вынесет», и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом, — мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась рука
резать не зная.
Погода была скверная, ветер
резал лицо, и не то снег, не то дождь, не то крупа, изредка принимались стегать Ильича по лицу и
голым рукам, которые он прятал с холодными вожжами под рукава армяка, и по кожаной крышке хомута, и по старой
голове Барабана, который прижимал уши и жмурился.
Кони стали и стоят, и нас заносит. Холодно! Лицо
режет снегом. Яков сел с козел ко мне, чтобы нам обоим теплее было, и мы с
головой закрылись ковром. На ковёр наносило снег, он становился тяжёлым. Я сидела и думала: «Вот и пропала я! И не съем конфет, что везла из города…» Но страшно мне не было, потому что Яков разговаривал всё время. Помню, он говорил: «Жалко мне вас, барышня! Зачем вы-то погибнете?» — «Да ведь и ты тоже замёрзнешь?»
— Караул!
Режут! — завопил майор, падая со всего размаха между стульями
головой.
— Братцы, бурмакинские! Ам-ман… Аманывают наших, — кричал Сенька так отчаянно, точно его
резали темною ночью на большой дороге. Певцы кинулись к нему. Молодой человек с кудрявой
головой, томившийся за столом, вдруг вскочил, посмотрел вокруг осоловевшими, почти безумными глазами и толкнул стол, отчего бутылки и стаканы со звоном полетели на пол… Все перемешалось и зашумело…
— Давно ведь это было, года за три до поворота на бунт, в то время Васютка ещё в её годах ходил, — он кивнул
головою на дочь, а Еленка разлила чай по кружкам и, напрягаясь,
режет тупым ножом чёрствый хлеб.
Тут только Огнев заметил в Вере перемену. Она была бледна, задыхалась, и дрожь ее дыхания сообщалась и рукам, и губам, и
голове, и из прически выбивался на лоб не один локон, как всегда, а два… Видимо, она избегала глядеть прямо в глаза и, стараясь замаскировать волнение, то поправляла воротничок, который как будто
резал ей шею, то перетаскивала свой красный платок с одного плеча на другое…
Тут он свистнул, и вошли конюхи, ведущие в поводах палочки, у которых набалдашники были
резной работы и представляли лошадиные
головы. Министр с большою ловкостью вскочил на свою лошадь. Алеше подвели палку гораздо более других.
Невзирая на это, Федор Гаврилыч хватают их на свои руки, а другой мужчина, — вернулись было две горничные девицы и лакей, — как
резнет их всех наотмашь кулаком, так те
головами назад в двери и улетели, и после оба опять в окошко, и след простыл.
Идет, а трава ему ноги
режет; непривычны они босиком ходить; солнце печет
голое тело и
голову.
— Так и сказала. «Уходом», говорит, уйду, — продолжал Патап Максимыч. — Да посмотрела бы ты на нее в ту пору, кумушка. Диву дался, сначала не знал, как и говорить с ней. Гордая передо мной такая стоит,
голову кверху, слез и в заводе нет, говорит как
режет, а глаза как уголья, так и горят.
— Ни-ни! — замотал
головою Груздок. — И не подумает. Опасается тоже. Ведь ихнего брата за это больно щуняют. На каких родителей навернется. За самокрутки-то иной раз попам и косы
режут. Бывает…
Как ножами
режут мне
голову; бьюсь я, выдергиваюсь, а он торопится и как собака грызет — жамкнет, жамкнет.
А дергачиха сказала: «Мужики
режут траву, а с травой
режут все, что ни попадется: и змею, и дергачиное гнездо, и дергачиную
голову.
*
Ах, рыбки мои,
Мелки косточки!
Вы, крестьянские ребята,
Подросточки.
Ни ногатой вас не взять,
Ни
резанами,
Вы
гольем пошли гулять
С партизанами.
Красной Армии штыки
В поле светятся.
Здесь отец с сынком
Могут встретиться.
За один удел
Бьется эта рать,
Чтоб владеть землей
Да весь век пахать,
Чтоб шумела рожь
И овес звенел,
Чтобы каждый калачи
С пирогами ел.
— В Самару на житье переехал, — ответил Сергей Андреич. — Дела ведет на широкую руку — теперь у него четыре либо пять пароходов, да, опричь того, салотопенный завод. Баранов в степи закупает,
режет их в Самаре и сало вытапливает. По первой гильдии торгует, того и жди, что в городские
головы попадет.
Ляхов сидел у верстака, лицом к окну, и, наклонившись,
резал на подушечке золото. Среди ходивших людей, среди двигавшихся машин и дрожащих передаточных ремней Андрей Иванович видел только наклоненную вихрастую
голову Ляхова и его мускулистый затылок над синею блузою. Сжимая в руке палку, он подбежал к Ляхову.
Ее приволжское «чай» немного
резнуло его ухо, но тотчас же и понравилось ему.
Голова Анны Серафимовны с широкими прядями волос, блеск глаз и стройность стана — все это окинул он одним взглядом и остался доволен. Но цвет платья он нашел «купецким». Она подумала то же самое и в одну с ним минуту и опять смутилась. Ей стало нестерпимо досадно на это глупое, тяжелое да вдобавок еще очень дорогое платье.
Она перешла в свой кабинет, комнату строгого стиля, с темно-фиолетовым штофом в черных рамах, с бронзой Louis XVI [Людовика XVI (фр.).]. Шкап с книгами и письменный стол — также черного дерева. Картин она не любила, и стены стояли
голыми. Только на одной висело богатейшее венецианское
резное зеркало. В этой комнате сидели у Марьи Орестовны ее близкие знакомые — мужчины; после обеда сюда подавались ликеры и кофе с сигарами. Евлампия Григорьевича редко приглашали сюда.
О нем говорили, что «он во время войны
резал руки и ноги, а после войны приставляет
головы».
Был шестой час вечера. Зной стоял жестокий, солнечный свет
резал глаза; ветерок дул со степи, как из жерла раскаленной печи, и вместе с ним от шахт доносился острый, противный запах каменноугольного дыма… Мухи назойливо липли к потному лицу; в
голове мутилось от жары; на душе накипало глухое, беспричинное раздражение.
Уныние и угрюмость повисли над деревнями. Походка у мужиков стала особенная: ходили, волоча ноги, с опущенными вперед плечами и понурыми
головами. Часами неподвижно сидели и тяжело о чем-то думали. И каждый день новые приходили записываться в колхоз. А перед тем
резали весь свой скот.
На одной из скамей, непрерывно тянувшихся вдоль стены, на меху лисьей шубы спала девочка лет восьми, в коричневом платьице и в длинных черных чулках. Лицо ее было бледно, волосы белокуры, плечи узки, всё тело худо и жидко, но нос выдавался такой же толстой и некрасивой шишкой, как и у мужчины. Она спала крепко и не чувствовала, как полукруглая гребенка, свалившаяся с
головы,
резала ей щеку.
Рука ее блуждает… наконец, схватывает пузырек… бумажная пробочка вон, и… боже? что с нею?.. глаз ее поврежден… кипящий свинец
режет щеку… бьется мозг в
голове, будто череп сверлят… пред остальным глазом прыгают солнцы… в груди тысячи ножей…
Разожгло тут и Тамару. Стеснения своего окончательно лишилась, потому лезгинка танец такой — кровь от него в
голову полыхает… По кругу плывет, глазами всех так без разбору и
режет: старый ли, молодой, ей наплевать…