Неточные совпадения
Хозяин между тем на ярмарку собрался,
Поехал, погулял — приехал
и назад,
Посмотрит — жизни стал не рад,
И рвёт,
и мечет он с досады...
Спросил — «нет,
мол»,
и пошел: «Тебя, говорит, повесить надо, тебя, говорит, сварить в горячей смоле надо да щипцами калеными
рвать; кол осиновый, говорит, в тебя вколотить надо!» А сам так
и лезет, так
и лезет…
Ветер хлестал
и обвивал платье около ее ног, шевелил ее волосы,
рвал с нее шаль — она не
замечала.
Крафт об участи этого письма знал очень мало, но
заметил, что Андроников «никогда не
рвал нужных бумаг»
и, кроме того, был человек хоть
и широкого ума, но
и «широкой совести».
Да
и как не сделаться за честь заседать с дюками
и лордами, вместе с ними предпринимать меры для предупреждения
и пресечения всех сближений между народом
и Гарибальди,
и вместе с дюкессами плести паутину, которая должна поймать итальянского вождя
и которую хромой генерал
рвал ежедневно, не
замечая ее.
Ловить
и заготовлять рыбу поселенцы не умеют,
и никто их этому не учит; тюрьма в районе теперешних ловель забрала себе лучшие места, им же предоставила пороги
и мели, где они
рвут свои дешевые самоделковые сети о карчи
и камни.
— Утихомирится?.. Дай бы бог, кабы по твоим-то словам. Затеснил старателев вконец… Так
и рвет, так
и мечет.
Не
заметил он, как чрез Никольские ворота вступили они в Кремль, обошли Ивана Великого
и остановились над кремлевским
рвом, где тонула в тени маленькая церковь, а вокруг извивалась зубчатая стена с оригинальными азиатскими башнями, а там тихая Москва-река с перекинутым через нее Москворецким мостом, а еще дальше облитое лунным светом Замоскворечье
и сияющий купол Симонова монастыря.
Но бывают гнилые зимы, с оттепелями, дождями
и гололедицей. Это гибель для табунов — лед не пробьешь,
и лошади голодают. Мороза лошадь не боится — обросшие, как медведь, густой шерстью, бродят табуны в открытой степи всю зиму
и тут же, с конца февраля, жеребятся. Но плохо для лошадей в бураны. Иногда они продолжаются неделями —
и день
и ночь
метет, ничего за два шага не видно:
и сыпет,
и кружит,
и рвет,
и заносит моментально.
— Ну, так досыта наглядитесь, чего стоят эти роскошные ужины, дорогие вина
и тайные дивиденды караванной челяди. Живым мясом
рвут все из-под той же бурлацкой спины… Вы только подумайте, чего стоит снять с
мели одну барку в полую воду, когда по реке идет еще лед? Люди идут на верную смерть, а их даже не рассчитают порядком… В результате получается масса калек, увечных, больных.
— Домна Осиповна, — начала она докладывать Бегушеву, — не знаю, правда ли это или нет, — изволили в рассудке тронуться; все
рвут,
мечут с себя… супруг их, доктор, сказывала прислуга, бился-бился с нею
и созвал докторов, губернатора, полицеймейстеров,
и ее почесть что силой увезли в сумасшедший дом.
Я сидел вечером у него в кабинете, уныло пил чай с лимоном, ковыряя скатерть, наконец не вытерпел
и обиняками повел туманную фальшивую речь: что вот,
мол… бывают ли такие случаи… если кто-нибудь
рвет зуб…
и челюсть обломает… ведь гангрена может получиться, не правда ли?..
Пошла игра. Один, бледнея,
Рвал карты, вскрикивал; другой,
Поверить проигрыш не
смея,
Сидел с поникшей головой.
Иные, при удачной талье,
Стаканы шумно наливали
И чокались. Но банкомет
Был нем
и мрачен. Хладный пот
По гладкой лысине струился.
Он всё проигрывал дотла.
В ушах его дана, взяла
Так
и звучали. Он взбесился —
И проиграл свой старый дом,
И всё, что в нем или при нем.
Все,
замечайте, прибавляется расход к расходу. Совсем не то, что васильки
рвать. Да, может быть, еще
и няньку надо позолотить.
Письма неинтересные или наполненные одной сплошной
и неприличной бранью он
рвал; также уничтожал он письма, в которых неизвестные доброжелатели предупреждали его о готовящемся убийстве; но другие он
помечал номером
и откладывал для какой-то смутно им чувствуемой цели.
Рабочий. Лицо у него молодое, красивое, но под глазами во всех углублениях
и морщинках чернеет въевшаяся металлическая пыль, точно заранее
намечая череп; рот открыт широко
и страшно — он кричит. Что-то кричит. Рубаха у него разорвалась на груди,
и он
рвет ее дальше, легко, без треска, как мягкую бумагу,
и обнажает грудь. Грудь белая,
и половина шеи белая, а с половины к лицу она темная — как будто туловище у него общее со всеми людьми, а голова наставлена другая, откуда-то со стороны.
— Ладно, ладно. А вы —
пометом. Доктора — у них сейчас
рвать, щеку резать. Одному так-то вот вырвали, Федору орешневскому, а он возьми да
и умри. Это вас еще когда не было. У него тоже собака выла во дворе.
Платонов (после паузы). Вот они, последствия… Доигрался малый! Исковеркал женщину, живое существо, так, без толку, без всякой на то надобности… Прроклятый язык! Довел до чего… Что теперь делать? А ну-ка, мудрая ты голова, подумай! Брани себя теперь,
рви волосы… (Думает.) Ехать! Сейчас же ехать
и не
сметь показываться сюда до самого страшного суда! Марш отсюда на все четыре стороны, в ежовые рукавицы нужды, труда! Лучше худшая жизнь, чем эта с глупой историей!
— У Сергея Филиппыча у Орехова, слышали, я думаю, баржа с рыбой под Чебоксарами затонула, — начал рассказывать Петр Степаныч. —
И рвет,
и мечет, подступиться к нему невозможно, ко всякому придирается, шумит, что голик,
и кто ему на глаза ни попал, всякого ругает на чем свет стоит.
Какая-то победительная сила гонялась за кем-то по полю, бушевала в лесу
и на церковной крыше, злобно стучала кулаками по окну,
метала и рвала, а что-то побежденное выло
и плакало…
Они вольно носятся в воздухе, пролетают сквозь жиденькую паутину Оленина,
рвут ее
и даже не
замечают.
Если батюшка был не в духе, — что с ним в последние годы его жизни случалось довольно часто, — то тогда он просто был страшен: он краснел в лице,
метал ужасные взгляды, топотал ногами
и рвал все, что ему попадалось под руку.
Ведь если он посылает к чёрту, бранится
и рвет на себе волосы, то этим самым он заступается за святое искусство, с которым никто не
смеет шутить.
К второй зиме разразилась уже Крымская война. Никакого патриотического одушевления я положительно не
замечал в обществе. Получались „Северная пчела“
и „Московские ведомости“; сообщались слухи; дамы
рвали корпию —
и только. Ни сестер милосердия, ни подписок. Там где-то дрались; но город продолжал жить все так же: пили, ели, играли в карты, ездили в театр, давали балы, амурились, сплетничали.
Весь город день
и ночь был на ногах: рыли
рвы и проводили валы около крепостей
и острожек, расставляли по ним бдительные караулы; пробовали острия своих
мечей на головах подозрительных граждан
и, наконец, выбрав главным воеводой князя Гребенку-Шуйского, клали руки на окровавленные
мечи и крестились на соборную церковь св. Софии, произнося страшные клятвы быть единодушными защитниками своей отчизны.
Стена была окружена
заметом [То есть валом.]
и глубоким
рвом.
Если бы рыцари
заметили движение русских
и захотели воспрепятствовать им в переправе, то могли бы очень легко это сделать, так как соскочить в
ров было делом нетрудным, а подняться на крутизну его сопряжено было с большим трудом.
Весь город день
и ночь был на ногах: рыли
рвы и проводили валы около крепостей
и острожек; расставляли по ним бдительные караулы; пробовали острия своих
мечей на головах подозрительных граждан
и, наконец, выбрав главным воеводою князя Гребенку — Шуйского, клали руки на окровавленные
мечи и крестились на соборную церковь святой Софии, произнося страшные клятвы быть единодушными защитниками своей отчизны.
Попадья билась головой, порывалась куда-то бежать
и рвала на себе платье.
И так сильна была в охватившем ее безумии, что не могли с нею справиться о. Василий
и Настя,
и пришлось звать кухарку
и работника. Вчетвером они осилили ее, связали полотенцами руки
и ноги
и положили на кровать,
и остался с нею один о. Василий. Он неподвижно стоял у кровати
и смотрел, как судорожно изгибалось
и корчилось тело
и слезы текли из-под закрытых век. Охрипшим от крику голосом она
молила...
Давыдов, пламенный боец,
Он вихрем в бой кровавый;
Он в мире сча́стливый певец
Вина, любви
и славы.
Кудашев скоком через
ров
И лётом на стремнину;
Бросает взглядом Чернышёв
На
меч и гром дружину;
Орлов отважностью орёл;
И мчит грозу ударов
Сквозь дым
и огнь, по грудам тел,
В среду врагов Кайсаров.
Он не мог им сказать то, чтò мы говорим теперь: зачем сраженье
и загораживанье дороги
и потеря своих людей
и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем всё это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, чтò они могли бы понять — он говорил им про золотой мост,
и они смеялись над ним, клеветали на него,
и рвали,
и метали,
и куражились над убитым зверем.