Неточные совпадения
Вот, подлинно, если бог
хочет наказать, так отнимет прежде
разум.
Мне лично, моему сердцу открыто несомненно знание, непостижимое
разумом, а я упорно
хочу разумом и словами выразить это знание».
Алексей Александрович бросил депешу и, покраснев, встал и стал ходить по комнате. «Quos vult perdere dementat» [«Кого бог
хочет погубить, того он лишает
разума»], сказал он, разумея под quos те лица, которые содействовали этому назначению.
— Так? Вы говорите, так? Ну так после этого вы… вы… — закричал он в восторге, — вы источник доброты, чистоты,
разума и… совершенства! Дайте вашу руку, дайте… вы тоже дайте вашу, я
хочу поцеловать ваши руки здесь, сейчас, на коленах!
— Приятно слышать, что
хотя и не вполне, а согласны, — сказал историк с улыбочкой и снова вздохнул. — Да,
разум у нас, на Руси, многое двинул с природного места на ложный путь под гору.
— У нас удивительно много людей, которые, приняв чужую мысль, не могут, даже как будто боятся проверить ее, внести поправки от себя, а, наоборот, стремятся только выпрямить ее, заострить и вынести за пределы логики, за границы возможного. Вообще мне кажется, что мышление для русского человека — нечто непривычное и даже пугающее,
хотя соблазнительное. Это неумение владеть
разумом у одних вызывает страх пред ним, вражду к нему, у других — рабское подчинение его игре, — игре, весьма часто развращающей людей.
Он пережил слишком много, и
хотя его
разум сильно устал «регистрировать факты», «системы фраз», но не утратил эту уже механическую, назойливую и бесплодную привычку.
За чаем Клим говорил о Метерлинке сдержанно, как человек, который имеет свое мнение, но не
хочет навязывать его собеседнику. Но он все-таки сказал, что аллегория «Слепых» слишком прозрачна, а отношение Метерлинка к
разуму сближает его со Львом Толстым. Ему было приятно, что Нехаева согласилась с ним.
Столь крутой поворот знакомых мыслей Томилина возмущал Самгина не только тем, что так неожиданно крут, но еще и тем, что Томилин в резкой форме выразил некоторые, еще не совсем ясные, мысли, на которых Самгин
хотел построить свою книгу о
разуме. Не первый раз случалось, что осторожные мысли Самгина предупреждались и высказывались раньше, чем он решался сделать это. Он почувствовал себя обворованным рыжим философом.
Он видел, что в этой комнате, скудно освещенной опаловым шаром, пародией на луну, есть люди, чей
разум противоречит чувству, но эти люди все же расколоты не так, как он, человек, чувство и
разум которого мучает какая-то непонятная третья сила, заставляя его жить не так, как он
хочет.
Он не
хотел сознаться, что усвоил скептическое отношение Марины к
разуму, но он уже чувствовал, что ее речи действуют на него убедительнее книг.
Оно бы и хорошо: светло, тепло, сердце бьется; значит, она живет тут, больше ей ничего не нужно: здесь ее свет, огонь и
разум. А она вдруг встанет утомленная, и те же, сейчас вопросительные глаза просят его уйти, или
захочет кушать она, и кушает с таким аппетитом…
Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне почти противно вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе моем вовсе без упоминовения, если бы не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце главного,
хотя и будущего героя рассказа моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его
разум уже окончательно, на всю жизнь и к известной цели.
— Могу, потому что выводы
разума независимы от того,
хочу я их или нет.
Что за хаос! Прудон, освобождаясь от всего, кроме
разума,
хотел остаться не только мужем вроде Синей Бороды, но и французским националистом — с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной сил мыслью свободного человека слышится голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь.
Мы увидим, что тут было противоречие у Толстого, ибо религию свою он
хотел основать на
разуме.
Лосский
хочет построить гносеологию независимо от допущения
разума, для него знание есть лишь процесс сравнения.
Если мы скажем и утвердим ясными доводами, что ценсура с инквизициею принадлежат к одному корню; что учредители инквизиции изобрели ценсуру, то есть рассмотрение приказное книг до издания их в свет, то мы
хотя ничего не скажем нового, но из мрака протекших времен извлечем, вдобавок многим другим, ясное доказательство, что священнослужители были всегда изобретатели оков, которыми отягчался в разные времена
разум человеческий, что они подстригали ему крылие, да не обратит полет свой к величию и свободе.
И так ценсура да останется на торговых девок, до произведений же, развратного
хотя разума, ей дела нет.
Что бы
разум и сердце произвести ни
захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено да будет.
Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно — и ты мой друг.
И какому отцу не захочется, чтобы дети его,
хотя в малолетстве, были в знатных чинах, за которыми идут вслед богатство, честь и
разум.
Но ни в Греции, ни в Риме, нигде примера не находим, чтобы избран был судия мысли, чтобы кто дерзнул сказать: у меня просите дозволения, если уста ваши отверзать
хотите на велеречие; у нас клеймится
разум, науки и просвещение, и все, что без нашего клейма явится в свет, объявляем заранее глупым, мерзким, негодным. Таковое постыдное изобретение предоставлено было христианскому священству, и ценсура была современна инквизиции.
— Потому что, — продолжал Неведомов тем же спокойным тоном, — может быть, я, в этом случае, и не прав, — но мне всякий позитивный, реальный, материальный, как
хотите назовите, философ уже не по душе, и мне кажется, что все они чрезвычайно односторонни: они думают, что у человека одна только познавательная способность и есть — это
разум.
— Господа! — сказал он дрожащим голосом. — Там
Разумов дразнит Шишмарева — тот играть не может. Я
хотел было его задушить, но я должен сегодня играть.
— Ко всему несут любовь дети, идущие путями правды и
разума, и все облачают новыми небесами, все освещают огнем нетленным — от души. Совершается жизнь новая, в пламени любви детей ко всему миру. И кто погасит эту любовь, кто? Какая сила выше этой, кто поборет ее? Земля ее родила, и вся жизнь
хочет победы ее, — вся жизнь!
— Женщина эта правду сказала. Дети наши по чести жить
хотят, по
разуму, а мы вот бросили их, — ушли, да! Иди, Ниловна…
— Я тебе сказывал уж, бабонька, что надо ее сумеречками полегоньку за околицу вынести, а по прочему как
хотите! Мне-ка что тут! я для вас же уму-разуму вас учу, чтоб вреды вам какой от эвтова дела не было… Мотри, брат Нил, кабы розыску какого не случилось, — не рад будешь и добродетели своей.
— Знаю, сударь, знаю; великие наши астрономы ясно читают звездную книгу и аки бы пророчествуют. О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй! — сказал опять старик, приподняв глаза кверху, и продолжал как бы сам с собою. — Знамения небесные всегда предшествуют великим событиям; только сколь ни быстр
разум человека, но не может проникнуть этой тайны,
хотя уже и многие другие мы имеем указания.
Никогда
разум не в силах был определить зло и добро или даже отделить зло от добра,
хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные.
Положим, я
хочу нечто сделать, про что мой
разум неодобрительно мыслит, и я должен воздержаться от сего.
— На этот вопрос вам можно будет ответить, когда вы сами удостоитесь узнать
хотя часть этих тайн, а теперь могу вам объяснить одно, что я и тем более Егор Егорыч, как люди, давно подвизающиеся в масонстве, способны и имеем главной для себя целью исправлять сердца ищущих, очищать и просвещать их
разум теми средствами, которые нам открыты, в свою очередь, нашими предшественниками, тоже потрудившимися в искании сего таинства.
—
Хотя франкмасоны не предписывают догматов, — развивал далее свою мысль наставник, — тем не менее они признают три истины, лежащие в самой натуре человека и которые утверждает
разум наш, — эти истины: бытие бога, бессмертие души и стремление к добродетели.
«А! — подумал царь, — так вот что значили мои ночные видения! Враг
хотел помрачить
разум мой, чтоб убоялся я сокрушить замыслы брата. Но будет не так. Не пожалею и брата!»
— Да. Вот тебе —
разум, иди и живи! А
разума скупо дано и не ровно. Коли бы все были одинаково разумны, а то — нет… Один понимает, другой не понимает, и есть такие, что вовсе уж не
хотят понять, на!
Нет, кажется, и вправду уже грядет час, и ныне есть, когда здравый
разум будет не в состоянии усматривать во всем совершающемся
хотя малейшую странность.
Если ты находишься в этом положении, то не потому, что это необходимо для кого-то, а только потому, что ты этого
хочешь. И потому, зная, что это положение прямо противно и твоему сердцу, и твоему
разуму, и твоей вере, и даже науке, в которую ты веришь, нельзя не задуматься над вопросом о том, то ли ты делаешь, что тебе должно делать, если остаешься в этом положении и, главное, стараешься оправдать его?
Фаррар выражает только «убеждение», что — «Толстой,
хотя и руководимый самой благородной искренностью, впал в заблуждение частных и односторонних толкований смысла Евангелия и
разума (mind) и воли Христа».
Положение о том, чтобы не делать другим того, чего не
хочешь, чтобы тебе делали, не нужно было доказывать чудесами, и положению этому не нужно было требовать веры, потому что положение это само по себе убедительно, соответствуя и
разуму и природе человека; но положение о том, что Христос был бог, надо было доказывать чудесами совершенно непонятными.
Больше всего она говорила о том, что людей надо учить, тогда они станут лучше, будут жить по-человечески. Рассказывала о людях, которые
хотели научить русский народ добру, пробудить в нём уважение к
разуму, — и за это были посажены в тюрьмы, сосланы в Сибирь.
Она побежала в свою комнату молиться и просить света
разума свыше, бросилась на колени перед образом Смоленской божьей матери, некогда чудным знамением озарившей и указавшей ей путь жизни; она молилась долго, плакала горючими слезами и мало-помалу почувствовала какое-то облегчение, какую-то силу, способность к решимости,
хотя не знала еще, на что она решится, это чувство было уже отрадно ей.
— В речах твоих много
разума,
хотя ты напрасно возвеличил могущество врагов наших.
— Ах ты простоволосая! — сказал земский. — Да кому ж и тешить боярина, как не этим мелкопоместным? Ведь он их поит и кормит да уму-разуму научает. Вот
хотя и ваш Васьян Степанович, давно ли кричал: «На что нам польского королевича!» — а теперь небойсь не то заговорил!..
Бубнов. Все
хотят порядка, да
разума нехватка. Однако же надо подмести… Настя!.. Ты бы занялась…
— Теперь старик большего сына, Карпа, слыхать,
хочет хозяином в дому поставить. Стар, мол, уж стал; мое дело около пчел. Ну Карп-то и хороший мужик, мужик аккуратный, а всё далеко против старика хозяином не выйдет. Уж того
разума нету!
— Вы как же думаете… Я знаю, что вы поступать не мастер, но я
хочу знать, как вы думаете: нужно идти против всех предрассудков, против всего, что несогласно с моим
разумом и с моими понятиями о жизни?
Во что бы то ни стало он
хотел быть сильным господином своих поступков и самым безжалостным образом заставлял свое сердце приносить самые тяжелые жертвы не
разуму, а именно решимости выработать в себе волю и решимость.
Иногда вся сила ее над со бою истощалась; горячая натура брала верх над
разумом. и Анна Михайловна
хотела завтра же взять паспорт и лететь в Ниццу, но бессонная ночь проходила в размышлениях и утром Анна Михайловна говорила себе: зачем? к чему?
Я начал опять вести свою блаженную жизнь подле моей матери; опять начал читать ей вслух мои любимые книжки: «Детское чтение для сердца и
разума» и даже «Ипокрену, или Утехи любословия», конечно не в первый раз, но всегда с новым удовольствием; опять начал декламировать стихи из трагедии Сумарокова, в которых я особенно любил представлять вестников, для чего подпоясывался широким кушаком и втыкал под него, вместо меча, подоконную подставку; опять начал играть с моей сестрой, которую с младенчества любил горячо, и с маленьким братом, валяясь с ними на полу, устланному для теплоты в два ряда калмыцкими, белыми как снег кошмами; опять начал учить читать свою сестрицу: она училась сначала как-то тупо и лениво, да и я, разумеется, не умел приняться за это дело,
хотя очень горячо им занимался.
— Хорошо-с. Значит, как желудок
хочет есть, так нравственное чувство
хочет, чтобы мы любили своих ближних. Так? Но естественная природа наша по себялюбию противится голосу совести и
разума, и потому возникает много головоломных вопросов. К кому же мы должны обращаться за разрешением этих вопросов, если вы не велите ставить их на философскую почву?
Зато хлебосольством и славились московские бояре, и спесивы были неимоверно своим богатством и породою,
хотя самые породистые из них часто, по словам Кошихина, сидели в царском совете, «брады свои уставя и ничего не отвещая, понеже царь жаловал многих бояр не по
разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и нестудерованые» (Кошихин, гл. II, стр. 5).