Неточные совпадения
В одном из
домов слободки, построенном на краю обрыва, заметил я чрезвычайное освещение; по временам
раздавался нестройный говор и крики, изобличавшие военную пирушку. Я слез и подкрался к окну; неплотно притворенный ставень позволил мне видеть пирующих и расслушать их слова. Говорили обо мне.
Точно такой же звук
раздался в пробужденных покоях дремавшего
дома, и немедленно вослед за ним воспоследовало благоуханье одеколона, невидимо распространенное ловким встряхнутьем носового батистового платка.
— Ах, Анна Григорьевна, пусть бы еще куры, это бы еще ничего; слушайте только, что рассказала протопопша: приехала, говорит, к ней помещица Коробочка, перепуганная и бледная как смерть, и рассказывает, и как рассказывает, послушайте только, совершенный роман; вдруг
в глухую полночь, когда все уже спало
в доме,
раздается в ворота стук, ужаснейший, какой только можно себе представить; кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны ворота!» Каково вам это покажется? Каков же после этого прелестник?
Я бросился вон из комнаты, мигом очутился на улице и опрометью побежал
в дом священника, ничего не видя и не чувствуя. Там
раздавались крики, хохот и песни… Пугачев пировал с своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через минуту попадья вышла ко мне
в сени с пустым штофом
в руках.
Я оставил Пугачева и вышел на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу.
В крепости все было спокойно и темно. Только
в кабаке светился огонь и
раздавались крики запоздалых гуляк. Я взглянул на
дом священника. Ставни и ворота были заперты. Казалось, все
в нем было тихо.
Около полудня
в конце улицы
раздался тревожный свисток, и, как бы повинуясь ему, быстро проскользнул сияющий автомобиль,
в нем сидел толстый человек с цилиндром на голове, против него — двое вызолоченных военных, третий — рядом с шофером. Часть охранников изобразила прохожих, часть — зевак, которые интересовались публикой
в окнах
домов, а Клим Иванович Самгин, глядя из-за косяка окна, подумал, что толстому господину Пуанкаре следовало бы приехать на год раньше — на юбилей Романовых.
Бывало и то, что отец сидит
в послеобеденный час под деревом
в саду и курит трубку, а мать вяжет какую-нибудь фуфайку или вышивает по канве; вдруг с улицы
раздается шум, крики, и целая толпа людей врывается
в дом.
А тут
раздался со двора
в пять голосов: «Картофеля! Песку, песку не надо ли! Уголья! Уголья!.. Пожертвуйте, милосердные господа, на построение храма господня!» А из соседнего, вновь строящегося
дома раздавался стук топоров, крик рабочих.
Обломов не помнил, где он сидит, даже сидел ли он: машинально смотрел и не замечал, как забрезжилось утро; слышал и не слыхал, как
раздался сухой кашель старухи, как стал дворник колоть дрова на дворе, как застучали и загремели
в доме, видел и не видал, как хозяйка и Акулина пошли на рынок, как мелькнул пакет мимо забора.
Но едва пробыли часа два
дома, как оробели и присмирели, не найдя ни
в ком и ни
в чем ответа и сочувствия своим шумным излияниям. От смеха и веселого говора
раздавалось около них печальное эхо, как
в пустом
доме.
Марфеньку всегда слышно и видно
в доме. Она то смеется, то говорит громко. Голос у ней приятный, грудной, звонкий,
в саду слышно, как она песенку поет наверху, а через минуту слышишь уж ее говор на другом конце двора, или
раздается смех по всему саду.
Но
дома то сигару закурит, то сядет с ногами на диван, почитает или замечтается, и
в голове
раздадутся звуки. Он за фортепиано — и забудется.
Весь
дом пропитан пылью и пустотой. По углам как будто
раздается шорох. Райский ступил шаг, и
в углу как будто кто-то ступил.
Райский следовал за ним из улицы
в улицу, и, наконец, вожатый привел его к тому
дому, откуда звонко и дружно
раздавались азы.
Чрез час по всему
дому раздался звук гонга: это повестка готовиться идти
в столовую.
По мере того как мы шли через ворота, двором и по лестнице, из
дома все сильнее и чаще
раздавался стук как будто множества молотков. Мы прошли несколько сеней, заваленных кипами табаку, пустыми ящиками, обрезками табачных листьев и т. п. Потом поднялись вверх и вошли
в длинную залу с таким же жиденьким потолком, как везде, поддерживаемым рядом деревянных столбов.
Еще не успели за ним затворить дверь, как опять
раздались всё те же бойкие, веселые звуки, так не шедшие ни к месту,
в котором они производились, ни к лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера с торчащими нафабренными усами и спросил его о помощнике смотрителя. Это был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал, что по пропуску
в дом предварительного заключения он не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
Тут начались расспросы именно из таких, на которые Смердяков сейчас жаловался Ивану Федоровичу, то есть все насчет ожидаемой посетительницы, и мы эти расспросы здесь опустим. Чрез полчаса
дом был заперт, и помешанный старикашка похаживал один по комнатам,
в трепетном ожидании, что вот-вот
раздадутся пять условных стуков, изредка заглядывая
в темные окна и ничего
в них не видя, кроме ночи.
Караулить
дом Коля не боялся, с ним к тому же был Перезвон, которому повелено было лежать ничком
в передней под лавкой «без движений» и который именно поэтому каждый раз, как входил
в переднюю расхаживавший по комнатам Коля, вздрагивал головой и давал два твердые и заискивающие удара хвостом по полу, но увы, призывного свиста не
раздавалось.
—
Дома Хорь? —
раздался за дверью знакомый голос, и Калиныч вошел
в избу с пучком полевой земляники
в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря. Старик радушно его приветствовал. Я с изумлением поглядел на Калиныча: признаюсь, я не ожидал таких «нежностей» от мужика.
Поднялся ветер.
В одну минуту пламя обхватило весь
дом. Красный дым вился над кровлею. Стекла затрещали, сыпались, пылающие бревна стали падать,
раздался жалобный вопль и крики: «Горим, помогите, помогите». — «Как не так», — сказал Архип, с злобной улыбкой взирающий на пожар. «Архипушка, — говорила ему Егоровна, — спаси их, окаянных, бог тебя наградит».
В доме покоробленные полы и ступени лестницы качались, шаги и звуки
раздавались резко, стены вторили им будто с удивлением.
Мы были больше часу
в особой комнате Перова трактира, а коляска с Матвеем еще не приезжала! Кетчер хмурился. Нам и
в голову не шла возможность несчастия, нам так хорошо было тут втроем и так
дома, как будто мы и всё вместе были. Перед окнами была роща, снизу слышалась музыка и
раздавался цыганский хор; день после грозы был прекрасный.
Дети, приносимые
в воспитательный
дом, частию оставались там, частию
раздавались крестьянкам
в деревне; последние оставались крестьянами, первые воспитывались
в самом заведении.
Раздается треск пощечин. Затем малина ссыпается
в одно лукошко и сдается на погреб, а часть отделяется для детей, которые уже отучились и бегают по длинной террасе, выстроенной вдоль всей лицевой стороны
дома.
В чистый понедельник великий пост сразу вступал
в свои права. На всех перекрестках
раздавался звон колоколов, которые как-то особенно уныло перекликались между собой; улицы к часу ночи почти мгновенно затихали, даже разносчики появлялись редко, да и то особенные, свойственные посту;
в домах слышался запах конопляного масла. Словом сказать, все как бы говорило: нечего заживаться
в Москве! все, что она могла дать, уже взято!
Ровно
в шесть часов, по знаку из
дома, ударяет наш жалкий колокол; у церковной ограды появляется толпа народа;
раздается трезвон, и вслед за ним
в дверях церкви показывается процессия с образами, предшествуемая священником
в облачении.
Если
в семье было много барышень, то веселая их беседа за полночь
раздавалась по
дому, но ведь разговаривать и без свечей можно.
Благодаря этому педагогическому приему во время классов
раздавались неумолкающие детские стоны, зато внеклассное время дети сидели смирно, не шевелясь, и весь
дом погружался
в такую тишину, как будто вымирал.
В 8 1/2 часов отцу подавали бричку, и он отправлялся
в должность. Это повторялось ежедневно и казалось нам законом природы, как и то, что часов около трех мать уже хлопочет около стола.
В три часа опять
раздавался грохот колес, и отец входил
в дом, а из кухни несли суповую миску…
Полежав немного, дядя приподнимается, весь оборванный, лохматый, берет булыжник и мечет его
в ворота;
раздается гулкий удар, точно по дну бочки. Из кабака лезут темные люди, орут, храпят, размахивают руками; из окон
домов высовываются человечьи головы, — улица оживает, смеется, кричит. Всё это тоже как сказка, любопытная, но неприятная, пугающая.
А Лаврецкий вернулся
в дом, вошел
в столовую, приблизился к фортепьяно и коснулся одной из клавиш:
раздался слабый, но чистый звук и тайно задрожал у него
в сердце: этой нотой начиналась та вдохновенная мелодия, которой, давно тому назад,
в ту же самую счастливую ночь, Лемм, покойный Лемм, привел его
в такой восторг.
Няня, проводив Ступину, затворила за нею дверь, не запиравшуюся на ключ, и легла на тюфячок, постланный поперек порога. Лиза читала
в постели. По коридору два раза
раздались шаги пробежавшей горничной, и
в доме все стихло. Ночь стояла бурная. Ветер со взморья рвал и сердито гудел
в трубах.
Музыка прекратилась. Лиза легла на клавиши, и
в целом
доме несколько минут
раздавалось...
Все три женщины голосили вместе, и тотчас же ожесточенные вопли
раздались по всем коридорам и каморкам заведения. Это был тот общий припадок великой истерии, который овладевает иногда заключенными
в тюрьмах, или то стихийное безумие (raptus), которое охватывает внезапно и повально весь сумасшедший
дом, отчего бледнеют даже опытные психиатры.
Отчаянный крик испуганной старухи, у которой свалился платок и волосник с головы и седые косы растрепались по плечам, поднял из-за карт всех гостей, и долго общий хохот
раздавался по всему
дому; но мне жалко было бедной Дарьи Васильевны, хотя я думал
в то же время о том, какой бы чудесный рыцарь вышел из Карамзина, если б надеть на него латы и шлем и дать ему
в руки щит и копье.
Сейчас же улегшись и отвернувшись к стене, чтобы только не видеть своего сотоварища, он решился, когда поулягутся немного
в доме, идти и отыскать Клеопатру Петровну; и действительно, через какие-нибудь полчаса он встал и, не стесняясь тем, что доктор явно не спал, надел на себя халат и вышел из кабинета; но куда было идти, — он решительно не знал, а потому направился, на всякий случай,
в коридор,
в котором была совершенная темнота, и только было сделал несколько шагов, как за что-то запнулся, ударился ногой во что-то мягкое, и вслед за тем
раздался крик...
В эту самую минуту на улице послышался шум. Я поспешил
в следственную комнату и подошел к окну. Перед станционным
домом медленно подвигалась процессия с зажженными фонарями (было уже около 10 часов); целая толпа народа сопровождала ее. Тут слышались и вопли старух, и просто вздохи, и даже ругательства; изредка только
раздавался в воздухе сиплый и нахальный смех, от которого подирал по коже мороз. Впереди всех приплясывая шел Михеич и горланил песню.
Среди этого молчания
раздается односторонний лай, от которого тоскливо сжимается сердце; из
дома в дом переносятся слухи самого чудовищного свойства и принимаются на веру без малейшего анализа.
Громадные березы тоскливо раскачивали вершины из стороны
в сторону;
в сирени, которою были обсажены куртины,
в акациях и
в вишенье
раздавался неумолкаемый шелест; столетняя липа, посаженная сбоку
дома, скрипела от старости.
Часов
в девять
раздался звонок: Белавин приехал. Калинович представил его Настеньке, как бы хозяйке
дома: она немного сконфузилась.
В ответ на это письмо
в тот же вечер
в маленькой прихожей
раздался знакомый голос: «
Дома барин?» Калинович даже вскочил от радости.
В обоих
домах даже выработались на этот счет свои правила: всем играющим
раздавались поровну костяные жетончики определенной цены, и игра длилась до тех пор, пока все костяшки не переходили
в одни руки, — тогда игра на этот вечер прекращалась, как бы партнеры ни настаивали на продолжении.
Он остановился. Лиза летела как птица, не зная куда, и Петр Степанович уже шагов на пятьдесят отстал от нее. Она упала, споткнувшись о кочку.
В ту же минуту сзади,
в стороне,
раздался ужасный крик, крик Маврикия Николаевича, который видел ее бегство и падение и бежал к ней чрез поле. Петр Степанович
в один миг отретировался
в ворота ставрогинского
дома, чтобы поскорее сесть на свои дрожки.
Не помню только, где впервые
раздался этот ужасный крик:
в залах ли, или, кажется, кто-то вбежал с лестницы из передней, но вслед за тем наступила такая тревога, что и рассказать не возьмусь. Больше половины собравшейся на бал публики были из Заречья — владетели тамошних деревянных
домов или их обитатели. Бросились к окнам, мигом раздвинули гардины, сорвали шторы. Заречье пылало. Правда, пожар только еще начался, но пылало
в трех совершенно разных местах, — это-то и испугало.
Мало-помалу он забылся на миг легким сном и видел во сне что-то похожее на кошмар; ему приснилось, что он опутан на своей кровати веревками, весь связан и не может шевельнуться, а между тем
раздаются по всему
дому страшные удары
в забор,
в ворота,
в его дверь, во флигеле у Кириллова, так что весь
дом дрожит, и какой-то отдаленный, знакомый, но мучительный для него голос жалобно призывает его.
В зале хаотического
дома Рыжовых, освещенной ярким солнцем,
раздавались звуки фортепьяно, на котором часа уже три неустанно играла Муза.
Между тем звуки фортепьяно, на котором с возрастающей энергией принялась играть Муза, оставшись одна
в зале и явно придя
в норму своего творчества, громко
раздавались по всему
дому, что еще более наэлектризовывало Егора Егорыча и поддавало ему пару.
Все внешние признаки специального головлевского отравления были налицо, и
в ушах его уже
раздавались стоны братца Павлушки-тихони, задохшегося на антресолях дубровинского
дома.
Господа просыпались поздно, и затем, до самого обеда, из конца
в конец
дома раздавался надрывающий душу кашель Анниньки, сопровождаемый непрерывными проклятиями.