Неточные совпадения
Уважение к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении
людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и старух продать в
рабство.
Чтобы достичь спокойной праздности, некие
люди должны были подвергнуть всех других
рабству.
Первые годы жизни Клима совпали с годами отчаянной борьбы за свободу и культуру тех немногих
людей, которые мужественно и беззащитно поставили себя «между молотом и наковальней», между правительством бездарного потомка талантливой немецкой принцессы и безграмотным народом, отупевшим в
рабстве крепостного права.
Впрочем, в встрече его с нею и в двухлетних страданиях его было много и сложного: «он не захотел фатума жизни; ему нужна была свобода, а не
рабство фатума; через
рабство фатума он принужден был оскорбить маму, которая просидела в Кенигсберге…» К тому же этого
человека, во всяком случае, я считал проповедником: он носил в сердце золотой век и знал будущее об атеизме; и вот встреча с нею все надломила, все извратила!
—
Рабство… а если мне это нравится? Если это у меня в крови — органическая потребность в таком
рабстве? Возьмите то, для чего живет заурядное большинство: все это так жалко и точно выкроено по одной мерке. А стоит ли жить только для того, чтобы прожить, как все другие
люди… Вот поэтому-то я и хочу именно
рабства, потому что всякая сила давит… Больше: я хочу, чтобы меня презирали и… хоть немножечко любили…
Средства вообще всегда свидетельствуют о духе
людей, о духе свободы или
рабства, любви или ненависти.
В ней действовали
люди, в крови которых было
рабство.
Буржуазное
рабство человеческого духа — один из результатов формальной свободы
человека, его поглощенности собой.
Такую же ошибку делали, когда совершали революцию во имя природы; ее можно делать только во имя духа, природа же, т. е. присущий
человеку инстинкт, создавала лишь новые формы
рабства.
И пора перестать запугивать русского
человека огромностью государства, необъятностью пространства и держать его в
рабстве.
Именно тогда, когда русский
человек содержался в
рабстве, он был во власти неметчины, наложившей печать на весь склад русской государственности.
Правда, пожалуй, и то, что это испытанное и уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения
человека от
рабства к свободе и к нравственному совершенствованию может обратиться в обоюдоострое орудие, так что иного, пожалуй, приведет вместо смирения и окончательного самообладания, напротив, к самой сатанинской гордости, то есть к цепям, а не к свободе.
Отрицание мира рыцарского и католического было необходимо и сделалось не мещанами, а просто свободными
людьми, то есть
людьми, отрешившимися от всяких гуртовых определений. Тут были рыцари, как Ульрих фон Гуттен, и дворяне, как Арует Вольтер, ученики часовщиков, как Руссо, полковые лекаря, как Шиллер, и купеческие дети, как Гете. Мещанство воспользовалось их работой и явилось освобожденным не только от царей,
рабства, но и от всех общественных тяг, кроме складчины для найма охраняющего их правительства.
Глупо или притворно было бы в наше время денежного неустройства пренебрегать состоянием. Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто не бросает во время войны, хотя бы оно и было неприятельское, Даже ржавое.
Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех видах, живши годы с
людьми, которые спаслись, в чем были, от политических кораблекрушений. Поэтому я считал справедливым и необходимым принять все меры, чтоб вырвать что можно из медвежьих лап русского правительства.
Тюфяев был настоящий царский слуга, его оценили, но мало. В нем византийское
рабство необыкновенно хорошо соединялось с канцелярским порядком. Уничтожение себя, отречение от воли и мысли перед властью шло неразрывно с суровым гнетом подчиненных. Он бы мог быть статский Клейнмихель, его «усердие» точно так же превозмогло бы все, и он точно так же штукатурил бы стены человеческими трупами, сушил бы дворец людскими легкими, а молодых
людей инженерного корпуса сек бы еще больнее за то, что они не доносчики.
Если социализация хозяйства желательна и справедлива, то социализация самого
человека, которая происходила во всю историю, есть источник
рабства и духовно реакционна.
Я наиболее выразил это в книгах «Дух и реальность» и «О
рабстве и свободе
человека».
Все
люди должны были бы быть бунтарями, то есть перестать терпеть
рабство.
Из философских книг этого периода особенное значение я придаю книге «О назначении
человека» и «О
рабстве и свободе
человека», в которой некоторые основные мои мысли выражены с наибольшей остротой.
В пределе религий кошмар грезится, как явление злого Бога, который из
рабства мыслится
людьми как добрый.
Основы богочеловеческой духовности», «О
рабстве и свободе
человека.
Невозможность для
человека высокого сознания признать и узнать Бога, может быть, есть лишь невозможность принять
человека, верующего в Бога, его искажающие идеи о Боге, отражающие его собственное
рабство, его жесты благочестия.
Он также имел гуманитарные истоки, он хотел бороться за освобождение
человека от
рабства.
Если общество есть природа, то оправдывается насилие сильного над слабым, подбор сильных и приспособленных, воля к могуществу, господство
человека над
человеком,
рабство и неравенство,
человек человеку — волк.
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед лицом смерти и тления каждого
человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество науки — все это было ложным, давящим живое человеческое лицо объективизмом,
рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
У нас в России долгое время было
рабство и варварство, а потом наступил революционно-реакционный хаос, но у нас же, плохих европейцев, нашла себе приют неведомая Европе духовная жажда, неустанная работа лучших наших
людей над вопросом религиозным.
— Хуже будет насильникам и кровопийцам! — уже кричал Мухин, ударив себя в грудь. —
Рабство еще никому не приносило пользы… Крепостные — такие же
люди, как и все другие. Да, есть человеческое достоинство, как есть зверство…
А кроме того, стоит ли мне, то есть, я хочу сказать, стоит ли нам всем, столько хлопотать, стараться, беспокоиться для того, чтобы, избавив
человека от одного
рабства, ввергнуть в другое?
— А отчего? — спросил хохол загораясь. — Это так хорошо видно, что даже смешно. Оттого только, что неровно
люди стоят. Так давайте же поровняем всех! Разделим поровну все, что сделано разумом, все, что сработано руками! Не будем держать друг друга в
рабстве страха и зависти, в плену жадности и глупости!..
У этого
человека все курортное лакейство находится в
рабстве; он живет не в конуре, а занимает апартамент; спит не на дерюге, а на тончайшем белье; обедает не за табльдотом, а особо жрет что-то мудреное; и в довершение всего жена его гуляет на музыке под руку с сановником.
— Неужели вы серьезно? — обратилась к хромому madame Виргинская, в некоторой даже тревоге. — Если этот
человек, не зная, куда деваться с
людьми, обращает их девять десятых в
рабство? Я давно подозревала его.
Согласно сему, как грех сатаны был восстание и возношение, так грех
человека был падение и унижение: сатана обратился против божества;
человек же токмо отвратился от божества, соответственно чему сатана вверг себя в мрачную бездну неугасимого огня и ненасытимого духовного глада;
человек же подвергся лишь работе тления, впав в
рабство материальной натуре, и внутренний благодатный свет божественной жизни обменял на внешний свет вещественного мира.
Но и в сем жалком состоянии падения не вконец порвалась связь
человека с началом божественным, ибо
человек не отверг сего начала в глубине существа своего, как сделал сие сатана, а лишь уклонился от него похотью, и, в силу сего внешнего или центробежного стремления, подпавши внешнему
рабству натуры, сохранил однако внутреннюю свободу, а в ней и залог восстановления, как некий слабый луч райского света или некое семя божественного Логоса.
Весь длинный 1800-летний ход жизни христианских народов неизбежно привел их опять к обойденной ими необходимости решения вопроса принятия или непринятия учения Христа и вытекающего из него для общественной жизни решения вопроса о противлении или непротивлении злу насилием, но только с тою разницею, что прежде
люди могли принять и не принять решение, данное христианством, теперь же это решение стало неизбежно, потому что оно одно избавляет их от того положения
рабства, в котором они, как в тенетах, запутали сами себя.
«Особенность раба в том, что он в руках своего хозяина есть вещь, орудие, а не
человек. Таковы солдаты, офицеры, генералы, идущие на убиение и на убийство по произволу правителя или правителей.
Рабство военное существует, и это худшее из
рабств, особенно теперь, когда оно посредством обязательной службы надевает цепи на шеи всех свободных и сильных
людей нации, чтобы сделать из них орудия убийства, палачей, мясников человеческого мяса, потому что только для этого их набирают и вышколивают…
Но нет:
люди общественного жизнепонимания находят, что поступать так не нужно и даже вредно для достижения цели освобождения
людей от
рабства, а надо продолжать, как те мужики станового, сечь друг друга, утешая себя тем, что то, что мы болтаем в палатах и на собраниях, составляем союзы рабочих, гуляем 1-го мая по улицам, делаем заговоры и исподтишка дразним правительство, которое сечет нас, что это сделает всё то, что мы, всё больше и больше закабаляя себя, очень скоро освободимся.
И потому даже и в этом случае выгоднее рисковать тем, что меня сошлют, запрут в тюрьму и даже казнят, чем тем, что по моей же вине я проживу всю жизнь в
рабстве у дурных
людей, могу быть разорен вторгнувшимся неприятелем, им по-дурацки искалечен и убит, отстаивая пушку, или никому не нужный клочок земли, или глупую тряпку, называемую знаменем.
И вот тут-то, когда правительства перед
людьми, исповедующими христианство, находятся в таком беззащитном положении, и недостает только очень малого для того, чтобы рушилась вся эта кажущаяся столь могущественной и столькими веками воздвигавшаяся сила, тут-то общественные деятели проповедуют то, что не только не надо, но вредно, безнравственно даже каждому отдельно освобождаться от
рабства.
И вот, с одной стороны,
люди, христиане по имени, исповедующие свободу, равенство, братство, рядом с этим готовы во имя свободы к самой рабской, униженной покорности, во имя равенства к самым резким и бессмысленным, только по внешним признакам, разделениям
людей на высших, низших, своих союзников и врагов, и во имя братства — готовы убивать этих братьев [То, что у некоторых народов, у англичан и американцев, нет еще общей воинской повинности (хотя у них уже раздаются голоса в пользу ее), а вербовка и наем солдат, то это нисколько не изменяет положения
рабства граждан по отношению правительств.
Одно из поразительных явлений нашего времени это — та проповедь
рабства, которая распространяется в массах не только правительствами, которым это нужно, но теми
людьми, которые, проповедуя социалистические теории, считают себя поборниками свободы.
Живет спокойно такой
человек: вдруг к нему приходят
люди и говорят ему: во-1-х, обещайся и поклянись нам, что ты будешь рабски повиноваться нам во всем том, что мы предпишем тебе, и будешь считать несомненной истиной и подчиняться всему тому, что мы придумаем, решим и назовем законом; во-вторых, отдай часть твоих трудов в наше распоряжение; мы будем употреблять эти деньги на то, чтобы держать тебя в
рабстве и помешать тебе противиться насилием нашим распоряжениям; в-3-х, избирай и сам избирайся в мнимые участники правительства, зная при этом, что управление будет происходить совершенно независимо от тех глупых речей, которые ты будешь произносить с подобными тебе, и будет происходить по нашей воле, по воле тех, в руках кого войско; в-четвертых, в известное время являйся в суд и участвуй во всех тех бессмысленных жестокостях, которые мы совершаем над заблудшими и развращенными нами же
людьми, под видом тюремных заключений, изгнаний, одиночных заключений и казней.
В худшем же случае будет то, что при всех тех же прежних условиях
рабства меня еще пошлют на войну, где я вынужден буду убивать ничего не сделавших мне
людей чужих народов, где могу быть искалечен и убит и где могу попасть в такое место, как это бывало в Севастополе и как бывает во всякой войне, где
люди посылаются на верную смерть, и, что мучительнее всего, могу быть послан против своих же соотечественников и должен буду убивать своих братьев для династических или совершенно чуждых мне правительственных интересов.
В самом деле, можно ли представить себе более поразительный пример того, как
люди сами секут себя, чем та покорность, с которой
люди нашего времени исполняют возлагаемые на них те самые обязанности, которые приводят их в
рабство, в особенности воинскую повинность.
Люди, очевидно, порабощают сами себя, страдают от этого
рабства и верят тому, что это так и надо, что это ничего и не мешает освобождению
людей, которое готовится где-то и как-то, несмотря на всё увеличивающееся и увеличивающееся
рабство.
Невыгоды же подчинения будут состоять в следующем: в лучшем случае меня не пошлют на убийства
людей и самого не подвергнут большим вероятиям искалечения и смерти, а только зачислят в военное
рабство: я буду наряжен в шутовской наряд, мною будет помыкать всякий
человек, выше меня чином, от ефрейтора до фельдмаршала, меня заставят кривляться телом, как им этого хочется, и, продержав меня от одного до пяти лет, оставят на десять лет в положении готовности всякую минуту явиться опять на исполнение всех этих дел.
Калмыки в течение одного года потеряли 100 000
человек, кои пали жертвою меча или болезней и остались в пустынях Азии в пищу зверям или уведены в плен и распроданы по отдаленным странам в
рабство.
Все молчали, никто ни о чем не спрашивал ее, хотя, быть может, многим хотелось поздравить ее — она освободилась от
рабства, — сказать ей утешительное слово — она потеряла сына, но — все молчали. Иногда
люди понимают, что не обо всем можно говорить до конца.
— Почему же — ковыряется? — обиделся я. — Если вы не заставляете своих ближних кормить вас, одевать, возить, защищать вас от врагов, то в жизни, которая вся построена на
рабстве, разве это не прогресс? По-моему, это прогресс самый настоящий и, пожалуй, единственно возможный и нужный для
человека.
Яков Львович, не будучи большим политиком, взирал на своих сверстников, которые его выдавали «крапивному семени», как на
людей растленных в египетском
рабстве мысли, и ничего не ожидал от их детей, как от детей рабов, которые если и почувствуют вкус к свободе, то не сумеют отличить ее от своеволия.
Рабство женщины ведь только в том, что
люди желают и считают очень хорошим пользоваться ею как орудием наслаждения.
А между тем возьмут, отменят внешнюю форму
рабства, устроят так, что нельзя больше совершать купчих на рабов, и воображают и себя уверяют, что
рабства уже нет, и не видят и не хотят видеть того, что
рабство продолжает быть, потому что
люди точно так же любят и считают хорошим и справедливым пользоваться трудами других.