Неточные совпадения
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит
в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на
баринаНе
работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Потом сорóка бултыхнула вместе с тележкою
в яму, которою начинался узкий переулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью; долго
работала она там всеми силами и месила ногами, подстрекаемая и горбуном, и самим
барином, и наконец втащила их
в небольшой дворик, стоявший на косогоре с двумя расцветшими яблонями пред стареньким домиком и садиком позади его, низеньким, маленьким, состоявшим только из рябины, бузины и скрывавшейся во глубине ее деревянной будочки, крытой драньем, с узеньким матовым окошечком.
Когда приходил к нему мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: «
Барин, позволь отлучиться на работу, пóдать
заработать», — «Ступай», — говорил он, куря трубку, и ему даже
в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать.
— Вот бы вас,
господ, года на три
в мужики сдавать, как нашего брата
в солдаты сдают. Выучились где вам полагается, и — поди
в деревню,
поработай там
в батраках у крестьян, испытай ихнюю жизнь до точки.
— Долго рассказывать… А отчасти моя идея именно
в том, чтоб оставили меня
в покое. Пока у меня есть два рубля, я хочу жить один, ни от кого не зависеть (не беспокойтесь, я знаю возражения) и ничего не делать, — даже для того великого будущего человечества,
работать на которого приглашали
господина Крафта. Личная свобода, то есть моя собственная-с, на первом плане, а дальше знать ничего не хочу.
Англичанин —
барин здесь, кто бы он ни был: всегда изысканно одетый, холодно, с пренебрежением отдает он приказания черному. Англичанин сидит
в обширной своей конторе, или
в магазине, или на бирже, хлопочет на пристани, он строитель, инженер, плантатор, чиновник, он распоряжается, управляет,
работает, он же едет
в карете, верхом, наслаждается прохладой на балконе своей виллы, прячась под тень виноградника.
— Нельзя, — сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив свое возражение. — Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не
работают, не пашут, —
господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, — возьмут свои паи да и продадут богатым. И опять у богачей соберется земля. А у тех, которые на своей доле, опять народится народ, а земля уже разобрана. Опять богачи заберут
в руки тех, кому земля нужна.
Он вспомнил всё, что он видел нынче: и женщину с детьми без мужа, посаженного
в острог за порубку
в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что женщины их состояния должны отдаваться
в любовницы
господам; вспомнил отношение ее к детям, приемы отвоза их
в воспитательный дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма ребенок
в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую женщину, которую должны были заставить
работать на него за то, что она, измученная трудами, не усмотрела за своей голодной коровой.
— Вот и соврал, — перебил его парень, рябой и белобрысый, с красным галстухом и разорванными локтями, — ты и по пашпорту ходил, да от тебя копейки оброку
господа не видали, и себе гроша не
заработал: насилу ноги домой приволок, да с тех пор все
в одном кафтанишке живешь.
— Ну, нескоро тоже, вон у дедушки вашего, — не то что этакой дурак какой-нибудь, а даже высокоумной этакой старик лакей был с двумя сыновьями и все жаловался на
барина, что он уже стар, а
барин и его, и его сыновей все
работать заставляет, — а работа их была вся
в том, что сам он после обеда с тарелок барские кушанья подъедал, а сыновья на передней когда с
господами выедут…
Вот Толстопятов
господин или кандауровский
барин — все они меня точно так же спрашивали:"Отчего, мол, Антон, землю нынче
работать — себе
в убыток?"
— Всё-с, ваше высокородие! Словом сказать, всё-с. Хоша бы, например, артели, кассы… когда ж это видано? Прежде, всякий, ваше высокородие, при своем деле состоял-с:
господин на службе был, купец торговал, крестьянин, значит, на
господина работал-с… А нынче, можно сказать, с этими кассами да с училищами, да с артелями вся чернядь
в гору пошла!
— Шляетесь здесь, лабарданцы! Благодари еще бога, что по шее, старый хрен, не
заработал. А
в другой раз придешь, так и знай, стесняться с тобой не стану, намну загривок и стащу к
господину вряднику. Шантрапа!
«Какое право, — думал он, — имеют эти
господа с своей утопической нравственной высоты третировать таким образом людей, которые пробиваются и
работают в жизни?» Он с рождения, я думаю, упал
в батист и кружева.
— Всех вас, молодых людей, я очень хорошо знаю, — продолжал директор, — манит Петербург, с его изысканными удовольствиями; но поверьте, что, служа, вам будет некогда и не на что пользоваться этим; и, наконец, если б даже
в этом случае требовалось некоторое самоотвержение, то посмотрите вы,
господа, на англичан: они иногда целую жизнь
работают в какой-нибудь отдаленной колонии с таким же удовольствием, как и
в Лондоне; а мы не хотим каких-нибудь трех-четырех лет поскучать
в провинции для видимой общей пользы!
Еще с 1825 году, когда я
работал по моему малярному мастерству
в казармах гвардейского экипажа и донес тогдашнему санкт-петербургскому генерал-губернатору Милорадовичу […граф Милорадович Михаил Андреевич (1771—1825) — с. — петербургский генерал-губернатор, убитый декабристом П.Г.Каховским.] о бунте, замышляемом там между солдатами против ныне благополучно царствующего государя императора Николая Павловича, и когда
господин петербургский генерал-губернатор, не вняв моему доносу, приказал меня наказать при полиции розгами, то злоба сих фармазонов продолжается и до днесь, и сотворили они, аки бы я скопец и распространитель сей веры.
— А на барщину… Значит, на
господ работали… Царь Александр Николаевич уничтожил. Вот хорошо: запоздает она, а уж нарядчик и заприметил… докладывает бурмистру… «Поч-чему такое? А?..» — Да я, ваше степенство, с ребятами. Неуправка у меня… — «Ла-адно, с ребятами. Становись. Эй, сюда двое!» И сейчас, милая ты моя барышня, откуль ни возьмись, два нарядчика. И сейчас им, нарядчикам, по палке
в руки, по хар-рошей. Дать ей, говорит, десять… или, скажем, двадцать…
Стало быть, перед волей это было, не
в долгих годах, — триденную барщину изделали: три дни чтобы на
барина работать, три дни на себя, воскресное дело —
господу богу.
— Тебе вот «кажется», а поразмысли да посуди — ан, может, и не так на поверку выйдет. Теперь, как ты за ржицей ко мне пришел, грех сказать! очень ты ко мне почтителен и ласков; а
в позапрошлом году, помнишь, когда жнеи мне понадобились, а я к вам, к мужичкам, на поклон пришел? помогите, мол, братцы, вызвольте! вы что на мою просьбу ответили? Самим, говорят, жать надо! Нынче, говорят, не прежнее время, чтоб на
господ работать, нынче — воля! Воля, а ржицы нет!
Так как он был ювелир, а ювелира
в городе не было, то и
работал беспрерывно по
господам и по начальству города одну ювелирную работу.
Комарь сбросил с себя, за спиной своего
господина, рубашку и, прыгнув с разбегу
в воду, шибко
заработал руками.
Всё это обман или забота о том, чтобы раб был не
в силах
работать; но раб остается рабом, и
господин, не могущий жить без раба, меньше чем когда-нибудь готов освободить его.
Просить милостыни? Он уже пробовал это средство сегодня два раза. Но
в первый раз какой-то
господин в енотовой шубе прочел ему наставление, что надо
работать, а не клянчить, а во второй — его обещали отправить
в полицию.
К тому же Юрий отказался от еды, и хотя сначала Алексей уговаривал его покушать и не дотрагивался до молока, но наконец, видя, что его
господин решительно не хочет обедать, вздохнул тяжело, покачал головою и принялся вместе с Киршею так усердно
работать около горшка, что
в два мига
в нем не осталось ни капли молока.
— Мерзавцы! — кричал Саша, ругая начальство. — Им дают миллионы, они бросают нам гроши, а сотни тысяч тратят на бабёнок да разных
бар, которые будто бы
работают в обществе. Революции делает не общество, не барство — это надо знать, идиоты, революция растёт внизу,
в земле,
в народе. Дайте мне пять миллионов — через один месяц я вам подниму революцию на улицы, я вытащу её из тёмных углов на свет…
— Хорошо… вон солнышко светит, привольно… На Волгу бы хотелось,
поработать бы, покрюшничать! Вот через недельку, бог даст, поправлюсь,
в Рыбну поеду к моему
барину, вместе
работать будем…
— Вот и он, вот и он! Очень рад видеть вас,
господин маляр! Маша все рассказала, она тут спела вам целый панегирик. Вполне вас понимаю и одобряю! — продолжал он, беря меня под руку. — Быть порядочным рабочим куда умнее и честнее, чем изводить казенную бумагу и носить на лбу кокарду. Я сам
работал в Бельгии, вот этими руками, потом ходил два года машинистом…
По выходе из училища, дочь объявила матери, что она ничем не будет ее стеснять и уйдет
в гувернантки, и действительно ушла; но через месяц же возвратилась к ней снова, говоря, что частных мест она больше брать не будет, потому что
в этом положении надобно сделаться или рабою, служанкою какой-нибудь госпожи, или предметом страсти какого-нибудь
господина, а что она приищет себе лучше казенное или общественное место и будет на нем
работать.
Из церкви монашеское пенье несется, и легко стало у воеводы на душе: что же, привел
господь в монастырских служках
поработать…
— Не слушай ее, Настя,
господь сам заповедал нам
работать и
в поте лица есть хлеб наш. У тебя руки, слава богу, здоровы, — что вздумаешь, то и
работай.
— Да, так и надо. Только — это не всё.
В Петре — задору нет, вот горе! Без задора — ни родить, ни убить.
Работает будто не своё, всё ещё на
барина, всё ещё крепостной, воли не чувствует, — понимаешь? Про Никиту я не говорю: он — убогий, у него на уме только сады, цветы. Я ждал — Алексей вгрызётся
в дело…
«Гораздо несчастнее холопства, — говорит он, — было состояние земледельцев свободных, которые, нанимая землю
в поместьях или
в отчинах у дворян, обязывались трудиться для них свыше сил человеческих, не могли ни двух дней
в неделе
работать на себя, переходили к иным владельцам и обманывались
в надежде на лучшую долю: ибо временные корыстолюбивые
господа или помещики нигде не жалели, не берегли их для будущего.
— При
господах лучше было, — говорил старик, мотая шелк. — И
работаешь, и ешь, и спишь, все своим чередом.
В обед щи тебе и каша,
в ужин тоже щи и каша. Огурцов и капусты было вволю: ешь добровольно, сколько душа хочет. И строгости было больше. Всякий себя помнил.
— Прежде, бывало,
в Вонышеве
работаешь, еще
в воскресенье во втором уповоде мужики почнут сбираться. «Куда, ребята?» — спросишь. «На заделье». — «Да что рано?» — «Лучше за-время, а то
барин забранится»… А нынче, голова,
в понедельник, после завтрака, только еще запрягать начнут. «Что, плуты, поздно едете?» — «Успеем-ста. Семен Яковлич простит».
— Нет,
господин мой, ослушаюсь я твоего веления, не возьму ни меча, ни жезла, ни шапки, ни мантии. Не оставлю я слепых своих братий: я им и свет и пища, и друг и брат. Три года я жил с ними и
работал для них, и прилепился душою к нищим и убогим. Прости ты меня и отпусти
в мир к людям: долго стоял я один среди народа, как на каменном столпе, высоко мне было, но одиноко, ожесточилось сердце мое и исчезла любовь к людям. Отпусти меня.
Мужик не поверил
барину и сказал: «
В книгах ваших много дурно пишут. Так-то ученый машинист построил крупорушку купцу
в городе, да только испортил; а я хоть неграмотный, да как взглянул, так увидал и переладил рушку — стала
работать».
— Очень даже хорошо, ваше благородие… По крайности, я вольный человек, и никто меня по здешним правам не смеет вдарить. Сам по себе
господин… И
зарабатываю, слава богу! Вот за это самое занятие три доллара
в день платят, а как скоплю денег, так я другим делом займусь. Очень я здесь доволен, ваше благородие; вот только по России иной раз заскучишь, так и полетел бы на родную сторону… Ну, да что делать… Нарушил присягу, так придется
в американцах оставаться…
Работайте,
господа, и как окончите глобус, повесим его
в жилой палубе.
И через час Пахом на рыженькой кобылке ехал уж возвещать Божьим людям радость великую — собирались бы они
в Луповицы
в сионскую горницу, собирались бы со страхом и трепетом
поработать в тайне
Господу, узреть свет правды его, приять духа небесного, исповедать веру истинную, проникнуть
в тайну сокровенную, поклониться духом
Господу и воспеть духу и агнцу песню новую.
—
Господа! Объясните мне, пожалуйста, почему рябчики летают у нас только для
господ офицеров и буржуазии?.. Почему мы, трудовые люди, не можем есть рябчиков? Я
работал сорок лет, трудился потом и кровью, а вот, посмотрите, — кроме мозолей на руках ничего не нажил. Разве вы трудились
в жизни больше, нежели я? А вот вы едите рябчиков, а я не имею возможности… Почему это так случилось,
господа офицеры? Может быть, вы мне объясните!..
— Нет, не зашибался, — повторил рассказчик. — А с мужиками ладил, ничего. Ну, и времени много было свободного. У тетки копали пруд. И плотину надо было соорудить здоровую… А главное, копать… Пришли землекопы… Артель человек
в восемь — десять. Я с ними
в знакомство вступил…"Тары-бары… Хорош табачок"… Хожу, посматриваю, как они действуют… И, знаете, на третий, кажется, день разобрала меня охота… Отчего мне не
поработать?.. Только чтобы до конца довести вместе с ними…
— На отдых, — говорил он, — Пан Буг дал человеку ночь. Задернет полог у неба — и все создание закрывает глаза, отдернет занавеску небесную — и засветит солнышко, человеку треба
работать в поте лица. Не
в черед другим дням воскресенье: шесть дней делай, седьмой
Господу Богу.
—
Господа, теперь сведя счеты с прошлым, нужно подумать о настоящем, — возбужденным, ненатуральным голосом начала Надежда Александровна. — Надо забыть все, что было, и приняться за новое. Искусство должно быть у нас на первом плане, нашей единственной целью! Мы должны отрешиться от наших личных интересов и желаний,
работая для общего дела. Для этой цели все надо принести
в жертву. Что теперь делать? Кого выбирать? — вот вопросы.
— Как это, гражданин, — дружно? Будут
работать, как
в старое время барщину на
господ работали. Да у вас еще, небось, восемь часов работа? По декретам? А коли пашня моя, я об декретах не думаю, я на ней с темна до темна
работаю, за землею своею смотрю, как за глазом! Потому она у меня колосом играет!
Тогда же Екатерина
работала над своим Наказом, где прямо поставлена ее основная мысль о самодержавии: всякое другое правление не только было бы России вредно, но и
в конец разорительно: лучше повиноваться законам под одним
господином, нежели повиноваться многим.
Работая уже несколько недель над приисканием безопасного способа исполнить страшное поручение своего
барина, и
работая безуспешно, осенившая его мысль при виде мертвого ребенка, разрешающая все сомнения и долженствовавшая привести все дело к счастливому концу, до того поразила его, что он тотчас полез с предложением уступить ему мертвого младенца к Фаддею Емельяновичу, не приняв во внимание, что подобное предложение,
в свою очередь, должно было поразить старика своею необычайностью, и последний, несмотря на соблазнительный куш, не только откажется, но доведет этот разговор до сведения своей барыни.
Ведерников, Лелька и Юрка
работали в большом селе Одинцовке. Широкая улица упиралась
в два высокие кирпичные столба с колонками, меж них когда-то были ворота. За столбами широкий двор и просторный барский дом, — раньше
господ Одинцовых. Мебель из дома мужики давно уже разобрали по своим дворам, дом не знали к чему приспособить, и он стоял пустой; но его на случай оберегали, окна были заботливо забиты досками.
В антресолях этого дома поселились наши ребята.
Между людьми нашего общества — чистыми
господами в крахмаленных рубашках, чиновниками, помещиками, коммерсантами, офицерами, учеными, художниками и мужиками нет никакой другой связи, кроме той, что мужики, работники, hands, как это выражают англичане, нужны нам, чтобы
работать на нас.
Но не густо, видимо, и
зарабатывают:
в большинстве одеты грязно и дешево, и только у двоих заметил я настоящие бриллианты
в запонках и перстнях, а то все нет. Бумажники, однако, изрядно толстые, многие показывали, и не с газетной бумагой, а настоящими кредитками… очень возможно, что и грязь вся эта нужна для формы, служит этим
господам ихним мундиром. Ужасная сволочь!