Неточные совпадения
На пятый день отправились обратно
в Навозную слободу и по дороге вытоптали другое озимое
поле. Шли целый день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались
в неприступной позиции.
Пришлось брать с бою эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
Максим Максимыч имел глубокие сведения
в поваренном искусстве: он удивительно хорошо зажарил фазана, удачно
полил его огуречным рассолом, и я должен признаться, что без него
пришлось бы остаться на сухоядении.
Проводив ее, чувствуя себя больным от этой встречи, не желая идти домой, где
пришлось бы снова сидеть около Инокова, — Самгин пошел
в поле. Шел по тихим улицам и думал, что не скоро вернется
в этот город, может быть — никогда. День был тихий, ясный, небо чисто вымыто ночным дождем, воздух живительно свеж, рыжеватый плюш дерна источал вкусный запах.
Акулины уже не было
в доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и за птицами ходит, и
полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще
приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности.
В лице у ней лежит глубокое уныние.
В поисках медоносных трав им
приходится совершать большие
полеты.
Узкие тропинки тянулись по
полям, пропадали
в лощинках, вились по пригоркам, и на одной из них, которой
в пятистах шагах впереди от нас
приходилось пересекать нашу дорогу, различил я какой-то поезд.
Мы поехали, воздух был полон электричества, неприятно тяжел и тепел. Синяя туча, опускавшаяся серыми клочьями до земли, медленно тащилась ими по
полям, — и вдруг зигзаг молнии прорезал ее своими уступами вкось — ударил гром, и дождь полился ливнем. Мы были верстах
в десяти от Рогожской заставы, да еще Москвой
приходилось с час ехать до Девичьего
поля. Мы приехали к Астраковым, где меня должен был ожидать Кетчер, решительно без сухой нитки на теле.
Но ни Арсению Потапычу, ни Филаниде Протасьевне скучать по дочерям некогда. Слава Богу, родительский долг выполнили, пристроили — чего ж больше! А сверх того, и страда началась,
в яровое
поле уже выехали с боронами мужички. Как образцовый хозяин, Пустотелов еще с осени вспахал
поле, и теперь
приходится только боронить. Вскоре после Николина дня
поле засеют овсом и опять вспашут и заборонят.
Да я и позабыла… дай примерить очинок, хоть мачехин, как-то он мне
придется!» Тут встала она, держа
в руках зеркальце, и, наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, как будто бы опасаясь упасть, видя под собою вместо
полу потолок с накладенными под ним досками, с которых низринулся недавно попович, и полки, уставленные горшками.
Разумеется, во всех этих случаях нельзя убить гусей много, стрелять
приходится почти всегда
в лет, но при удачных выстрелах из обоих стволов штуки три-четыре вышибить из стаи. также подъезжать к гусиным станицам или, смотря по местности, подкрадываться из-за чего-нибудь, когда они бродят по сжатым
полям и скошенным лугам, когда и горох и гречу уже обмолотили и гусям
приходится подбирать кое-где насоренные зерна и даже пощипывать озимь и молодую отаву. также довольно удачно напасть на них
в полдень, узнав предварительно место, где они его проводят.
На другой же день
пришлось отправить
в богоугодное заведение —
в сумасшедший дом — несчастную Пашку, которая окончательно впала
в слабоумие. Доктора сказали, что никакой нет надежды на то, чтобы она когда-нибудь поправилась. И
в самом деле, она, как ее положили
в больнице на
полу, на соломенный матрац, так и не вставала с него до самой смерти, все более и более погружаясь
в черную, бездонную пропасть тихого слабоумия, но умерла она только через полгода от пролежней и заражения крови.
Вскоре после того
пришлось им проехать Пустые
Поля, въехали потом и
в Зенковский лес, — и Вихров невольно припомнил, как он по этому же пути ездил к Клеопатре Петровне — к живой, пылкой, со страстью и нежностью его ожидающей, а теперь — что сталось с нею — страшно и подумать! Как бы дорого теперь дал герой мой, чтобы сразу у него все вышло из головы — и прошедшее и настоящее!
Через заднее крыльцо пробрался я
в свою комнату. Дядька мой спал на
полу, и мне
пришлось перешагнуть через него; он проснулся, увидал меня и доложил, что матушка опять на меня рассердилась и опять хотела послать за мною, но что отец ее удержал. (Я никогда не ложился спать, не простившись с матушкой и не испросивши ее благословения.) Нечего было делать!
Не по нраву ей, что ли, это
пришлось или так уж всем естеством баба пагубная была — только стала она меня оберегаться. На улице ли встретит —
в избу хоронится,
в поле завидит — назад
в деревню бежит. Стал я примечать, что и парни меня будто на смех подымают; идешь это по деревне, а сзади тебя то и дело смех да шушуканье."Слышь, мол, Гаранька, ночесь Парашка от тоски по тебе задавиться хотела!"Ну и я все терпел; терпел не от робости, а по той причине, что развлекаться мне пустым делом не хотелось.
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас же смекнул, что это нашего
поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель,
придется быть
в таких же обстоятельствах, то знайте, что пьет человек водку, — значит, не ревизор, а хороший человек. По той причине, что ревизор, как человек злущий,
в самом себе порох и водку содержит.
— Сентябрь уж на дворе, а у нее хлеб еще
в поле… понимаешь ли ты это?
Приходится, однако же, мириться и не с такими безобразиями, но зато… Ах, душа моя! у нас и без того дела до зарезу, — печально продолжает он, — не надо затруднять наш путь преждевременными сетованиями! Хоть вы-то, видящие нас
в самом сердце дела, пожалейте нас! Успокойся же! всё
в свое время придет, и когда наступит момент, мы не пропустим его. Когда-нибудь мы с тобою переговорим об этом серьезно, а теперь… скажи, куда ты отсюда?
Покуда
в доме идет содом, он осматривает свои владения. Осведомляется, где
в последний раз сеяли озимь (пашня уж два года сряду пустует), и нанимает топографа, чтобы снял полевую землю на план и разбил на шесть участков, по числу
полей. Оказывается, что
в каждом
поле придется по двадцати десятин, и он спешит посеять овес с клевером на том месте, где было старое озимое.
— Это же самое мне вчера графиня Крымцева говорила, И всех вас, добрых и преданных,
приходится успокоивать! Разумеется, я так и сделал. — Графиня! — сказал я ей, — поверьте, что, когда наступит момент, мы будем готовы! И что же, ты думаешь, она мне на это ответила:"А у меня между тем хлеб
в поле не убран!"Я так и развел руками!
— Да что, куманек, живу ведь не на базаре,
в лесу. Всякому отпирать не
приходится; далеко ли до беды: видно, что человек, а почему знать, хлеб ли святой у него под
полой или камень булыжник!
— Еще как сопрели-то! — соболезнует Арина Петровна, —
в Новинках у мужиков все озимое
поле хоть брось.
Придется весной перепахивать да яровым засевать.
Дети, как и взрослые, производили впечатление людей, которые поселились
в этом месте временно, — они ничего не любят тут, им ничего не жалко. Город был застроен тесно, но было много пустырей; почти везде на дворах густо росли сорные травы, ветер заносил
в огороды их семена, гряды овощей
приходилось полоть по два, по три раза; все плодовые деревья
в садах были покрыты лишаями, росли коряво, медленно и давали плохой урожай.
Даже те расходы, которые производились на больного Маркушку, заметно тяготили Гордея Евстратыча, и он
в душе желал ему поскорее отправиться на тот свет. Собственно расходы были самые небольшие — рублей пятнадцать
в месяц, но и пятнадцать рублей — деньги, на
полу их не подымешь. Татьяне Власьевне
приходилось выхлопатывать каждый грош для Маркушки или помогать из своих средств.
За ручьем,
в полуверсте налево начинался огромный казенный лес, но,
в случае чего, до него
пришлось бы бежать по открытому, голому, стоявшему под паром
полю.
Как далекий тусклый огонек
в поле, так изредка
в голове его мелькала мысль, что где-то
в одном из переулков Петербурга,
в отдаленном будущем, для того чтобы разойтись с Надеждой Федоровной и уплатить долги, ему
придется прибегнуть к маленькой лжи; он солжет только один раз, и затем наступит полное обновление.
Отдавая ему револьвер, она захотела проверить, хорошо ли он стреляет, и уговорила Якова выстрелить
в открытую печку, для чего Якову
пришлось лечь животом на
пол; легла и она; Яков выстрелил, из печки на них сердито дунуло золой, а Полина, ахнув, откатилась
в сторону, потом, подняв ладонь, тихо сказала...
Господин Голядкин-младший объявил, что под дружеским кровом мягко спать и на голом
полу, что, с своей стороны, он заснет, где
придется, с покорностью и признательностью; что теперь он
в раю и что, наконец, он много перенес на своем веку несчастий и горя, на все посмотрел, всего перетерпел и — кто знает будущность? — может быть, еще перетерпит.
Не прошел я и ста шагов, как вдруг пара витютинов, прилетев откуда-то с
поля, села на противоположном берегу, на высокой ольхе, которая росла внизу у речки и вершина которой как раз
приходилась на одной высоте с моей головой; близко подойти не позволяла местность, и я, шагах
в пятидесяти, выстрелил мелким бекасинииком.
«Гостила она у нас, но так как ко времени сенной и хлебной уборки старый генерал посылал всех дворовых людей,
в том числе и кучера,
в поле, то прислал за нею карету перед покосом.
Пришлось снова биться над уроками упрямой сестры, после которых наставница ложилась на диван с французским романом и папироской,
в уверенности, что строгий отец, строго запрещавший дочерям куренье, не войдет.
Я сам не без боязни появлялся у купели с сестрою Любинькой у подбелевского священника, заставлявшего дьячка читать символ «Веры», плохо сохранившийся
в моей памяти. Но
в большинстве случаев мне
приходилось крестить у наших дворовых, при этом буфетчику Павлу не раз случалось разыскивать меня
в саду или
в поле и насильно приводить к купели, от которой я бежал, избавляясь от слова нашего приходского священника: «Читайте Верую».
Хорошенько ей!» Поневоле
приходилось мне слушаться, и кончилось тем, что Дашка, рассвирепев, закусила мундштук и понесла
в поле, не обращая ни малейшего внимания на мои цуки.
‹…›
В последнее время мне не удалось побывать у Петковичей, но на походе чуть ли не всему полку
пришлось проходить мимо Федоровки и притом не далее полверсты от конца липовой аллеи, выходившей
в поле.
В пример приводился часто акробат Ризлей, который так напугал собственных детей перед представлением, что, когда
пришлось подбросить их ногами на воздух, — дети раза два перекувырнулись
в пространстве, да тут же прямехонько и шлепнулись на
пол.
И Липа тоже не могла привыкнуть, и после того, как уехал муж, спала не на своей кровати, а где
придется —
в кухне или сарае, и каждый день мыла
полы или стирала, и ей казалось, что она на поденке.
В хаосе природы, среди повсюду протянутых нитей, которые прядут девы Судьбы, нужно быть поминутно настороже; все стихии требуют особого отношения к себе, со всеми
приходится вступать
в какой-то договор, потому что все имеет образ и подобие человека, живет бок о бок с ним не только
в поле,
в роще и
в пути, но и
в бревенчатых стенах избы.
Однако, и крест не отогнал от меня тоски.
В сердце такое томление, как описывается, что было на походе с молодым Ионафаном, когда он увидал сладкий мед на
поле. Лучше бы его не было, — не
пришлось бы тогда бедному юноше сказать: «Вкушая вкусих мало меду и се аз умираю».
Здесь мне
приходится объяснить довольно щекотливое обстоятельство касательно того, что герой мой, несмотря на свое могучее тело и слишком тридцатилетний возраст, находился
в самых скромных и отдаленных отношениях ко всему женскому
полу.
Я человек, как и большинство современных людей, почти неверующий, но мне много
пришлось изъездить по проселочным зимним путям, и потому
в такие вечера и
в такую погоду я мысленно молюсь: «Господи, спаси и сохрани того, кто теперь потерял дорогу и кружится
в поле или
в лесу со смертельным страхом
в душе».
Одна его половина, которую я называю береговою, по преимуществу должна бы быть хлебопашною:
поля открытые, земля удобная, средство сбыта — Волга; а выходит не так:
в них развито, конечно,
в слабой степени, фабричное производство, тогда как
в дальних уездах, где лесные дачи идут на неизмеримое пространство, строят только гусянки, нагружают их дровами, гонят бог знает
в какую даль, сбывают все это за ничтожную цену, а часто и
в убыток
приходится вся эта операция; дома же, на месте, сажени дров не сожгут, потому что нет почти ни одной фабрики, ни одного завода.
Шел он до вечера, а до города еще далеко.
Пришлось ему
в поле ночевать; зарылся
в копну и проспал всю ночь. Поднялся с зарею и опять пошел; недалеко от города вышел на большую дорогу. По дороге много народу
в город на базар идет и едет. Догоняет его обоз; стали его извозчики спрашивать, что он за человек и отчего это он
в мешок одет.
Куда деваться двадцатипятилетней вдове, где приклонить утомленную бедами и горькими напастями голову? Нет на свете близкого человека, одна как перст, одна голова
в поле, не с кем поговорить, не с кем посоветоваться. На другой день похорон писала к брату и матери Манефе, уведомляя о перемене судьбы, с ней толковала молодая вдова, как и где лучше жить — к брату ехать не хотелось Марье Гавриловне, а одной жить не
приходится. Сказала Манефа...
Помни, помни, Хамоизит, как дурно действует вино, удаляйся от пива и лучше забудь оба эти напитка. Пьяный от вина падает лицом вниз, а пьяный от пива — лицом вверх. Кроме того, пьяный может забыться и наговорить
в пивной неосторожных и опасных слов, за которые
придется потом ответить. А разве хорошо, если к домоправителю градоначальника придут потолковать о делах и застанут его, как малого ребенка, валяющимся на
полу?
Дело
в том, что по странной ошибке нашего ума
полет нашей веры всегда соединен с понятием о восхождении вверх, причем не думают о том, что, как бы высоко мы ни поднимались, нам все-таки
придется опять спуститься вниз, чтобы стать твердой ногой
в каком-нибудь другом мире.
Анцыфров должен был сапоги всем чистить, чтó, впрочем,
приходилось не часто,
в силу принципа, исключавшего всякий внешний лоск и щегольство; обязанность Малгоржана заключалась
в побегушках
в лавочку за всеми надобностями и
в мытье посуды, а Моисей Фрумкин подметал
полы,
в чем тоже не было особенно частой потребности; Лидинька Затц взялась чулки штопать на всю братию и наставлять самовар.
И тем, кто хочет унизить и отвергнуть
пол,
приходится по-богумильски понимать рождение Спасителя как исхождение «из боку» (через ребро) и отрицать
пол в прославленном после воскресения теле Спасителя, допуская коренную греховную поврежденность Его земного тела.
В отдельных случаях это приводит к трагическим конфликтам между жизнью
пола и творчеством; особенно обречены на них творческие женщины, которым
приходится выбирать между радостями семьи и творчеством, брать на себя иногда непосильное бремя «гетеризма»
в безбрачии [Выразительный пример такого конфликта дает жизнь С.
В.
Разбудили меня лай Азорки и громкие голоса. Фон Штенберг,
в одном нижнем белье, босой и с всклоченными волосами, стоял на пороге двери и с кем-то громко разговаривал. Светало… Хмурый, синий рассвет гляделся
в дверь,
в окна и
в щели барака и слабо освещал мою кровать, стол с бумагами и Ананьева. Растянувшись на
полу на бурке, выпятив свою мясистую, волосатую грудь и с кожаной подушкой под головой, инженер спал и храпел так громко, что я от души пожалел студента, которому
приходится спать с ним каждую ночь.
— Не беспокойся! — поторопился утешить ее добрый мальчик, — мне ничего не надо. Я очень страдаю. Грудь у меня так ломит, что и думать не
приходится о еде. A ты теперь принимайся за работу. Постой-ка, я налью тебе
в ведро воды и отыщу мыло и тряпку. Ты
полы вымоешь прежде всего.
Стульчик проломился, и она упала на
пол. Она встала, подняла стульчик и пошла
в другую горницу. Там стояли три кровати: одна большая — Михайлы Иванычева, другая средняя — Настасьи Петровнина, третья маленькая — Мишенькина. Девочка легла
в большую, ей было слишком просторно; легла
в среднюю — было слишком высоко; легла
в маленькую — кроватка
пришлась ей как раз впору, и она заснула.
Удар
пришелся в нос.
В голове у Андрея Ивановича зазвенело, из глаз брызнули слезы; он отшатнулся и стиснул ладонями лицо. Сильные руки схватили его за борты пиджака и швырнули на
пол. Ляхов бросился на упавшего Андрея Ивановича и стал бить его по щекам.
Была паника. Пастухи отказывались гонять скотину
в лес.
В дальние
поля никто не ходил на работу
в одиночку. Раз вечером у нас выдалось много работы, и Фетису
пришлось ехать на хутор за молоком, когда солнце уже село. Он пришел к маме и взволнованно заявил...