Неточные совпадения
Впрочем, ради дочери прощалось многое
отцу, и мир у них держался до тех пор, покуда не
приехали гостить
к генералу родственницы, графиня Болдырева и княжна Юзякина: одна — вдова, другая — старая девка, обе фрейлины прежних времен, обе болтуньи, обе сплетницы, не весьма обворожительные любезностью своей, но, однако же, имевшие значительные связи в Петербурге, и перед которыми генерал немножко даже подличал.
Между тем Николай Петрович тоже проснулся и отправился
к Аркадию, которого застал одетым.
Отец и сын вышли на террасу, под навес маркизы; возле перил, на столе, между большими букетами сирени, уже кипел самовар. Явилась девочка, та самая, которая накануне первая встретила
приезжих на крыльце, и тонким голосом проговорила...
«Оленька моя хорошеет, преуспевает в благочестии, благонравии и науках, институтскому начальству покорна,
к отцу почтительна, и всякий четверг спрашивает, скоро ли
приедет другой баловник, Райский, поправлять ее рисунки и совать ей в другую руку другую сверхштатную коробку конфект…»
— Папа, как ты себя чувствуешь? — спрашивала девушка, заходя
к отцу с другой стороны кровати. — Сергей Александрыч нарочно
приехал, чтобы навестить тебя…
— Какой ты молодец стал… а! В
отца пошел, в
отца… Когда
к нам в Узел-то
приехал?
Одна из них приходилась, впрочем, теткой лишь сестре Агафье Ивановне; это была та бессловесная особа в доме ее
отца, которая ухаживала за нею там вместе с сестрой, когда она
приехала к ним туда из института.
Что встретил мой клиент,
приехав сюда
к отцу?
Таковы были сношения между сими двумя владельцами, как сын Берестова
приехал к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но
отец на то не соглашался.
К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай.
И вот этот-то страшный человек должен был
приехать к нам. С утра во всем доме было необыкновенное волнение: я никогда прежде не видал этого мифического «брата-врага», хотя и родился у него в доме, где жил мой
отец после приезда из чужих краев; мне очень хотелось его посмотреть и в то же время я боялся — не знаю чего, но очень боялся.
Роковой день приближался, все становилось страшнее и страшнее. Я смотрел на доктора и на таинственное лицо «бабушки» с подобострастием. Ни Наташа, ни я, ни наша молодая горничная не смыслили ничего; по счастию,
к нам из Москвы
приехала, по просьбе моего
отца, на это время одна пожилая дама, умная, практическая и распорядительная. Прасковья Андреевна, видя нашу беспомощность, взяла самодержавно бразды правления, я повиновался, как негр.
С месяц
отец мой оставался арестованным в доме Аракчеева;
к нему никого не пускали; один С. С. Шишков
приезжал по приказанию государя расспросить о подробностях пожара, вступления неприятеля и о свидании с Наполеоном; он был первый очевидец, явившийся в Петербург.
Сенатор и мой
отец ездили
к брату, которого не видали несколько лет, для переговоров и примирения, потом разнесся слух, что он
приедет к нам для окончания дела.
Между рекомендательными письмами, которые мне дал мой
отец, когда я ехал в Петербург, было одно, которое я десять раз брал в руки, перевертывал и прятал опять в стол, откладывая визит свой до другого дня. Письмо это было
к семидесятилетней знатной, богатой даме; дружба ее с моим
отцом шла с незапамятных времен; он познакомился с ней, когда она была при дворе Екатерины II, потом они встретились в Париже, вместе ездили туда и сюда, наконец оба
приехали домой на отдых, лет тридцать тому назад.
Они никогда не сближались потом. Химик ездил очень редко
к дядям; в последний раз он виделся с моим
отцом после смерти Сенатора, он
приезжал просить у него тысяч тридцать рублей взаймы на покупку земли.
Отец мой не дал; Химик рассердился и, потирая рукою нос, с улыбкой ему заметил: «Какой же тут риск, у меня именье родовое, я беру деньги для его усовершенствования, детей у меня нет, и мы друг после друга наследники». Старик семидесяти пяти лет никогда не прощал племяннику эту выходку.
В нашей местности исстари так повелось, что выйдет молодой человек из кадетского корпуса, прослужит годик-другой и
приедет в деревню на хлеба
к отцу с матерью.
Однажды зимой молодой Савельцев
приехал в побывку
к отцу в Щучью-Заводь. Осмотрелся с недельку и затем, узнавши, что по соседству, в семье Затрапезных, имеется девица-невеста, которой предназначено в приданое Овсецово, явился и в Малиновец.
Мать моя была католичка. В первые годы моего детства в нашей семье польский язык господствовал, но наряду с ним я слышал еще два: русский и малорусский. Первую молитву я знал по — польски и по — славянски, с сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский язык я слышал от сестер
отца, но они
приезжали к нам редко.
Ее это огорчило, даже обидело. На следующий день она
приехала к нам на квартиру, когда
отец был на службе, а мать случайно отлучилась из дому, и навезла разных материй и товаров, которыми завалила в гостиной всю мебель. Между прочим, она подозвала сестру и поднесла ей огромную куклу, прекрасно одетую, с большими голубыми глазами, закрывавшимися, когда ее клали спать…
Так рассказывали эту историю обыватели. Факт состоял в том, что губернатор после корреспонденции ушел, а обличитель остался жив, и теперь,
приехав на время
к отцу, наслаждался в родном городе своей славой…
Судьба Устеньки быстро устроилась, — так быстро, что все казалось ей каким-то сном. И долго впоследствии она не могла отделаться от этого чувства. А что, если б Стабровский не захотел
приехать к ним первым? если бы
отец вдруг заупрямился? если бы соборный протопоп начал отговаривать папу? если бы она сама, Устенька, не понравилась с первого раза чопорной английской гувернантке мисс Дудль? Да мало ли что могло быть, а предвидеть все мелочи и случайности невозможно.
Отвалившись на вышитую шерстями спинку старинного кресла и всё плотнее прижимаясь
к ней, вскинув голову, глядя в потолок, он тихо и задумчиво рассказывал про старину, про своего
отца: однажды
приехали в Балахну разбойники грабить купца Заева, дедов
отец бросился на колокольню бить набат, а разбойники настигли его, порубили саблями и сбросили вниз из-под колоколов.
— Это он
к тебе
приезжал! — накинулась Дарья на младшую дочь, Феклисту. — Все я вижу… Мало вам с Аннушкой фабрики, так вы в глазах страмите
отца с матерью.
—
К Александру Тихонычу дочка вчерашнего числа
приехала из Петербурга. С мужем, говорят, совсем решилась: просит
отца в монастыре келейку ей поставить и там будет жить белицей.
— Сейчас же убирайся отсюда, старая дура! Ветошка! Половая тряпка!.. Ваши приюты Магдалины-это хуже, чем тюрьма. Ваши секретари пользуются нами, как собаки падалью. Ваши
отцы, мужья и братья приходят
к нам, и мы заражаем их всякими болезнями… Нарочно!.. А они в свою очередь заражают вас. Ваши надзирательницы живут с кучерами, дворниками и городовыми, а нас сажают в карцер за то, что мы рассмеемся или пошутим между собою. И вот, если вы
приехали сюда, как в театр, то вы должны выслушать правду прямо в лицо.
Отец мой, не выходя из кареты, ласково поздоровался со всеми и сказал, что вот он и
приехал к ним и привез свою хозяйку и детей.
Не говоря ни слова моей матери, Прасковья Ивановна написала письмецо
к моему
отцу и приказала ему сейчас
приехать.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему
отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор
приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них
к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Часа за два до обеда мы с
отцом в санках
приехали к верховью пруда.
Чтобы не так было скучно бабушке без нас, пригласили
к ней Елизавету Степановну с обеими дочерьми, которая обещала
приехать и прожить до нашего возвращенья, чему
отец очень обрадовался.
Милая моя сестрица была так смела, что я с удивлением смотрел на нее: когда я входил в комнату, она побежала мне навстречу с радостными криками: «Маменька
приехала, тятенька
приехал!» — а потом с такими же восклицаниями перебегала от матери
к дедушке,
к отцу,
к бабушке и
к другим; даже вскарабкалась на колени
к дедушке.
Мать боялась также, чтоб межеванье не задержало
отца, и, чтоб ее успокоить, он дал ей слово, что если в две недели межеванье не будет кончено, то он все бросит, оставит там поверенным кого-нибудь, хотя Федора, мужа Параши, а сам
приедет к нам, в Уфу.
К Покрову
отец обещал
приехать, в Покров видел дурной сон, и в тот же день, через несколько часов, — до обеда сон исполнился.
После этого долго шли разговоры о том, что бабушка
к Покрову просила нас
приехать и в Покров скончалась, что
отец мой именно в Покров видел страшный и дурной сон и в Покров же получил известие о болезни своей матери.
Наконец гости уехали, взяв обещание с
отца и матери, что мы через несколько дней
приедем к Ивану Николаичу Булгакову в его деревню Алмантаево, верстах в двадцати от Сергеевки, где гостил Мансуров с женою и детьми. Я был рад, что уехали гости, и понятно, что очень не радовался намерению ехать в Алмантаево; а сестрица моя, напротив, очень обрадовалась, что увидит маленьких своих городских подруг и знакомых: с девочками Мансуровыми она была дружна, а с Булгаковыми только знакома.
Потом она стала сама мне рассказывать про себя: как ее
отец и мать жили в бедности, в нужде, и оба померли; как ее взял было
к себе в Багрово покойный мой и ее родной дедушка Степан Михайлович, как
приехала Прасковья Ивановна и увезла ее
к себе в Чурасово и как живет она у ней вместо приемыша уже шестнадцать лет.
— Что же мне отвечать
отцу:
приедешь ты или нет? — заговорил первый Виссарион, обращаясь
к сестре.
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один
отец: ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя
к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого ушла от
отца. Он сын того князя, который
приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он злой человек!
Он выжил уже почти год в изгнании, в известные сроки писал
к отцу почтительные и благоразумные письма и наконец до того сжился с Васильевским, что когда князь на лето сам
приехал в деревню (о чем заранее уведомил Ихменевых), то изгнанник сам стал просить
отца позволить ему как можно долее остаться в Васильевском, уверяя, что сельская жизнь — настоящее его назначение.
— Потом прощанья эти, расставанья начались, — снова продолжала она. —
Отца уж только тем и утешала, что обещала
к нему осенью непременно
приехать вместе с тобой. И, пожалуйста, друг мой, поедем… Это будет единственным для меня утешением в моем эгоистическом поступке.
Через четырнадцать лет, уже оставив военную службу, уже женившись, уже приобретая большую известность как художник-портретист, он во дни тяжелой душевной тревоги
приедет, сам не зная зачем, из Петербурга в Москву, и там неведомый, темный, но мощный инстинкт властно потянет его в Лефортово, в облупленную желтую николаевскую казарму,
к отцу Михаилу.
В следующие затем дни
к Марфиным многие
приезжали, а в том числе и m-me Тулузова; но они никого не принимали, за исключением одного Углакова, привезшего Егору Егорычу письмо от
отца, в котором тот, извиняясь, что по болезни сам не может навестить друга, убедительно просил Марфина взять
к себе сына в качестве ординарца для исполнения поручений по разным хлопотам, могущим встретиться при настоящем их семейном горе.
Катрин, уведомленная с нарочным о смерти
отца, не
приехала на похороны, а прислала своего молодого управляющего, Василия Иваныча Тулузова, которого некогда с такою недоверчивостью принял
к себе Петр Григорьич и которому, однако, за его распорядительность, через весьма недолгое время поручил заведовать всеми своими именьями и стал звать его почетным именем: «Василий Иваныч», а иногда и «господин Тулузов».
— Выхлопочу! — отвечал Углаков и, не заезжая
к отцу, отправился в дом генерал-губернатора, куда
приехав, он в приемной для просителей комнате объяснил на французском языке дежурному адъютанту причину своего прибытия.
Сын
к отцу приехал и с первого же слова уже фыркает!
Он, бывало, когда домой
приезжал, и в церковь ходил, и
к отцу Савелию я его водила, и
отец Савелий даже его до бесконечности ласкали и по безделице ему кое-чем помогали, но тут вдруг — и сама не знаю, что с ним поделалось: все начал умствовать.
Но она со всею своею превосходною скромностью и со всею с этою женскою кокетерией, которую хотя и попадья, но от природы унаследовала, вдруг и взаправду коварно начала меня обольщать воспоминаниями минувшей моей юности, напоминая, что тому, о чем она намекнула, нетрудно было статься, ибо был будто бы я столь собою пригож, что когда
приехал к ее
отцу в город Фатеж на ней свататься, то все девицы не только духовные, но даже и светские по мне вздыхали!
— Ну-с, вот и
приезжает он,
отец Ахилла, таким манером ко мне в Плодомасово верхом, и становится на коне супротив наших с сестрицей окошек, и зычно кричит: «Николаша! а Николаша!» Я думаю: господи, что такое? Высунулся в форточку, да и говорю: «Уж не с
отцом ли Савелием еще что худшее,
отец дьякон, приключилось?» — «Нет, говорят, не то, а я нужное дело
к тебе, Николаша, имею. Я
к тебе за советом
приехал».
Перевоз через реку Белую на дрянном пароме, задержавший путешественников с лишком час, подъем на крутую гору, также очень медленный, — всё это вместе взволновало нервы Софьи Николавны, раздражило ее нетерпеливую природу, и она,
приехав, наконец, домой с лихорадочным волнением подбежала
к спальне своего
отца и тихо отворила дверь…
На самое короткое время
приезжала она каждый день
к отцу и каждый раз возвращалась в страхе: не больна ли ее дочь?
Итак, позвольте мне подумать и притом, прежде чем я скажу об этом моему больному
отцу, прежде чем встревожу его таким известием, я хочу сама говорить с Алексеем Степанычем; пусть он
приедет к нам, когда выздоровеет».