Неточные совпадения
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер
с лоханкою вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный
приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный
человек, пусть приобретет прежде сам
собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель был
человек знакомый и мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в
себе чувствовал желание скорее как можно
привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее
с плеч.
Но не слышал никто из них, какие «наши» вошли в город, что
привезли с собою и каких связали запорожцев. Полный не на земле вкушаемых чувств, Андрий поцеловал в сии благовонные уста, прильнувшие к щеке его, и небезответны были благовонные уста. Они отозвались тем же, и в сем обоюднослиянном поцелуе ощутилось то, что один только раз в жизни дается чувствовать
человеку.
Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил
себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если
приведет Бог на старости лет встретиться
с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе
с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился
человек…
Вид этого
человека с первого взгляда был очень странный. Он глядел прямо перед
собою, но как бы никого не видя. В глазах его сверкала решимость, но в то же время смертная бледность покрывала лицо его, точно его
привели на казнь. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали.
— Merci, — промолвила Одинцова, вставая. — Вы обещали мне посетить меня,
привезите же
с собой и вашего приятеля. Мне будет очень любопытно видеть
человека, который имеет смелость ни во что не верить.
Он, как бы для контраста
с собою,
приводил слесаря Вараксина, угрюмого
человека с черными усами на сером, каменном лице и
с недоверчивым взглядом темных глаз, глубоко запавших в глазницы.
Он стал перечислять боевые выступления рабочих в провинции, факты террора, схватки
с черной сотней, взрывы аграрного движения; он говорил обо всем этом, как бы напоминая
себе самому, и тихонько постукивал кулаком по столу, ставя точки. Самгин хотел спросить: к чему
приведет все это? Но вдруг
с полной ясностью почувствовал, что спросил бы равнодушно, только по обязанности здравомыслящего
человека. Каких-либо иных оснований для этого вопроса он не находил в
себе.
Сердито, звонким голоском Морозов посоветовал ему сначала
привести себя в порядок, постричься, помыться. Через минуту Гапон сидел на стуле среди комнаты, а
человек с лицом старика начал стричь его. Но, видимо, ножницы оказались тупыми или
человек этот — неловким парикмахером, — Гапон жалобно вскрикнул...
Он свои художнические требования переносил в жизнь, мешая их
с общечеловеческими, и писал последнюю
с натуры, и тут же, невольно и бессознательно,
приводил в исполнение древнее мудрое правило, «познавал самого
себя»,
с ужасом вглядывался и вслушивался в дикие порывы животной, слепой натуры, сам писал ей казнь и чертил новые законы, разрушал в
себе «ветхого
человека» и создавал нового.
На вопросы о вчерашних деньгах она заявила, что не знает, сколько их было, но слышала, как
людям он много раз говорил вчера, что
привез с собой три тысячи.
Наши профессора
привезли с собою эти заветные мечты, горячую веру в науку и
людей; они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них были святыми налоями,
с которых они были призваны благовестить истину; они являлись в аудиторию не цеховыми учеными, а миссионерами человеческой религии.
Если Ронге и последователи Бюше еще возможны после 1848 года, после Фейербаха и Прудона, после Пия IX и Ламенне, если одна из самых энергических партий движения ставит мистическую формулу на своем знамени, если до сих пор есть
люди, как Мицкевич, как Красинский, продолжающие быть мессианистами, — то дивиться нечему, что подобное учение
привез с собою Чаадаев из Европы двадцатых годов.
В пансионе Окрашевской учились одни дети, и я чувствовал
себя там ребенком. Меня
привозили туда по утрам, и по окончании урока я сидел и ждал, пока за мной заедет кучер или зайдет горничная. У Рыхлинскогс учились не только маленькие мальчики, но и великовозрастные молодые
люди, умевшие уже иной раз закрутить порядочные усики. Часть из них училась в самом пансионе, другие ходили в гимназию. Таким образом я
с гордостью сознавал, что впервые становлюсь членом некоторой корпорации.
Приезжал дядя Яков
с гитарой,
привозил с собою кривого и лысого часовых дел мастера, в длинном черном сюртуке, тихонького, похожего на монаха. Он всегда садился в угол, наклонял голову набок и улыбался, странно поддерживая ее пальцем, воткнутым в бритый раздвоенный подбородок. Был он темненький, его единый глаз смотрел на всех как-то особенно пристально; говорил этот
человек мало и часто повторял одни и те же слова...
Все комнаты были заняты, а в зале не переставая заливался новый скрипач — молодой, развязный, бритый
человек, которого где-то отыскал и
привел с собой бельмистый тапер.
Симонов был
человек неглупый; но, тем не менее, идя к Рожественскому попу, всю дорогу думал — какой это табак мог у них расти в деревне. Поручение свое он исполнил очень скоро и чрез какие-нибудь полчаса
привел с собой высокого, стройненького и заметно начинающего франтить, гимназиста; волосы у него были завиты; из-за борта вицмундирчика виднелась бронзовая цепочка; сапоги светло вычищены.
— Но нас ведь сначала, — продолжала Юлия, — пока вы не написали к Живину, страшно напугала ваша судьба: вы
человека вашего в деревню прислали, тот и рассказывал всем почти, что вы что-то такое в Петербурге про государя, что ли, говорили, — что вас схватили вместе
с ним, посадили в острог, — потом, что вас
с кандалами на ногах повезли в Сибирь и
привезли потом к губернатору, и что тот вас на поруки уже к
себе взял.
— Стало быть, и
с причиной бить нельзя? Ну, ладно, это я у
себя в трубе помелом запишу. А то, призывает меня намеднись:"Ты, говорит, у купца Бархатникова жилетку украл?" — Нет, говорю, я отроду не воровал."Ах! так ты еще запираться!"И начал он меня чесать. Причесывал-причесывал, инда слезы у меня градом полились. Только, на мое счастье, в это самое время старший городовой
человека привел:"Вот он — вор, говорит, и жилетку в кабаке сбыть хотел…"Так вот каким нашего брата судом судят!
— Станет побирать, коли так размахивает! — решили другие в уме; но
привести все это в большую ясность рискнул первый губернский архитектор —
человек бы, кажется,
с лица глупый и часть свою скверно знающий, но имевший удивительную способность подделываться к начальникам еще спозаранку, когда еще они были от него тысячи на полторы верст. Не стесняясь особенно приличиями, он явился на постройку, отрекомендовал
себя молодому
человеку и тут же начал...
— Не замедлю-с, — повторил Тулузов и действительно не замедлил: через два же дня он лично
привез объяснение частному приставу, а вместе
с этим Савелий Власьев
привел и приисканных им трех свидетелей, которые действительно оказались все
людьми пожилыми и по платью своему имели довольно приличный вид, но физиономии у всех были весьма странные: старейший из них, видимо, бывший чиновник, так как на груди его красовалась пряжка за тридцатипятилетнюю беспорочную службу, отличался необыкновенно загорелым, сморщенным и лупившимся лицом; происходило это, вероятно, оттого, что он целые дни стоял у Иверских ворот в ожидании клиентов,
с которыми и проделывал маленькие делишки; другой, более молодой и, вероятно, очень опытный в даче всякого рода свидетельских показаний, держал
себя с некоторым апломбом; но жалчее обоих своих товарищей был по своей наружности отставной поручик.
Весь длинный 1800-летний ход жизни христианских народов неизбежно
привел их опять к обойденной ими необходимости решения вопроса принятия или непринятия учения Христа и вытекающего из него для общественной жизни решения вопроса о противлении или непротивлении злу насилием, но только
с тою разницею, что прежде
люди могли принять и не принять решение, данное христианством, теперь же это решение стало неизбежно, потому что оно одно избавляет их от того положения рабства, в котором они, как в тенетах, запутали сами
себя.
В самом деле, можно ли представить
себе более поразительный пример того, как
люди сами секут
себя, чем та покорность,
с которой
люди нашего времени исполняют возлагаемые на них те самые обязанности, которые
приводят их в рабство, в особенности воинскую повинность.
Люди, очевидно, порабощают сами
себя, страдают от этого рабства и верят тому, что это так и надо, что это ничего и не мешает освобождению
людей, которое готовится где-то и как-то, несмотря на всё увеличивающееся и увеличивающееся рабство.
Сын ухитрился
привести с собою тень покойника — очень хорошего, неглупого
человека — и яростно умолял меня спасти «Бегущую по волнам».
Это были удачливые и сильные
люди,
с тем выгодным для них знанием жизни, которое одно, само по
себе употребленное для обогащения, верно
приводит к цели.
Часа через три он возвратился
с сильной головной болью, приметно расстроенный и утомленный, спросил мятной воды и примочил голову одеколоном; одеколон и мятная вода
привели немного в порядок его мысли, и он один, лежа на диване, то морщился, то чуть не хохотал, — у него в голове шла репетиция всего виденного, от передней начальника губернии, где он очень приятно провел несколько минут
с жандармом, двумя купцами первой гильдии и двумя лакеями, которые здоровались и прощались со всеми входящими и выходящими весьма оригинальными приветствиями, говоря: «
С прошедшим праздничком», причем они, как гордые британцы, протягивали руку, ту руку, которая имела счастие ежедневно подсаживать генерала в карету, — до гостиной губернского предводителя, в которой почтенный представитель блестящего NN-ского дворянства уверял, что нельзя нигде так научиться гражданской форме, как в военной службе, что она дает
человеку главное; конечно, имея главное, остальное приобрести ничего не значит; потом он признался Бельтову, что он истинный патриот, строит у
себя в деревне каменную церковь и терпеть не может эдаких дворян, которые, вместо того чтоб служить в кавалерии и заниматься устройством имения, играют в карты, держат француженок и ездят в Париж, — все это вместе должно было представить нечто вроде колкости Бельтову.
Утро на другой день оказалось довольно свежее и сероватое. Бегушев для своей поездки в Петергоф велел
себе привести парную коляску: он решил ехать по шоссе, а не по железной дороге, которая ему не менее отелей надоела; в продолжение своей жизни он проехал по ним десятки тысяч верст, и
с тех пор, как они вошли в общее употребление, для него вся прелесть путешествия пропала. «Так птиц только можно возить, а не
людей!» — говорил он почти каждый раз, входя в узенькое отделение вагона.
На суде близость товарищей
привела Каширина в
себя, и он снова, на мгновение, увидел
людей: сидят и судят его и что-то говорят на человеческом языке, слушают и как будто понимают. Но уже на свидании
с матерью он,
с ужасом
человека, который начинает сходить
с ума и понимает это, почувствовал ярко, что эта старая женщина в черном платочке — просто искусно сделанная механическая кукла, вроде тех, которые говорят: «папа», «мама», но только лучше сделанная. Старался говорить
с нею, а сам, вздрагивая, думал...
Почему-то оба эти совершенно здоровых
человека вообразили
себя чахоточными и, налив часть бутылки дегтем, заливали ее водою и, давши ей настояться на чердаке флигеля, пили утром и вечером по рюмке, уверяя, что это очень здорово. Андрей Карпович, будучи скрипачом еще в семинарии,
привез с собою скрипку в футляре и сначала упражнялся по вечерам на этом язвительном инструменте один, но потом, сообразив, что играть вдвоем было бы и поладнее, и благозвучнее, подбил и Сергея Мартыновича на занятие музыкой.
Марфа
с своей стороны тоже очень рассердилась и возразила госпоже, что она не мерзавка, что ее никогда так не называла — царство небесное! — старая барыня и что отчего-де Юлия Владимировна не спрашивает ничего
с своего приданного
человека, который будто бы уже скоро очумеет от сна, а требует только
с людей барина, и что лучше бы-де
привести с собою молодых горничных, да и распоряжаться ими.
Через несколько минут Изумруда, уже распряженного,
приводят опять к трибуне. Высокий
человек в длинном пальто и новой блестящей шляпе, которого Изумруд часто видит у
себя в конюшне, треплет его по шее и сует ему на ладони в рот кусок сахару. Англичанин стоит тут же, в толпе, и улыбается, морщась и скаля длинные зубы.
С Изумруда снимают попону и устанавливают его перед ящиком на трех ногах, покрытым черной материей, под которую прячется и что-то там делает господин в сером.
Но это был не сон, не фантазия, а судьбе действительно угодно было
привести нас в эту страшную ночь в страшный двор Селивана, и мы не могли искать
себе спасения нигде в ином месте, потому что кругом не было вблизи никакого другого жилья. А между тем
с нами была еще тетушкина шкатулка, в которой находилось тридцать тысяч ее денег, составлявших все ее состояние. Как остановиться
с таким соблазнительным богатством у такого подозрительного
человека, как Селиван?
Приводя себе на память все случившееся со мною в жизни, невольно рождается во мне — не знаю какое, философическое или пиитическое рассуждение, — пусть господа ученые разберут: сравнить теперешних молодых
людей с нами, прошедшего века панычами.
Наши купцы тоже здесь переночевали и утром при восхождении на гору «растерялись», то есть потеряли своего исцеленного родственника Фотея. Говорили, будто
с вечера они «добре его угостили из фляги», а утром не разбудили и съехали, но нашлись другие добрые
люди, которые поправили эту растерянность и, прихватив Фотея
с собою,
привезли его в Орел.
Что делать?
Сама ты рассуди. Князья не вольны,
Как девицы — не по сердцу они
Себе подруг берут, а по расчетам
Иных
людей, для выгоды чужой.
Твою печаль утешит бог и время.
Не забывай меня; возьми на память
Повязку — дай, тебе я сам надену.
Еще
с собой привез я ожерелье —
Возьми его. Да вот еще: отцу
Я это посулил. Отдай ему.
Филицата. Вот я и ездила за ним, у меня знакомый есть; да куда ездила-то! В Преображенское.
Привезла было его
с собой, да не вовремя: видишь, дело-то к ночи, теперь хозяевам доложить нельзя, забранятся, что безо времени беспокоят их, а до утра чужого
человека в доме оставить не смеем.
Но вот
с той стороны, из господской усадьбы, приехали на двух подводах приказчики и работники и
привезли с собою пожарную машину. Приехал верхом студент в белом кителе нараспашку, очень молодой. Застучали топорами, подставили к горевшему срубу лестницу и полезли по ней сразу пять
человек, и впереди всех студент, который был красен и кричал резким, охрипшим голосом и таким тоном, как будто тушение пожаров было для него привычным делом. Разбирали избу по бревнам; растащили хлев, плетень и ближайший стог.
Красавец
собой, степенный не по летам, рассуждающий обо всем скромно, разумно, говорящий плавно и складно,
с уважением относившийся к старинным обычаям, нравам, верованиям и даже предрассудкам, молодой
человек в несколько часов
привел в восхищение Болдухиных.
Иван Михайлович(Венеровскому).Я и давно хотел посмотреть эту школу — так интересно! а вместе
с тем надо, думаю, нам переговорить нынче о делах, помните, о состоянии Любочки; вот я
привез с собой. (Показывает портфель.)Здесь нам и удобнее будет. Потолкуем, а потом я вас повезу к нам. Что ж, Катеньке можно сказать, так как нынче все узнают. Она нам не помешает, а еще напротив — совет даст, — она хоть и
с странностями, а
человек умный. Катенька!
Не прошло полчаса, выходит Безрукой
с заседателем на крыльцо, в своей одежде, как есть на волю выправился, веселый. И заседатель тоже смеется. «Вот ведь, думаю,
привели человека с каким отягчением, а между прочим, вины за ним не имеется». Жалко мне, признаться, стало — тоска. Вот, мол, опять один останусь. Только огляделся он по двору, увидел меня и манит к
себе пальцем. Подошел я, снял шапку, поклонился начальству, а Безрукой-то и говорит...
Ольга Петровна. Это, вероятно, Мямлин!.. Я
привезла его
с собою… Он один на вечере у madame Бобриной заступался за тебя и очень умно, по-моему, доказывал, что нынче все службы сделались так трудны, так требуют от служащих многого, что на важные места возможно только сажать
людей совершенно к тому приготовленных.
27) Ко всем суевериям
приводит человека допущение лжи, и потому для борьбы
с суевериями
человеку нужны усилия воздержания
себя от противных истине поступков, слов и мыслей, т. е. усилия правдивости.
26) Ко всем соблазнам
приводит человека ложное представление о превосходстве одних
людей над другими, и потому для борьбы
с соблазнами
человеку нужны усилия воздержания от возвышающих
себя над другими
людьми поступков, слов и мыслей, т. е. усилия смирения.
Эта женщина всегда
привозила с собою, во-первых, свою непобедимую и никогда ее не оставлявшую благородную веселость; а потом непременно всем
людям и детям по подарку. Дарить — это была ее слабость и ее радость, и она имела. удивительную способность всех помнить и всякому подобрать подарок, подходящий по его потребности и по вкусу.
Прибывший «во место Аллилуя» Павлушка-дьяк был оригинал и всего менее
человек «духовенный» — оттого он по свойствам своим так скоро и получил соответственное прозвание «Пустопляс». Он был сталь беден, что казался беднее всех
людей на свете, и, по словам мужиков, пришел «не токма что голый, но ажно синий», и еще он
привел с собою мать, а в руках принес лубяной туезок да гармонию, на которой играл так, что у всех, кто его слушал, ноги сами поднимались в пляс.
Нежданно-негаданно нагрянула беда на Смолокурова. Какой еще горше беды? Какое богатство на долю
человека ни выпади, какое ни будь у него изобилие, а нагрянет недуг да
приведет с собой калечество, так и несметное богатство выйдет хуже нищеты и всякой нужды. Пропал Марко Данилыч, пиши его вон из живых.
— Не испытывай, Степанушка, судеб Божиих, — сказал Пахом. — Не искушай Господа праздными и неразумными мыслями и словесами. Он, милостивый, лучше нас
с тобой знает, что делает. Звезды небесные, песок морской, пожалуй, сосчитаешь, а дел его во веки веков не постигнешь, мой миленький. Потому и надо предать
себя и всех своих святой его воле. К худу свят дух не
приведет, все он творит к душевной пользе избрáнных
людей, некупленных первенцев Богу и агнцу.
«Все сие от диавола, — учительно говорит Манефа, — сими кобями
приводит он к
себе людей, дабы души их в вечной гибели мучились
с ним».
— Я отвезу вас в губернию. Там будет безопасно — еретики там ничего не посмеют сделать.
Привезу я вас в хороший купеческий дом. Семейство Сивковых есть,
люди благочестивые и сердобольные,
с радостью приютят вас у
себя. Только уж вы, пожалуйста, ни про наших господ, ни про Денисова, ни про их богохульную веру ничего им не рассказывайте. Ежели донесется об этом до Луповиц, пострадать могу. Так уж вы, пожалуйста, Богом прошу вас, Авдотья Марковна.
Горданов ударил
себя в лоб и, воскликнув: «отлично!» — выбежал в коридор. Здесь, столкнувшись нос
с носом
с своим
человеком, он дал ему двадцать рублей и строго приказал сейчас же ехать в Бодростинское подгородное имение, купить там у садовника букет цветов, какой возможно лучше, и
привезти его к утру.