Неточные совпадения
И там же надписью печальной
Отца и матери, в слезах,
Почтил он
прах патриархальный…
Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед
идут…
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!
А то стоит одному спьяну проболтаться, и все
прахом пошло!
Венчанный
славой бесполезной,
Отважный Карл скользил над бездной.
Он
шел на древнюю Москву,
Взметая русские дружины,
Как вихорь гонит
прах долины
И клонит пыльную траву.
Он
шел путем, где след оставил
В дни наши новый, сильный враг,
Когда падением ославил
Муж рока свой попятный шаг.
Тогда-то свыше вдохновенный
Раздался звучный глас Петра:
«За дело, с богом!» Из шатра,
Толпой любимцев окруженный,
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь, как божия гроза.
Идет. Ему коня подводят.
Ретив и смирен верный конь.
Почуя роковой огонь,
Дрожит. Глазами косо водит
И мчится в
прахе боевом,
Гордясь могущим седоком.
— Как не готовили? Учили верхом ездить для военной службы, дали хороший почерк для гражданской. А в университете: и права, и греческую, и латинскую мудрость, и государственные науки, чего не было? А все
прахом пошло. Ну-с, продолжайте, что же я такое?
Один короткий, быстротечный месяц!
И башмаков еще не износила,
В которых
шла, в слезах,
За бедным
прахом моего отца!
О небо! Зверь без разума, без слова
Грустил бы долее…
Трудись, корпи художник,
Над лепкою едва заметных звезд —
И
прахом все
пойдет.
Апостол-воин, готовый проповедовать крестовый поход и
идти во главе его, готовый отдать за свой народ свою душу, своих детей, нанести и вынести страшные удары, вырвать душу врага, рассеять его
прах… и, позабывши потом победу, бросить окровавленный меч свой вместе с ножнами в глубину морскую…
Так,
прахом, все хлопоты
пойдут… после смерти и помянуть-то никто не вздумает!
— Она ждет не дождется, когда муж умрет, чтобы выйти замуж за Мышникова, — объяснила Харитина эту политику. — Понимаешь, влюблена в Мышникова, как кошка. У ней есть свои деньги, и ей наплевать на мужнины капиталы. Все равно
прахом пойдут.
— То-то! Теперь помереть — это будет как бы вовсе и не жил, — всё
прахом пойдет!
Раза два, матерь божья, на сеновале места присматривал, чтобы удавиться, а тут,
прах дери, на мельницу меня еще с мешками вздумали
послать, и жил тоже в монастыре мужичонко один, — по решению присутственного места.
— Милая, милая девочка, хоть и побранила меня! — продолжал он, с наслаждением смакуя вино, — но эти милые существа именно тут-то и милы, в такие именно моменты… А ведь она, наверно, думала, что меня пристыдила, помните в тот вечер, разбила в
прах! Ха, ха, ха! И как к ней
идет румянец! Знаток вы в женщинах? Иногда внезапный румянец ужасно
идет к бледным щекам, заметили вы это? Ах, боже мой! Да вы, кажется, опять сердитесь?
Посмотрит, бывало, Антошка на этот заколдованный грош, помнет его, щелкнет языком — и полезет спать на полати, с тем, чтоб завтра чуть свет опять пустить тот грош в оборот, да чтобы не зевать, а то, чего боже сохрани, и последний грош
прахом пойдет.
Стал я говорить про это матери, так и то все
прахом пошло:"Что ж, говорит, разве старцы люди простые? от них, окромя благодати, ничего и быть-то не может".
И не то чтоб на что-нибудь путное, а так — все
прахом пошло.
— Что уж со мной после этого было — право, не умею вам сказать. Разнообразие изумительное! Был я и актером в странствующей труппе, был и поверенным, и опять игроком. Даже удивительно, право, как природа неистощима! Вот кажется, упал, и так упал, что расшибся в
прах, — ан нет, смотришь, опять вскочил и
пошел шагать, да еще бодрее прежнего.
Большов (входит и садится на кресло; несколько времени смотрит по углам и зевает). Вот она, жизнь-то; истинно сказано: суета сует и всяческая суета. Черт знает, и сам не разберешь, чего хочется. Вот бы и закусил что-нибудь, да обед испортишь; а и так-то сидеть одурь возьмет. Али чайком бы, что ль, побаловать. (Молчание.) Вот так-то и всё: жил, жил человек, да вдруг и помер — так все
прахом и
пойдет. Ох, Господи, Господи! (Зевает и смотрит по углам.)
Сердце билось у бедного юноши, щеки пылали, он готов был броситься на шею к Санину, готов был заплакать или
идти тотчас вместе с ним расколотить в пух и
прах всех этих противных офицеров!
Ехал Серебряный, понуря голову, и среди его мрачных дум, среди самой безнадежности светило ему, как дальняя заря, одно утешительное чувство. То было сознание, что он в жизни исполнил долг свой, насколько позволило ему умение, что он
шел прямою дорогой и ни разу не уклонился от нее умышленно. Драгоценное чувство, которое, среди скорби и бед, как неотъемлемое сокровище, живет в сердце честного человека и пред которым все блага мира, все, что составляет цель людских стремлений, — есть
прах и ничто!
Вообще она жила, как бы не участвуя лично в жизни, а единственно в силу того, что в этой развалине еще хоронились какие-то забытые концы, которые надлежало собрать, учесть и подвести итоги. Покуда эти концы были еще налицо, жизнь
шла своим чередом, заставляя развалину производить все внешние отправления, какие необходимы для того, чтоб это полусонное существование не рассыпалось в
прах.
— Нет, Фома, ты не уйдешь, уверяю тебя! — кричал дядя. — Нечего говорить про
прах и про сапоги. Фома! Ты не уйдешь, или я
пойду за тобой на край света, и все буду
идти за тобой до тех пор, покамест ты не простишь меня… Клянусь, Фома, я так сделаю!
Я
посылал тогда нарочно в Углич,
И сведано, что многие страдальцы
Спасение подобно обретали
У гробовой царевича доски.
Вот мой совет: во Кремль святые мощи
Перенести, поставить их в соборе
Архангельском; народ увидит ясно
Тогда обман безбожного злодея,
И мощь бесов исчезнет яко
прах.
— Нет, это не те. Кювье же хотя и догадывался, что это простые вороны, однако Гумбольдт разбил его доводы в
прах… Но что всего удивительнее — в Италии и вообще на юге совсем нет сумерек!
Идете по улице — светло; и вдруг — темно!
Ахов. Ну, скажи ты мне теперь, на что тебе эти деньги. Ведь
прахом пойдут, промотаешь.
Он нерешительно
идет в переднюю, медленно одевается там и, выйдя на улицу, вероятно, опять долго думает; ничего не придумав, кроме «старого черта» по моему адресу, он
идет в плохой ресторан пить пиво и обедать, а потом к себе домой спать. Мир
праху твоему, честный труженик!
— Не говори мне про бога!.. он меня не знает; он не захочет у меня вырвать обреченную жертву — ему всё равно… и не думаешь ли ты смягчить его слезами и просьбами?.. Ха, ха, ха!.. Ольга, Ольга — прощай — я
иду от тебя… но помни последние слова мои: они стоят всех пророчеств… я говорю тебе: он погибнет, ты к мертвому
праху прилепила сердце твое… его имя вычеркнуто уже этой рукою из списка живущих… да! — продолжал он после минутного молчания, и если хочешь, я в доказательство принесу тебе его голову…
Мы моление соборное
Ныне
шлем к тебе, господь;
В жизни — доли непокорная,
Скоро
прахом будет плоть,
В дни былые дерзновенного
Скоро кончится борьба;
Ты ж помилуй сокрушенного,
Ныне верою смиренного,
В вечный мир от мира бренного
Отходящего раба!
— Ты, однако, не можешь не
пойти к ним, — начал я. — Ты должен узнать, как это случилось; тут, может быть, преступление скрывается. От этих людей всего ожидать следует… Это все на чистую воду вывести следует. Вспомни, что стоит в ее тетрадке: пенсия прекращается в случае замужества, а в случае смерти переходит к Ратчу. Во всяком случае, последний долг отдать надо, поклониться
праху!
А если так, если только может быть этот случай, то все правило
прахом пошло.
—
Прах бы вас взял и с барыней! Чуть их до смерти не убили!.. Сахарные какие!.. А коляску теперь чини!.. Где кузнец-то?.. Свой вон, каналья, гвоздя сковать не умеет; теперь
посылай в чужие люди!.. Одолжайся!.. Уроды этакие! И та-то, ведь как же, богу молиться! Богомольщица немудрая, прости господи! Ступай и скажи сейчас Сеньке, чтобы ехал к предводителю и попросил, нельзя ли кузнеца одолжить, дня на два, дескать! Что глаза-то выпучил?
Он захотел познакомить меня с Николаем Михайловичем Шатровым, который был тогда в
славе — и в светском обществе и в кругу московских литераторов — за стихотворение свое «Мысли россиянина при гробе Екатерины Великой», [Впоследствии оно называлось иначе, а именно: «
Праху Екатерины Второй»; под сим заглавием напечатано оно в третьей части «Стихотворений Н. Шатрова», изданных в пользу его от Российской академии.] в котором точно очень много было сильных стихов: они казались смелыми и удобоприлагались к современной эпохе.
Не подле
праха, милого для вас,
Не тут — не близко — дале где-нибудь,
Там — у дверей — у самого порога,
Чтоб камня моего могли коснуться
Вы легкою ногой или одеждой,
Когда сюда, на этот гордый гроб
Пойдете кудри наклонять и плакать.
И ты не обманулся.
Когда б нежданно истинный Димитрий
Явился нам — я первый бы навстречу
Ему
пошел и перед ним сложил бы
Я власть мою и царский мой венец.
Но Дмитрий мертв! Он
прах! Сомнений нет!
И лишь одни враги Руси, одни
Изменники тот распускают слух!
Забудь о нем. В Димитриевой смерти
Уверен я.
Мне кажется, когда
Ее услышу голос, легче будет
Мне на душе. Царенья моего
Безоблачна взошла заря. Какую
Она, всходя, мне
славу обещала!
Ее не может призрак помрачить!
С минувшим я покончил. Что свершилось,
То кануло в ничто! Какое право
Имеет
прах? Земля меня венчала,
А хочет тень войти в мои права!
Я с именем, со звуком спорить должен!
Федор возвращается со Ксенией.
Поди ко мне, дитя мое, садись —
Но что с тобой? Ты плакала?
Краснов. Ой, аль и вправду нейти? Да нет, что баловаться-то! Девушка гуляй, а дела не забывай! Не приди нынче за деньгами, так после неделю даром проходишь. И как далеко идти-то! Чтоб его!.. За реку ведь! С час проходишь,
прах его побери! (Берет картуз.) Так ты говоришь: погоди!
— До барина бы, кажись, тем делом я прямо и не
пошел,
прах все возьми: где тут с ним разговаривать!
Пойдем!
И с помощью святого Доминика
Еретика без жизни в
прах повергнем!
«Благодарим, говорю, батюшко, покорно за ваше ласковое слово…» С этой, что ли, поры у них и
пошло, —
прах их знает!
Пошло все гнездо варваров
прахом.
Днем приехали мать Петрова и старший брат его, очень известный писатель, поклонились
праху и
пошли к доктору Шевыреву в мезонин.
— Опять повторяю, не беспокойтесь, — проговорил гость, — артистам друг с другом нечего церемониться. Во-первых, супруга ваша не больна; во-вторых, комедия
идет бесподобно; стало быть, все препятствия разбиты мною в
прах, и, следовательно, вы не скроете и не закопаете вашего таланта, а блеснете им во всей красе.
Русаков. Тьфу ты,
прах побери! Да я б с тебя ничего не взял слушать-то такие речи! Этакой обиды я родясь не слыхивал! (Отворотись.) Приедет, незванный, непрошенный, да еще и наругается над тобой! (
Идет.) Провались ты совсем!
«Теперь осталось мне одно:
Иду! — куда? не всё ль равно,
Та иль другая сторона?
Здесь
прах ее, но не она!
Иду отсюда навсегда
Без дум, без цели и труда,
Один с тоской во тьме ночной,
И вьюга след завеет мой...
Прахом больше такие деньги
идут…
Какие были у них заводы, а как
пошли по этому чайному делу да стали на пустышку дело вести, все
прахом пошло.
— Пятьдесят бы надо накинуть… Как хотите, а надо накинуть, — отвечал Сушило. — Если б не Патапке насолить, чести поверьте, ни за какие бы миллионы… Я так полагаю, что и двести целковых не грешно за такое браковенчание получить… Сами посудите, ответственность… А он хоть и мужик, да силен,
прах его побери!.. С губернатором даже знается, со всякими властями!.. Это вы поймите!.. Поймите, на что
иду!.. Не грех и триста целковеньких дать…
—
Идем мы благочестно на
прах отца Варлаама, — говорил Иосиф.
И где мне смерть
пошлёт судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый
прах?
Ардальон согласился и на извозчике полетел домой за черновою рукописью. Его душила злость и досада, но в тщетном бессилии злобы он только награждал себя названиями осла и дурака, а Верхохлебову
посылал эпитеты подлеца и мерзавца. «Двести пятьдесят рублей — шутка сказать! — так-таки ни за что из-под носа вот
прахом развеялись!.. Экой мерзавец! Чуть три половины не отнял! Три половины! Тьфу, подлец какой!»