Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это
письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато,
смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Основание ее
писем составляли видения, содержание которых изменялось,
смотря по тому, довольна или недовольна она была своим"духовным братом".
Степан Аркадьич взял
письмо, с недоумевающим удивлением
посмотрел на тусклые глаза, неподвижно остановившиеся на нем, и стал читать.
Алексей Александрович грустно усмехнулся,
посмотрел на шурина и, не отвечая, подошел к столу, взял с него начатое
письмо и подал шурину.
Она молча пристально
смотрела на него, стоя посреди комнаты. Он взглянул на нее, на мгновенье нахмурился и продолжал читать
письмо. Она повернулась и медленно пошла из комнаты. Он еще мог вернуть ее, но она дошла до двери, он всё молчал, и слышен был только звук шуршания перевертываемого листа бумаги.
Степан Аркадьич передал назад
письмо и с тем же недоумением продолжал
смотреть на зятя, не зная, что сказать. Молчание это было им обоим так неловко, что в губах Степана Аркадьича произошло болезненное содрогание в то время, как он молчал, не спуская глаз с лица Каренина.
— Ах да, тебе
письмо, — сказал он. — Кузьма, принеси, пожалуйста, снизу. Да
смотри, дверь затворяй.
И сердцем далеко носилась
Татьяна,
смотря на луну…
Вдруг мысль в уме ее родилась…
«Поди, оставь меня одну.
Дай, няня, мне перо, бумагу
Да стол подвинь; я скоро лягу;
Прости». И вот она одна.
Всё тихо. Светит ей луна.
Облокотясь, Татьяна пишет.
И всё Евгений на уме,
И в необдуманном
письмеЛюбовь невинной девы дышит.
Письмо готово, сложено…
Татьяна! для кого ж оно?
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения
письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми
смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то… не то, избави Боже!
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.
В Ванкувере Грэя поймало
письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я;
посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем
письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
Пульхерия Александровна дрожащими руками передала
письмо. Он с большим любопытством взял его. Но, прежде чем развернуть, он вдруг как-то с удивлением
посмотрел на Дунечку.
Письмоводитель
смотрел на него с снисходительною улыбкой сожаления, а вместе с тем и некоторого торжества, как на новичка, которого только что начинают обстреливать: «Что, дескать, каково ты теперь себя чувствуешь?» Но какое, какое было ему теперь дело до заемного
письма, до взыскания!
Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои размышления. «Вот, сударь, — сказал он, подавая мне исписанный лист бумаги, —
посмотри, доносчик ли я на своего барина и стараюсь ли я помутить сына с отцом». Я взял из рук его бумагу: это был ответ Савельича на полученное им
письмо. Вот он от слова до слова...
Развернув
письмо, он снова
посмотрел на него правым глазом и спросил тоном экзаминатора...
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь,
посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами
смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала
письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг в ремнях.
— Постой, постой! Куда ты? — остановил его Обломов. — У меня еще есть дело, поважнее.
Посмотри, какое я
письмо от старосты получил, да реши, что мне делать.
— Ну, пусть эти «некоторые» и переезжают. А я терпеть не могу никаких перемен! Это еще что, квартира! — заговорил Обломов. — А вот посмотрите-ка, что староста пишет ко мне. Я вам сейчас покажу
письмо… где бишь оно? Захар, Захар!
Он издали видел, как Ольга шла по горе, как догнала ее Катя и отдала
письмо; видел, как Ольга на минуту остановилась,
посмотрела на
письмо, подумала, потом кивнула Кате и вошла в аллею парка.
—
Посмотри, что делает Захар? — пожаловался он ей. — На вот
письмо и отдай его человеку или горничной, кто придет от Ильинских, чтоб барышне отдали, слышишь?
— Да, да, вот денег-то в самом деле нет, — живо заговорил Обломов, обрадовавшись этому самому естественному препятствию, за которое он мог спрятаться совсем с головой. — Вы посмотрите-ка, что мне староста пишет… Где
письмо, куда я его девал? Захар!
Она, шепотом, скрадывая некоторые слова и выражения, прочла
письма и, скомкав оба, спрятала в карман. Татьяна Марковна выпрямилась в кресле и опять сгорбилась, подавляя страдание. Потом пристально
посмотрела в глаза Вере.
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора, пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых
письмах, узнать, как он примет это, и,
смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
Она открыла ящик, достала оттуда запечатанное
письмо на синей бумаге, которое прислал ей Марк рано утром через рыбака. Она
посмотрела на него с минуту, подумала — и решительно бросила опять нераспечатанным в стол.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как
смотрели на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я пошел писать к вам
письма, а часа в три отнес их сам на почту.
Дня через три приехали опять гокейнсы, то есть один Баба и другой, по обыкновению новый,
смотреть фрегат. Они пожелали видеть адмирала, объявив, что привезли ответ губернатора на
письма от адмирала и из Петербурга. Баниосы передали, что его превосходительство «увидел
письмо с удовольствием и хорошо понял» и что постарается все исполнить. Принять адмирала он, без позволения, не смеет, но что послал уже курьера в Едо и ответ надеется получить скоро.
Наконец, 23-го утром, запалили японские пушки: «А! судно идет!» Которое? Мы волновались. Кто поехал навстречу, кто влез на марсы, на салинги —
смотреть. Уж не англичане ли? Вот одолжат! Нет, это наш транспорт из Шанхая с
письмами, газетами и провизией.
И она с силой почти выпихнула Алешу в двери. Тот
смотрел с горестным недоумением, как вдруг почувствовал в своей правой руке
письмо, маленькое письмецо, твердо сложенное и запечатанное. Он взглянул и мгновенно прочел адрес: Ивану Федоровичу Карамазову. Он быстро поглядел на Лизу. Лицо ее сделалось почти грозно.
Но затем, простив ей по неведению, прибавил, «как бы
смотря в книгу будущего» (выражалась госпожа Хохлакова в
письме своем), и утешение, «что сын ее Вася жив несомненно, и что или сам приедет к ней вскорости, или
письмо пришлет, и чтоб она шла в свой дом и ждала сего.
Молодой человек взял
письмо; и он побледнел, и у него задрожали руки, и он долго
смотрел на
письмо, хотя оно было не велико, всего-то слов десятка два...
Но в этот второй раз ее глаза долго, неподвижно
смотрели на немногие строки
письма, и эти светлые глаза тускнели, тускнели,
письмо выпало из ослабевших рук на швейный столик, она закрыла лицо руками, зарыдала.
— Подумай.
Посмотри. Подожди моего
письма. Оно будет завтра же.
Лицо Марьи Алексевны, сильно разъярившееся при первом слове про обед, сложило с себя решительный гнев при упоминании о Матрене и приняло выжидающий вид: — «
посмотрим, голубчик, что-то приложишь от себя к обеду? — у Денкера, — видно, что-нибудь хорошее!» Но голубчик, вовсе не
смотря на ее лицо, уже вынул портсигар, оторвал клочок бумаги от завалявшегося в нем
письма, вынул карандаш и писал.
— Ваш пашпорт… хорошо.
Письмо рекомендательное,
посмотрим. Свидетельство о рождении, прекрасно. Ну вот же вам ваши деньги, отправляйтесь назад. Прощайте.
Выспавшись в пуховой пропасти, я на другой день пошел
посмотреть город: на дворе был теплый зимний день», [«
Письма из Франции и Италии».
«…Глядя на твои
письма, на портрет, думая о моих
письмах, о браслете, мне захотелось перешагнуть лет за сто и
посмотреть, какая будет их участь.
Положение доктора вообще получалось критическое. Все
смотрели на него, как на зачумленного. На его имя получались анонимные
письма с предупреждением, что купцы нанимают Лиодора Малыгина избить его до полусмерти. Только два самых влиятельных лица оставались с ним в прежних отношениях — Стабровский и Луковников. Они были выше всех этих дрязг и пересудов.
Все устремили взгляды на Птицына, читавшего
письмо. Общее любопытство получило новый и чрезвычайный толчок. Фердыщенку не сиделось; Рогожин
смотрел в недоумении и в ужасном беспокойстве переводил взгляды то на князя, то на Птицына. Дарья Алексеевна в ожидании была как на иголках. Даже Лебедев не утерпел, вышел из своего угла, и, согнувшись в три погибели, стал заглядывать в
письмо чрез плечо Птицына, с видом человека, опасающегося, что ему сейчас дадут за это колотушку.
Долго я
смотрел на Девичий монастырь [
Письмо Н. Д. — на листке с видом Девичьего монастыря в Москве.] — и мне знакомо это место, — я часто там бывал, живя близко у Колошиных…
…Я с отрадой
смотрю на Аннушку нашу — миловидную наивную болтунью, — в разговоре она милее, нежели на
письме… Велел принести папку — отдал Аннушке две иллюминованные литографии (виды Везувия — Неаполь и Сорренто), которые я купил в Москве. Она рисует изрядно. Буду видеть и с карандашом в руках. При этом осмотре моих рисунков директриса получила в дар портреты П. Борисова, Волконского и Одоевского…
Подписи не было, но тотчас же под последнею строкою начиналась приписка бойкою мужскою рукою: «Так как вследствие особенностей женского организма каждая женщина имеет право иногда быть пошлою и надоедливою, то я
смотрю на ваше
письмо как на проявление патологического состояния вашего организма и не придаю ему никакого значения; но если вы и через несколько дней будете рассуждать точно так же, то придется думать, что у вас есть та двойственность в принципах, встречая которую в человеке от него нужно удаляться.
— Ну, вот тебе и
письмо, — посылай.
Посмотрим, что выйдет, — говорила игуменья, подавая брату совсем готовый конверт.
Когда Вихров читал это
письмо, Груша не выходила из комнаты, а стояла тут же и
смотрела на барина: она видела, как он менялся в лице, как дрожали у него руки.
—
Письма твои, — отвечала Фатеева притворно-равнодушным тоном, —
смотрела, как их в чемодан положить и подальше спрятать.
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого:
письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью
смотрел на Мари, а та сидела перед ним, потупя глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
Прочитав это
письмо, генерал окончательно поник головой. Он даже по комнатам бродить перестал, а сидел, не вставаючи, в большом кресле и дремал. Антошка очень хорошо понял, что
письмо Петеньки произвело аффект, и сделался еще мягче, раболепнее. Евпраксея, с своей стороны, прекратила неприступность. Все люди начали ходить на цыпочках,
смотрели в глаза, старались угадать желания.
Братец Григорий Николаич такой нынче истинный христианин сделался, что мы
смотреть на него без слез не можем. Ни рукой, ни ногой пошевелить не может, и что говорит — не разберем. И ему мы твое
письмо прочитали, думая, что, при недугах, оное его утешит, однако он, выслушав, только глаза шире обыкновенного раскрыл.
— На романтизм, собственно стерновский, — возразил он, — я
смотрю совершенно иначе. По-моему, он предполагает величайшее бесстрастие. Одна уж эта способность довольствоваться какой-нибудь перепиской показывает нравственное уродство, потому что, как вы хотите, но одни вечные
письма на человека нормального, неизломанного всегда будут иметь скорее раздражающее, чем удовлетворяющее влияние.
— Так что ж ты таким полководцем
смотришь? Если нет, так не мешай мне, а вот лучше сядь да напиши в Москву, к купцу Дубасову, о скорейшей высылке остальных денег. Прочти его
письмо: где оно? вот.
— Александр! — вскричал, вскочив с места, Петр Иваныч, — закрой скорей свой клапан — весь пар выпустил! Ты сумасшедший!
смотри, что ты наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял прическу и закапал
письмо. Я думал, ты совсем отстал от своих привычек. Давно ты не был таким.
Посмотри,
посмотри, ради бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть глупее физиономия? а неглуп!
— И как сумасшедшие
смотрят или еще хуже… Ну, что я теперь стану делать с
письмом?