Неточные совпадения
Но бумага не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С
помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал
на съезжую почти весь город, так что не было
дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
Я бросился было к нему
на помощь; несколько дюжих казаков схватили меня и связали кушаками, приговаривая: «Вот ужо вам будет, государевым ослушникам!» Нас потащили по улицам; жители выходили из
домов с хлебом и солью.
Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата, больного тифом. Лежа ничком
на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание. Василий Иванович изъявил сожаление о том, что никто раньше не вздумал обратиться к
помощи медицины, и объявил, что спасения нет. Действительно, мужичок не довез своего брата до
дома: он так и умер в телеге.
Зато после,
дома, у окна,
на балконе, она говорит ему одному, долго говорит, долго выбирает из души впечатления, пока не выскажется вся, и говорит горячо, с увлечением, останавливается иногда, прибирает слово и
на лету хватает подсказанное им выражение, и во взгляде у ней успеет мелькнуть луч благодарности за
помощь. Или сядет, бледная от усталости, в большое кресло, только жадные, неустающие глаза говорят ему, что она хочет слушать его.
В
доме становится шумно: единственный лакей, Асон, с ног сбился, несмотря
на то, что в
помощь ему дали двух мальчиков.
Святая неделя проходит тихо. Наступило полное бездорожье, так что в светлое воскресенье семья вынуждена выехать из
дома засветло и только с
помощью всей барщины успевает попасть в приходскую церковь к заутрене. А с бездорожьем и гости притихли; соседи заперлись по
домам и отдыхают; даже женихи приехали из города, рискуя
на каждом шагу окунуться в зажоре.
Ввиду того, что солдаты лечатся у своих военных врачей, а чиновники и их семьи у себя
на дому, надо думать, что в число 11309 вошли только ссыльные и их семьи, причем каторжные составляли большинство, и что таким образом каждый ссыльный и прикосновенный к ссылке обращался за медицинскою
помощью не менее одного раза в год.
Действительно, горел
дом Петра Васильича, занявшийся с задней избы. Громадное пламя так и пожирало старую стройку из кондового леса, только треск стоял, точно кто зубами отдирал бревна. Вся Фотьянка была уже
на месте действия. Крик, гвалт, суматоха — и никакой
помощи. У волостного правления стояли четыре бочки и пожарная машина, но бочки рассохлись, а у машины не могли найти кишки. Да и бесполезно было: слишком уж сильно занялся пожар, и все равно сгорит дотла весь
дом.
Дальше упоминалось о том, что расплата производится при
помощи марок, которые хозяйка выдает проститутке по получении от нее денег, а счет заключается в конце каждого месяца, И наконец, что проститутка во всякое время может оставить
дом терпимости, даже если бы за ней оставался и долг, который, однако, она обязывается погасить
на основании общих гражданских законов.
Для
помощи во всем этом, разумеется, призвана была и m-lle Прыхина, которая сейчас же принялась помогать самым энергическим образом и так расходилась при этом случае, что для украшения бала перечистила даже все образа в
доме Захаревских, и, уча горничных, как надо мыть только что выставленные окна, она сама вскочила
на подоконник и начала протирать стекла и так при этом далеко выставилась
на улицу, что один проходящий мужик даже заметил ей...
Я знал смутно, что хотя он, в моем присутствии, ютился где-то в подвальном этаже барского
дома, но что у него все-таки есть
на селе
дом, жена и семья; что два сына его постоянно живут в Москве по фруктовой части и что при нем находятся только внучата да бабы, жены сыновей, при
помощи которых и справляется его хозяйство.
— Когда я в первый раз без посторонней
помощи прошел по комнате нашего
дома, то моя добрая мать, обращаясь к моему почтенному отцу, сказала следующее: „Не правда ли, мой добрый Карл, что наш Фриц с нынешнего дня достоин носить штаны?“ И с тех пор я расстаюсь с этой одеждой только
на ночь.
На другой день Александр отправился к Лизавете Александровне открывать то, что ей давно было известно, и требовать ее совета и
помощи. Петра Иваныча не было
дома.
Напав
на нить брачных историй, князь Василий не пощадил и Густава Ивановича Фриессе, мужа Анны, рассказав, что он
на другой день после свадьбы явился требовать при
помощи полиции выселения новобрачной из родительского
дома, как не имеющую отдельного паспорта, и водворения ее
на место проживания законного мужа.
— Я женат единственно по своей глупости и по хитрости женской, — сказал он с ударением. — Я, как вам докладывал, едва не умер, и меня бы, вероятно, отправили в госпиталь; но тут явилась
на помощь мне одна благодетельная особа, в
доме которой жила ваша матушка. Особа эта начала ходить за мной, я не говорю уж, как сестра или мать, но как сиделка, как служанка самая усердная. Согласитесь, что я должен был оценить это.
Я долго, чуть не со слезами, смотрел
на эти непоправимые чудеса, пытаясь понять, как они совершились. И, не поняв, решил исправить дело
помощью фантазии: нарисовал по фасаду
дома на всех карнизах и
на гребне крыши ворон, голубей, воробьев, а
на земле перед окном — кривоногих людей, под зонтиками, не совсем прикрывшими их уродства. Затем исчертил все это наискось полосками и отнес работу учителю.
На последнем пункте политическая экономия Федосьи делала остановку. Бутылка вина
на худой конец стоила рубль, а где его взять… Мои ресурсы были плохи. Оставалась надежда
на родных, — как было ни тяжело, но мне пришлось просить у них денег. За последние полтора года я не получал «из
дома» ни гроша и решился просить
помощи, только вынужденный крайностью. Отец и мать, конечно, догадаются, что случилась какая-то беда, но обойти этот роковой вопрос не было никакой возможности.
Запорожец соскочил с коня, при
помощи Алексея положил Юрия
на лошадь, вывез из тесноты и, доехав до Арбатских ворот, внес в один мещанский
дом, который менее других показался ему разоренным.
— Что поделаешь! Люди медленно умнеют. Далее: я позвал
на помощь, меня отвели в
дом, где уже лежал один, раненный камнем в лицо, и, когда я спросил его — как это случилось с ним, он сказал, невесело посмеиваясь...
На берегу и около
домов — везде попадались кучки бурлаков, с котомками и без котомок, в рваных полушубках, в заплатанных азямах [Азям — крестьянская верхняя длиннополая одежда.] и просто в лохмотьях, состав которых можно определить только химическим путем, а не при
помощи глаза.
Начальство не вдруг
на это согласилось, а потому мы с Александром Панаевым, состряпав какую-то драму, разыграли ее, с
помощью его братьев, в общей их квартире, довольно большом каменном
доме, принадлежавшем дяде их Страхову.
Так чувствовал бы себя человек, если бы ночью, когда он в
доме один, все вещи ожили, задвигались и приобрели над ним, человеком, неограниченную власть. Вдруг стали бы его судить: шкап, стул, письменный стол и диван. Он бы кричал и метался, умолял, звал
на помощь, а они что-то говорили бы по-своему между собою, потом повели его вешать: шкап, стул, письменный стол и диван. И смотрели бы
на это остальные вещи.
Чтобы как-нибудь отделаться от тяжелого, унылого настроения, какое не оставляло его ни
дома, ни в поле, он призывал к себе
на помощь чувство справедливости, свои честные, хорошие убеждения — ведь он всегда стоял за свободную любовь! — но это не помогало, и он всякий раз помимо воли приходил к такому же заключению, как глупая няня, то есть, что сестра поступила дурно, а Власич украл сестру.
— Так не то? — шутливо спросил Борис Андреич Петра Васильича, вылезая, с
помощью лакея, из саней и взбираясь
на крыльцо своего
дома, — а, Петр Васильич?
Был какой-то ученый, какой-то трудной специальности, говорили, будто астроном. Ему надо было написать ученое сочинение
на какую-то степень по этому предмету, который он хорошо знал, но был совершенно бездарен. Сидел, сидел этот ученый, мучился и пришел в отчаяние, а Самбурский был к ним вхож и в
доме дружен. Видит он это горе, день, два, месяц, давал советы, обещал
помощь и, наконец, рассердясь, говорит...
— У Царицы Небесной, — твердо ответила Августа. — Покаместь она, матушка, убогого
дома нашего не оставила, какую еще нам искать заступницу?.. Не
на помощь человеческую,
на нее надежду возлагаем… Скажи, красавица, матушке Манефе: не погневалась бы, не посердитовала
на нас, убогих, а не поеду я к ней
на собрание.
Я стал кричать, звать
на помощь; все в
доме всполошились.
Дня через три Патап Максимыч с Никифором Захарычем поехали в город, чтобы сесть там
на пароход. С ними и Мокей Данилыч отправился. Пробыв несколько дней у Дуни, он вместе с Чубаловым отправился в новое свое жилище
на старом родительском пепелище. Там похлопотал Чубалов, и Мокей Данилыч скоро был введен во владение
домом и пристанями, и как отвык от русской жизни и ото всех дел, то при
помощи того же Чубалова завел
на свой капитал хлебный торг.
Иоле знал, что y Танасио не может быть легко
на сердце. Ведь
дома y брата осталась любимая жена Милена и четверо мал мала меньше ребят, его, Иолиных, племянников и племянниц. A ведь, Бог знает, что ожидало их отряд впереди… Бог знает, сколько пройдет еще времени, пока подоспеет к ним
на помощь сербское войско. И как долго придется принимать своей грудью удары многочисленного врага!
— Вы сербка? Давно приехали с вашей родины? Когда поедете обратно? Передайте вашим львам, чтобы они мужались… Скоро идем
на помощь к ним. Русские не оставят без
помощи своих младших братьев. Рано же приходить в отчаяние и терять надежду. Где вы живете, скажите? Мы доведем вас до
дому. Вы же едва держитесь
на ногах…
Тася с опущенной головой и сильно бьющимся сердцем последовала позади всех. Она видела, как выбежала
на террасу мама, как она с легкостью девочки спрыгнула с крыльца и, подбежав к Марье Васильевне, несшей Леночку, выхватила из её рук девочку и, громко рыдая, понесла ее в
дом. В один миг появились простыней. Мама свернула одну из них
на подобие гамака, положила в нее безжизненную Леночку и при
помощи трех гувернанток стала качать ее изо всех сил в обе стороны.
Мне однажды пришлось обратиться с больными глазами к его
помощи (
на дому у него).
Вскоре после так встревожившего Сергея Семеновича Зиновьева доклада его камердинера Петра княжна Людмила Васильевна Полторацкая покинула гостеприимный кров своего дяди и переехала в собственный
дом на левом берегу реки Фонтанки. С
помощью дяди ею куплена была целая усадьба с садом и даже парком или же, собственно говоря, расчищенным лесом, которым во времена Петра Великого были покрыты берега этой речки, текущей теперь в центре столицы в гранитных берегах.
Видимо, швейцар видел, куда она скрылась, и призывал
на помощь дворников
дома.
По этому поводу
на многих
домах прикреплялись над входными дверями таблички с надписью: «
Дома нет», или же с псалмом: «Живый в
помощи Бога небесного».
22-го, согласно общему плану, паны действительно выехали из
домов, но исправник Савицкий, с
помощью крестьян, так скоро распорядился с повстанцами, что не дал им возможности не только соединиться, но даже и сблизиться, и только по панским поездам и скитаниям можно было догадываться, что они стремились куда-то
на сбор, по направлению к местечку Лиозно.
О стульях, бессудной
помощи палача, кошках, разделках
на конюшне, столь обыкновенных в его время, не было помину в
доме.
Возле постели мужчина, лет за сорок, низенький, лысый, тщедушный,
на козьих ножках. Должен быть хозяин
дома, потому что челядь, стоящая около него в изумлении и грусти, дает ему почет. Глаза его красны и распухли от слез. Ему бы действовать, подавать какую-нибудь
помощь, а он плачет, он хныкает, как старая баба.
Рассказывали, что после нескольких лет безумной жизни с переменными обожателями (маркиз или, по другой редакции, оперный певец, вскоре был тоже отставлен), Зинаида Павловна, обобрав изрядно напоследок сына одного московского миллионера и пожуировав еще года два
на денежки этого «московского саврасика», возвращенного с
помощью русского посольства из «угарного» Парижа в отцовский
дом в Замоскворечье, с оставшимися крохами, но со множеством сундуков и баулов, наполненных парижскими туалетами, благополучно возвратилась в свой родной город Т.
Еще, пожалуй, не старый — ему было за сорок, высокий, статный — но совершенно отживший человек, он уже несколько лет прибегал к усиленной реставрации своей особы с
помощью корсета, красок для волос и всевозможных косметик, и только после более чем часового сеанса со своим парикмахером, жившим у него в
доме и хранившим тайну туалета барина, появлялся даже перед своей прислугой — жгучим брюнетом с волнистыми волосами воронового крыла, выхоленными такими же усами, блестящими глазами и юношеским румянцем
на матовой белизны щеках.
Выбранный Иваном и Сабировым день был как раз днем совершившегося покушения
на жизнь Гладких. Все произошло, как было решено между ними, и вот почему оба они очутились ночью в тайге близ высокого
дома и, услыхав крики о
помощи, поспешили
на них и встретили полупомешанную нищую, голос которой так поразил Ивана.
Ошеломленный неожиданным отпором, комиссар, видимо, первые минуты не знал, что предпринять, и лишь затем, спохватившись, стал звать себе
на помощь стоявших
на улице полицейских сержантов и агентов, которых вскоре набрался полный
дом.
Против хозяйки
дома сидел с газетой хозяин, в черном потертом бархатном халате с синими отворотами и с таким же поясом, с кистями. Но совершенно лишенный волос череп был прикрыт бархатной шапочкой, a
на длинном хрящеватом породистом носу сидело золотое пенсне, с
помощью которого он читал газету, забыв, казалось, вовсе о стакане с остывшим чаем. По правую руку от старика сидела молодая барышня в какой-то небрежной распашной блузе, чернолицая, худенькая, с усталым лицом и тонкими губами.
То же предание утверждало, что в этой беседке была навеки заперта молодая жена одного из предков князей Луговых оскорбленным мужем, заставшим ее
на свидании именно в этом уединенном месте парка. Похититель княжеской чести подвергся той же участи. Рассказывали, что князь, захватив любовников
на месте преступления, при
помощи дворни заковал их в кандалы и бросил в обширный княжеский подвал, находившийся под
домом, объявив им, что они умрут голодной смертью
на самом месте их преступного свидания.
Обойдя все
дома людей знатных, епископ везде заставал одно и то же и набрал такое множество ключей, что едва мог нести их, а опахальщики не спешили к нему
на помощь, и когда епископ пришел домой, то уже не мог нигде отыскать ни одного ни аколуфа, ни опахальщика.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки
дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать
помощь на тот пункт, где ослабевал разговор.
— Ну, вот что́, господа, — сказал Билибин, — Болконский мой гость в
доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Вене, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave, [в этой гадкой моравской дыре,] это труднее, и я прошу у всех вас
помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brünn. [Надо его поподчевать Брюнном.] Вы возьмите
на себя театр, я — общество, вы, Ипполит, разумеется, — женщин.
Из Гущина я поехал в деревню Гневышево, из которой дня два тому назад приходили крестьяне, прося о
помощи. Деревня эта состоит, так же как и Губаревка, из 10 дворов.
На десять дворов здесь четыре лошади и четыре коровы; овец почти нет; все
дома так стары и плохи, что едва стоят. Все бедны и все умоляют помочь им. «Хоть бы мало-мальски ребята отдыхали», — говорят бабы. «А то просят папки (хлеба), а дать не́чего, так и заснет не ужинаючи».