Неточные совпадения
Тут же, кстати, он доведался, что глуповцы, по упущению, совсем отстали от употребления горчицы, а потому
на первый раз ограничился тем, что объявил это употребление обязательным; в наказание же за ослушание прибавил еще прованское масло. И в то же время
положил в
сердце своем: дотоле не
класть оружия, доколе в городе останется хоть один недоумевающий.
— Я совершенно это понимаю, — отвечал Левин. —
На школу и вообще
на подобные учреждения нельзя
положить сердца, и от этого думаю, что именно эти филантропические учреждения дают всегда так мало результатов.
Доктор посмотрел
на меня и сказал торжественно,
положив мне руку
на сердце...
— Моя цена! Мы, верно, как-нибудь ошиблись или не понимаем друг друга, позабыли, в чем состоит предмет. Я
полагаю с своей стороны, положа руку
на сердце: по восьми гривен за душу, это самая красная цена!
— Сударыня! здесь, — сказал Чичиков, — здесь, вот где, — тут он
положил руку
на сердце, — да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не было бы для меня большего блаженства, как жить с вами если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.
У папеньки Катерины Ивановны, который был полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз
на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше сказать, Людвиговну, туда и
на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна
положила до времени не высказывать своих чувств, хотя и решила в своем
сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
Евфросинья Потаповна. Да не об ученье peчь, а много очень добра изводят. Кабы свой материал, домашний, деревенский, так я бы слова не сказала, а то купленный, дорогой, так его и жалко. Помилуйте, требует сахару, ванилю, рыбьего клею; а ваниль этот дорогой, а рыбий клей еще дороже. Ну и
положил бы чуточку для духу, а он валит зря: сердце-то и мрет,
на него глядя.
Как он тревожился, когда, за небрежное объяснение, взгляд ее становился сух, суров, брови сжимались и по лицу разливалась тень безмолвного, но глубокого неудовольствия. И ему надо было
положить двои, трои сутки тончайшей игры ума, даже лукавства, огня и все свое уменье обходиться с женщинами, чтоб вызвать, и то с трудом, мало-помалу, из
сердца Ольги зарю ясности
на лицо, кротость примирения во взгляд и в улыбку.
— Брат, что с тобой! ты несчастлив! — сказала она,
положив ему руку
на плечо, — и в этих трех словах, и в голосе ее — отозвалось, кажется, все, что есть великого в
сердце женщины: сострадание, самоотвержение, любовь.
— Mon enfant, клянусь тебе, что в этом ты ошибаешься: это два самые неотложные дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, — милый мой юноша! (Он
положил мне обе руки
на голову.) Благословляю тебя и твой жребий… будем всегда чисты
сердцем, как и сегодня… добры и прекрасны, как можно больше… будем любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах… Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу… и я благословляю тебя! (франц.)]
Мысль потерять отца своего тягостно терзала его
сердце, а положение бедного больного, которое угадывал он из письма своей няни, ужасало его. Он воображал отца, оставленного в глухой деревне,
на руках глупой старухи и дворни, угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без помощи в мучениях телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не получал он от отца писем и не подумал о нем осведомиться,
полагая его в разъездах или хозяйственных заботах.
Как больно здесь, как
сердцу тяжко стало!
Тяжелою обидой, словно камнем,
На сердце пал цветок, измятый Лелем
И брошенный. И я как будто тоже
Покинута и брошена, завяла
От слов его насмешливых. К другим
Бежит пастух; они ему милее;
Звучнее смех у них, теплее речи,
Податливей они
на поцелуй;
Кладут ему
на плечи руки, прямо
В глаза глядят и смело, при народе,
В объятиях у Леля замирают.
Веселье там и радость.
Во всем этом является один вопрос, не совсем понятный. Каким образом то сильное симпатическое влияние, которое Огарев имел
на все окружающее, которое увлекало посторонних в высшие сферы, в общие интересы, скользнуло по
сердцу этой женщины, не оставив
на нем никакого благотворного следа? А между тем он любил ее страстно и
положил больше силы и души, чтоб ее спасти, чем
на все остальное; и она сама сначала любила его, в этом нет сомнения.
— Господа! без прений! — провозгласил председатель собрания, — пусть каждый поступит, как ему Бог
на сердце положит!
Только пасынок Ионушко
Не поверил слезам мачехи,
Положил он ей ручку
на сердце,
Говорил он ей кротким голосом:
— Ой ты, мачеха, судьба моя,
Ой ты, птица ночная, хитрая,
А не верю я слезам твоим...
— Лукьян Тимофеевич, действительно, — согласился и законфузился Лебедев, покорно опуская глаза и опять
кладя руку
на сердце.
Несколько позже, когда я уже успел освободиться из-под влияния того предубеждения, которое развилось у меня относительно вас, — несколько позже,
положив руку
на сердце, я мог уже беспристрастнее взглянуть
на дело и, следовательно, быть строже и к самому себе; я пришел к тому заключению, что выказывать свои личные желания относительно другого никто из нас не вправе, тем более если эти желания клонятся к удалению одного из членов.
Если каждый из нас попробует
положить, выражаясь пышно, руку
на сердце и смело дать себе отчет в прошлом, то всякий поймает себя
на том, что однажды, в детстве, сказав какую-нибудь хвастливую или трогательную выдумку, которая имела успех, и повторив ее поэтому еще два, и пять, и десять раз, он потом не может от нее избавиться во всю свою жизнь и повторяет совсем уже твердо никогда не существовавшую историю, твердо до того, что в конце концов верит в нее.
А так как, с другой стороны, я достоверно знаю, что все они кончались словами: вменить начальникам губерний в обязанностьи т. д., то,
положив руку
на сердце, я с уверенностью могу сказать, что содержание их мне заранее известно до точности, а следовательно, и читать их особенной надобности для меня не настоит.
Конечно, князь, другой
на моем месте, как благородный человек, произвел бы тут дебоширство, но я усмирил волнение негодующего
сердца и
положил всю надежду
на бога…
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно
полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и то сказать, я с малолетства такой уж прожектер был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить не могу! Это вот как в критиках пишут,
сердце с рассудком в разладе — ну, как засядет оно туда, никакими силами оттуда и не вытащишь:
на стену лезть готов!
На меня все оглядываться стали, что я их своими подарками ниже себя ставлю; так что им даже совестно после меня
класть, а я решительно уже ничего не жалею, потому моя воля,
сердце выскажу, душу выкажу, и выказал.
— Любил, — говорит, — любил, злодей, любил, ничего не жалел, пока не был сам мне по
сердцу, а полюбила его — он покинул. А за что?.. Что она, моя разлучница, лучше меня, что ли, или больше меня любить его станет… Глупый он, глупый! Не греть солнцу зимой против летнего, не видать ему век любви против того, как я любила, так ты и скажи ему: мол, Груша, умирая, так тебе ворожила и
на рок
положила.
— Нет! — начал он. — Это обидно, очень обидно! Обидно за себя, когда знаешь, что в десять лет
положил на службу и душу и
сердце… Наконец, грустно за самое дело, которое, что б ни говорили, мало подвигается к лучшему.
И в тот же вечер этот господин Сердечкин начал строить куры поочередно обеим барышням, еще не решивши, к чьим ногам
положит он свое объемистое
сердце. Но эти маленькие девушки, почти девочки, уже умели с чисто женским инстинктом невинно кокетничать и разбираться в любовной вязи.
На все пылкие подходы юнкера они отвечали...
Она
положила на его правое плечо руку — а в свесившейся кисти ее,
на золотой цепочке, надетой
на большой палец, маленький перламутровый портмоне, который я ей подарил тогда.
На крышке портмоне накладка, рисунок которой слишком мелок, сразу я не рассмотрел, зато обратила мое внимание брошка —
сердце, пронзенное стрелой. То же самое было
на портмоне.
— Усладите вперед
сердце ваше добротой и милостию и потом уже приходите жаловаться
на родных детей, кость от костей своих, вот что, должно
полагать, означает эмблема сия, — тихо, но самодовольно проговорил толстый, но обнесенный чаем монах от монастыря, в припадке раздраженного самолюбия взяв
на себя толкование.
Детей они весьма часто убивали, сопровождая это разными, придуманными для того, обрядами: ребенка, например, рожденного от учителя и хлыстовки, они наименовывали агнцем непорочным, и отец этого ребенка сам закалывал его, тело же младенца сжигали, а кровь и
сердце из него высушивали в порошок, который
клали потом в их причастный хлеб, и ересиарх, раздавая этот хлеб
на радениях согласникам, говорил, что в хлебе сем есть частица закланного агнца непорочного.
— Да почесть что одним засвидетельствованием рук и пробавляемся. Прежде, бывало, выйдешь
на улицу — куда ни обернешься, везде источники видишь, а нынче у нас в ведении только сколка льду
на улицах да бунты остались, прочее же все по разным ведомствам разбрелось. А я, между прочим, твердо в своем
сердце положил: какова пора ни мера, а во всяком случае десять тысяч накопить и
на родину вернуться. Теперь судите сами: скоро ли по копейкам экую уйму денег сколотишь?
Если тебя изнасиловал какой-нибудь негодяй, — господи, что не возможно в нашей современной жизни! — я взял бы тебя,
положил твою голову себе
на грудь, вот как я делаю сейчас, и сказал бы: «Милое мое, обиженное, бедное дитя, вот я жалею тебя как муж, как брат, как единственный друг и смываю с твоего
сердца позор моим поцелуем».
Хотя няня, тоже поэт в душе,
клала на все самые мягкие краски, выделяя лишь светлые образы дорогого ее крепостническому
сердцу прошлого, но и в ее передаче эта фигура рисовалась некоторой тенью…
«Господу, — говорю, — было угодно меня таким создать», — да с сими словами и опять заплакал; опять
сердце, знаете, сжалось: и сержусь
на свои слезы и плачу. Они же, покойница, глядели, глядели
на меня и этак молчком меня к себе одним пальчиком и поманули: я упал им в ноги, а они
положили мою голову в колени, да и я плачу, и они изволят плакать. Потом встали, да и говорят...
Потом приснилась Людмиле великолепная палата с низкими, грузными сводами, — и толпились в ней нагие, сильные, прекрасные отроки, — а краше всех был Саша. Она сидела высоко, и нагие отроки перед нею поочередно бичевали друг друга. И когда
положили на пол Сашу, головою к Людмиле, и бичевали его, а он звонко смеялся и плакал, — она хохотала, как иногда хохочут во сне, когда вдруг усиленно забьется
сердце, — смеются долго, неудержимо, смехом сомозабвения и смерти…
Он покраснел, встал, сильно шаркнул ногою по ковру, поклонился и быстро сел. Потом опять встал,
положил руку к
сердцу и сказал, умильно глядя
на барышню...
Положит меня, бывало,
на колени к себе, ищет ловкими пальцами в голове, говорит, говорит, — а я прижмусь ко груди, слушаю —
сердце её бьётся, молчу, не дышу, замер, и — самое это счастливое время около матери, в руках у ней вплоть её телу, ты свою мать помнишь?
Он испугался, вскочил, женщина очнулась, целовала его, успокаивая, и когда Матвей задремал
на её руках, она, осторожно
положив голову его
на подушку, перекрестила и, приложив руку к
сердцу, поклонилась ему.
Она не ошиблась в том, что он имел от природы хороший ум, предоброе
сердце и строгие правила честности и служебного бескорыстия, но зато во всем другом нашла она такую ограниченность понятий, такую мелочность интересов, такое отсутствие самолюбия и самостоятельности, что неробкая душа ее и твердость в исполнении дела,
на которое она уже решилась, — не один раз сильно колебались; не один раз приходила она в отчаяние, снимала с руки обручальное кольцо,
клала его перед образом Смоленския божия матери и долго молилась, обливаясь жаркими слезами, прося просветить ее слабый ум.
Он раздумывал над тем, куда
положить всю эту силу молодости, только раз в жизни бывающую в человеке, —
на искусство ли,
на науку ли,
на любовь ли к женщине, или
на практическую деятельность, — не силу ума,
сердца, образования, а тот неповторяющийся порыв, ту
на один раз данную человеку власть сделать из себя всё, чтò он хочет, и как ему кажется, и из всего мира всё, чтò ему хочется.
— Слава тебе господи! — вскричал Алексей. — Насилу ты за ум хватился, боярин! Ну, отлегло от
сердца! Знаешь ли что, Юрий Дмитрич? Теперь я скажу всю правду: я не отстал бы от тебя, что б со мной
на том свете ни было, если б ты пошел служить не только полякам, но даже татарам; а как бы знал да ведал, что у меня было
на совести? Каждый день я
клал по двадцати земных поклонов, чтоб господь простил мое прегрешение и наставил тебя
на путь истинный.
Пепел(вздыхая). Красивая ты, Васка (женщина
кладет ему руку
на шею, но он встряхивает руку ее движением плеча) — а никогда не лежало у меня
сердце к тебе… И жил я с тобой и всё… а никогда ты не нравилась мне…
— Что делать! — произнес Глеб, проводя ладонью по седым кудрям своим. — Дело как есть законное, настоящее дело; жалей не жалей, решить как-нибудь надыть.
Сердце болит — разум слушаться не велит…
На том и
положил: Гришка пойдет!
Глеб, несмотря
на грусть, тяготившую его
сердце, рассудил весьма основательно, что в настоящую разгульную минуту Захару не до счетов: были бы деньги. Он
положил воспользоваться случаем и дать не восемь целковых — средняя плата батракам (двугривенный в день), — но несколько меньше; основываясь
на этом, он сказал решительно...
Пусть читатель
положит руку
на сердце и вспомнит, какое множество поступков в его собственной жизни не имело решительно другой причины.
Илья охватил у колена огромную ногу кузнеца и крепко прижался к ней грудью. Должно быть, Савёл ощутил трепет маленького
сердца, задыхавшегося от его ласки: он
положил на голову Ильи тяжёлую руку, помолчал немножко и густо молвил...
—
Положи, говорю, нож! — тише сказал хозяин. Илья
положил нож
на прилавок, громко всхлипнул и снова сел
на пол. Голова у него кружилась, болела, ухо саднило, он задыхался от тяжести в груди. Она затрудняла биение
сердца, медленно поднималась к горлу и мешала говорить. Голос хозяина донёсся до него откуда-то издали...
Градобоев. Так вот, друзья любезные, как хотите: судить ли мне вас по законам, или по душе, как мне бог
на сердце положит.
Дело происходило уже осенью в Ницце. Однажды утром, когда я зашел к ней в номер, она сидела в кресле,
положив ногу
на ногу, сгорбившись, осунувшись, закрыв лицо руками, и плакала горько, навзрыд, и ее длинные, непричесанные волосы падали ей
на колени. Впечатление чудного, удивительного моря, которое я только что видел, про которое хотел рассказать, вдруг оставило меня, и
сердце мое сжалось от боли.
Анна Михайловна слегка наморщила брови и впервые в жизни едва не рассердилась. Она
положила свою руку
на темя Ильи Макаровича, порывисто придвинула его ухо к своему
сердцу и сказала...
— Ни одной ночи, — говорит, — бедная, не спала: все, бывало, ходила в белый зал гулять, куда, кроме как для балов, никто и не хаживал. Выйдет, бывало, туда таково страшно, без свечи, и все ходит, или сядет у окна, в которое с улицы фонарь светит, да
на портрет Марии Феодоровны смотрит, а у самой из глаз слезы текут. — Надо
полагать, что она до самых последних минут колебалась, но потом преданность ее взяла верх над
сердцем, и она переломила себя и с той поры словно от княжны оторвалась.
Как почта получится, они ваши письма отберут, прочитают и к себе
на грудь к
сердцу положат, а те мне приказывают все в огонь бросать.