Неточные совпадения
Брат Василий задумался. «Говорит этот человек несколько витиевато, но в словах его есть правда, — думал <он>. — Брату моему Платону недостает
познания людей, света и
жизни». Несколько помолчав, сказал так вслух...
— Простите, что прерываю вашу многозначительную речь, — с холодной вежливостью сказал Самгин. — Но, помнится, вы учили понимать
познание как инстинкт, третий инстинкт
жизни…
— Читал Кропоткина, Штирнера и других отцов этой церкви, — тихо и как бы нехотя ответил Иноков. — Но я — не теоретик, у меня нет доверия к словам. Помните — Томилин учил нас:
познание — третий инстинкт? Это, пожалуй, верно в отношении к некоторым, вроде меня, кто воспринимает
жизнь эмоционально.
Вы черпнете
познания добра и зла, упьетесь счастьем и потом задумаетесь на всю
жизнь, — не этой красивой, сонной задумчивостью.
И он усвоил себе все те обычные софизмы о том, что отдельный разум человека не может познать истины, что истина открывается только совокупности людей, что единственное средство
познания ее есть откровение, что откровение хранится церковью и т. п.; и с тех пор уже мог спокойно, без сознания совершаемой лжи, присутствовать при молебнах, панихидах, обеднях, мог говеть и креститься на образа и мог продолжать служебную деятельность, дававшую ему сознание приносимой пользы и утешение в нерадостной семейной
жизни.
Русь совсем не свята и не почитает для себя обязательно сделаться святой и осуществить идеал святости, она — свята лишь в том смысле, что бесконечно почитает святых и святость, только в святости видит высшее состояние
жизни, в то время как на Западе видят высшее состояние также и в достижениях
познания или общественной справедливости, в торжестве культуры, в творческой гениальности.
На более глубокую почву должна быть поставлена та истина, что величайшие достижения человеческой общественности связаны с творческой властью человека над природой, т. е. с творчески-активным обращением к космической
жизни, как в
познании, так и в действии.
Иррациональная философия
жизни в сущности истиной не интересуется, но в этой философии есть доля истины, той истины, что
познание есть функция
жизни.
Если
жизнь, созданная после социальной революции, будет уродлива и будет находиться на очень низком уровне
познания истины, то это будет показателем внутренней порчи.
Истина, единая цельная Истина есть Бог, и
познание Истины есть вхождение в божественную
жизнь.
Нельзя смешивать логическую необходимость в
познании и необходимость в самой
жизни мира; но и в самом
познании нет исключительной логической необходимости, которая занимает лишь часть
познания.
С известного года моей
жизни я окончательно вошел в мир
познания, мир философский, и я живу в этом мире и доныне.
Источник философского
познания — целостная
жизнь духа, духовный опыт.
Между фактами моей
жизни и книгой о них будет лежать акт
познания, который меня более всего и интересует.
Моя память о моей
жизни и моем пути будет сознательно активной, то есть будет творческим усилием моей мысли, моего
познания сегодняшнего дня.
Я готов себя сознать романтиком вот по каким чертам: примат субъекта над объектом, противление детерминизму конечного и устремление к бесконечному, неверие в достижение совершенства в конечном, интуиция против дискурсии, антиинтеллектуализм и понимание
познания как акта целостного духа, экзальтация творчества в человеческой
жизни, вражда к нормативизму и законничеству, противоположение личного, индивидуального власти общего.
В книге, написанной мной о себе, не будет выдумки, но будет философское
познание и осмысливание меня самого и моей
жизни.
Но довольно скоро пришел к своеобразной теории
познания, которую пытался усовершенствовать всю
жизнь, хотя неспособен был создать системы.
Повторяю, это не есть книга признаний, это книга осмысливания,
познания смысла
жизни.
Любовь к философии, к
познанию смысла
жизни вытесняла во мне все.
Наоборот, я всегда думал, что философское
познание есть функция
жизни, есть символика духовного опыта и духовного пути.
Впоследствии и эта минута часто вставала в моей душе, особенно в часы усталости, как первообраз глубокого, но живого покоя… Природа ласково манила ребенка в начале его
жизни своей нескончаемой, непонятной тайной, как будто обещая где-то в бесконечности глубину
познания и блаженство разгадки…
Шестов противополагает древу
познания добра и зла древо
жизни.
Зачем заботиться о приобретении
познаний, когда наша
жизнь и общество в противоборстве со всеми великими идеями и истинами, когда всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль о справедливости, о добре, о пользе общей клеймится и преследуется, как преступление?» «Везде насилия и насилия, стеснения и ограничения, — нигде простора бедному русскому духу.
Философия, да и всякое
познание, была функцией
жизни, а
жизнь была органически религиозна.
Но сама
жизнь познания догматична, в ней так же заключены «догматы», как кровяные шарики заключены в нашей крови.
Нельзя нормально познавать без этики
познания не потому, что логика и гносеология имеют исключительно дело с нормами долженствования, а потому, что
познание есть функция
жизни и предполагает здоровую
жизнь познающего.
Познание не есть рационализирование бытия и
жизни, а есть их внутреннее просветление, их творческое развитие.
Гносеологический гамлетизм с самого начала предполагает
познание отсеченным от цельной
жизни духа, субъект оторванным от объекта и ему противоположным, мышление выделенным из бытия и где-то вне его помещенным.
Вновь обрести утерянный Логос философия может лишь путем посвящения в тайны религиозной
жизни, лишь приобщением к
жизни Логоса приобретается он как орган
познания.
Мышление есть бытие, оно в бытии пребывает,
познание есть
жизнь, оно в
жизни совершается.
Нет, кантианство ставит роковые дилеммы для самой
жизни, для самого бытия, а не только для
познания, для науки.
Но в Логосе субъект и объект тождественны; в мировой
жизни Логоса акт
познания есть акт самой
жизни, знание есть бытие (знание есть непременно бытие, но бытие не есть непременно знание, как думал Гегель).
Поэтому протестантизм перенес центр тяжести
жизни и
познания в субъективный мир человека, в изолированную, предоставленную себе душу.
Истина стяжается
жизнью и подвигом, усилием воли и целостным духом, а не одним
познанием.
То, что я говорю, вовсе не есть возвращение к психологическому направлению в теории
познания, которое всегда рассматривает мышление как функцию
жизни индивидуальной души.
Кантианское сознание в значительной степени определяет ход европейской культуры, культуры германской, во всяком случае, кантианство — факт
жизни, а не только
познания.
Да и с моей точки зрения нет такой противоположности и различия между практикой, опытом,
жизнью и учением, умозрением,
познанием.
Познание есть непосредственная
жизнь самого бытия — вот что утверждает Лосский.
Рационализм лейбницевского типа никогда не утверждал, что бытие создается знанием; разум для Лейбница был органом
познания бытия, но само бытие имело самобытную
жизнь.
Способ лечения может быть лишь один: отказ от притязаний отвлеченной философии, возврат к мистическому реализму, т. е. к истокам бытия, к живому питанию, к
познанию как функции целостного процесса
жизни.
Разум должен прекратить свое изолированное, отсеченное существование и органически воссоединиться с цельной
жизнью духа, тогда только возможно в высшем смысле разумное
познание.
Но сам же Лосский помогает нам перенести вопрос о дефектах
познания на почву онтологическую, увидеть корень зла в самом бытии, в самой живой действительности, а не в том, что субъект конструирует объект и тем умерщвляет в нем
жизнь.
Но странным образом этот всевластный опыт нисколько не сближает
познания с бытием, субъект остается оторванным от объекта, действительность продолжает отсутствовать в
познании, самой
жизни нет в опыте.
Нам дан акт
познания как акта
жизни, как живое — вот что мы находим непосредственно и первоначально.
Жизнь духа, само бытие, во всех смыслах предшествует всякой науке, всякому
познанию, всякому мышлению, всякой категории, всякому суждению, всякому гносеологическому субъекту.
Прагматизм порывает с отвлеченным
познанием, пытается восстановить связь
познания с
жизнью, вновь превратить
познание в функцию
жизни — он знаменует собою кризис рационалистической философии.
В этом только смысле можно сказать, что всякая теория
познания имеет онтологический базис, т. е. не может уклониться от утверждения той истины, что
познание есть часть
жизни,
жизни, данной до рационалистического рассечения на субъект и объект.
Полнота же и цельность
жизни духа заключает в себе
познание, это не риккертовское «переживание».
Специфическая критичность критической философии основана на разрывании живого целого, на рассечении того живого организма, в котором совершается акт
познания как акт
жизни.