Неточные совпадения
Человек жалок и беспомощен, когда подходит к
жизни с одним только умом, с кодексом его понятий, суждений и умозаключений. Так был бы беспомощен скрипач, который вышел бы играть хотя бы и с самым прекрасным смычком, но без скрипки. Сущность
жизни познается каким-то особенным путем, внеразумным. Есть способность к этому
познанию, — и ум, как смычок, извлечет из него полные, живые, могущественные мелодии.
Инстинктом, говорит он, живое существо глубже входит в
жизнь, глубже познает ее, но это
познание у животного не переходит в сознание и направлено исключительно на ближайшие, практические полезности.
Если бы пробудилось спящее в нем сознание, если бы он обратился вовнутрь на
познание, вместо того чтобы переходить во внешние действия, если бы мы умели спрашивать его, а он умел бы отвечать, он выдал бы нам самые глубокие тайны
жизни…
Он начинал чувствовать, что его бытие со всею красотою и ограничением покоится на скрытой подпочве страдания и
познания, что его аполлоновское отношение к
жизни, подобно покрывалу, только скрывает от него ясно им чуемую дионисову истину
жизни.
Из безмерных мук, из отчаяния и слез, из ощущения растерзанной и разъединенной
жизни рождается радостное
познание бога и его откровений,
познание высшего единства мира, просветленное примирение с
жизнью.
Какая при таком жизнеотношении возможна активность? Правильно говорит Шопенгауэр о трагедии: «Столь могущественные дотоле мотивы теряют свою силу, и, вместо них, полнейшее
познание существа мира, действуя, как квиетив воли, приводит резиньяцию, отказ не только от
жизни, но и от всего хотения самой
жизни».
Человек отрешается от воли к
жизни, умерщвляет в себе всякое хотение и обращается в носителя безвольного
познания…
И сколько их еще, этих бездн и ужасов
познания, от которых опьяненный
жизнью живой человек защищен «прочным колоколом неведения»!
Существо отношения человека к
жизни мало изменится от того, будет ли у него одна теория
познания или другая.
«Наша мысль, в своей чисто логической форме, не способна представить себе действительную природу
жизни, — говорит Бергсон. —
Жизнь создала ее в определенных обстоятельствах для воздействия на определенные предметы; мысль — только проявление, один из видов
жизни, — как же может она охватить
жизнь?.. Наш ум неисправимо самонадеян; он думает, что по праву рождения или завоевания, прирожденно или благоприобретено, он обладает всеми существенными элементами для
познания истины».
Наблюдения над другими существами, стремящимися к своим, неизвестным мне, целям, составляющим подобие того блага, стремление к которому я знаю в себе, не только не могут ничего уяснить мне, но наверное могут скрыть от меня мое истинное
познание жизни.
Неточные совпадения
Брат Василий задумался. «Говорит этот человек несколько витиевато, но в словах его есть правда, — думал <он>. — Брату моему Платону недостает
познания людей, света и
жизни». Несколько помолчав, сказал так вслух:
— Простите, что прерываю вашу многозначительную речь, — с холодной вежливостью сказал Самгин. — Но, помнится, вы учили понимать
познание как инстинкт, третий инстинкт
жизни…
— Читал Кропоткина, Штирнера и других отцов этой церкви, — тихо и как бы нехотя ответил Иноков. — Но я — не теоретик, у меня нет доверия к словам. Помните — Томилин учил нас:
познание — третий инстинкт? Это, пожалуй, верно в отношении к некоторым, вроде меня, кто воспринимает
жизнь эмоционально.
Вы черпнете
познания добра и зла, упьетесь счастьем и потом задумаетесь на всю
жизнь, — не этой красивой, сонной задумчивостью.
И он усвоил себе все те обычные софизмы о том, что отдельный разум человека не может познать истины, что истина открывается только совокупности людей, что единственное средство
познания ее есть откровение, что откровение хранится церковью и т. п.; и с тех пор уже мог спокойно, без сознания совершаемой лжи, присутствовать при молебнах, панихидах, обеднях, мог говеть и креститься на образа и мог продолжать служебную деятельность, дававшую ему сознание приносимой пользы и утешение в нерадостной семейной
жизни.