Неточные совпадения
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то
поднял он,
Да в
землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на
землю. «Это что? кто-то едет», подумал он, услыхав бубенцы, и
поднял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета
с важами. Дышловые лошади жались от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
Печорин сел верхом; я
поднял ее
с земли и кое-как посадил к нему на седло; он обхватил ее рукой, и мы поехали назад.
Представляя, что она рвет
с дерева какие-то американские фрукты, Любочка сорвала на одном листке огромной величины червяка,
с ужасом бросила его на
землю,
подняла руки кверху и отскочила, как будто боясь, чтобы из него не брызнуло чего-нибудь. Игра прекратилась: мы все, головами вместе, припали к
земле — смотреть эту редкость.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в
землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он
поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот.
С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Самгин высоко
поднял его и швырнул прочь, на
землю, — он разбился на куски, и тотчас вокруг Самгина размножились десятки фигур, совершенно подобных ему; они окружили его, стремительно побежали вместе
с ним, и хотя все были невесомы, проницаемы, как тени, но страшно теснили его, толкали, сбивая
с дороги, гнали вперед, — их становилось все больше, все они были горячие, и Самгин задыхался в их безмолвной, бесшумной толпе.
Царь медленно шел к военно-морскому отделу впереди этих людей, но казалось, что они толкают его. Вот губернатор Баранов гибко наклонился,
поднял что-то
с земли из-под ног царя и швырнул в сторону.
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу, казаки
подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло
с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади, на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом
с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Пружинно вскочив на ноги, он рывком
поднял бабу
с земли, облапил длинными руками, поцеловал и, оттолкнув, крикнул, задыхаясь, грозя кулаком...
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый,
с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной рукою,
с вилкой в ней, он писал узоры в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на
земле, нищими по золоту ходят, лень им золото
поднять…
Я налил ему и Эйноске по бокалу шампанского: они стали было отнекиваться и от этого, но Кавадзи махнул головой, и они, поклонившись ему до
земли, выпили
с жадностью, потом обратили признательный взгляд ко мне и
подняли бокалы ко лбу в знак благодарности.
— Примеч. авт.] Иные, еще обросшие листьями внизу, словно
с упреком и отчаянием
поднимали кверху свои безжизненные, обломанные ветви; у других из листвы, еще довольно густой, хотя не обильной, не избыточной по-прежнему, торчали толстые, сухие, мертвые сучья;
с иных уже кора долой спадала; иные наконец вовсе повалились и гнили, словно трупы, на
земле.
Прошло несколько мгновений… Она притихла,
подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились — она упала на колени… Я не выдержал и бросился к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы — она
с слабым криком поднялась и исчезла за деревьями, оставив разбросанные цветы на
земле.
Между тем погода начала хмуриться, небо опять заволокло тучами. Резкие порывы ветра
подымали снег
с земли. Воздух был наполнен снежной пылью, по реке кружились вихри. В одних местах ветром совершенно сдуло снег со льда, в других, наоборот, намело большие сугробы. За день все сильно прозябли. Наша одежда износилась и уже не защищала от холода.
Упавшее дерево
поднимает кверху свои корни вместе
с землей и
с застрявшими между ними камнями.
А когда мужчины вздумали бегать взапуски, прыгать через канаву, то три мыслителя отличились самыми усердными состязателями мужественных упражнений: офицер получил первенство в прыганье через канаву, Дмитрий Сергеич, человек очень сильный, вошел в большой азарт, когда офицер поборол его: он надеялся быть первым на этом поприще после ригориста, который очень удобно
поднимал на воздухе и клал на
землю офицера и Дмитрия Сергеича вместе, это не вводило в амбицию ни Дмитрия Сергеича, ни офицера: ригорист был признанный атлет, но Дмитрию Сергеичу никак не хотелось оставить на себе того афронта, что не может побороть офицера; пять раз он схватывался
с ним, и все пять раз офицер низлагал его, хотя не без труда.
И когда придет час меры в злодействах тому человеку,
подыми меня, Боже, из того провала на коне на самую высокую гору, и пусть придет он ко мне, и брошу я его
с той горы в самый глубокий провал, и все мертвецы, его деды и прадеды, где бы ни жили при жизни, чтобы все потянулись от разных сторон
земли грызть его за те муки, что он наносил им, и вечно бы его грызли, и повеселился бы я, глядя на его муки!
Потихоньку побежал он,
поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка погасла, на могиле лежал камень, заросший травою. «Этот камень нужно
поднять!» — подумал дед и начал обкапывать его со всех сторон. Велик проклятый камень! вот, однако ж, упершись крепко ногами в
землю, пихнул он его
с могилы. «Гу!» — пошло по долине. «Туда тебе и дорога! Теперь живее пойдет дело».
И вдруг гигант подымается во весь рост, а в высоте бурно проносится ураган крика. По большей части Рущевич выкрикивал при этом две — три незначащих фразы, весь эффект которых был в этом подавляющем росте и громовых раскатах. Всего страшнее было это первое мгновение: ощущение было такое, как будто стоишь под разваливающейся скалой. Хотелось невольно —
поднять руки над головой, исчезнуть, стушеваться, провалиться сквозь
землю. В карцер после этого мы устремлялись
с радостью, как в приют избавления…
А когда Славка,
подняв вместе
с гробом на плечи, понесли из комнаты на двор, то мать его громко кричала и билась на руках у людей, прося, чтобы и ее зарыли в
землю вместе
с сыном, и что она сама виновата в его смерти.
Обаятельно лежать вверх лицом, следя, как разгораются звезды, бесконечно углубляя небо; эта глубина, уходя всё выше, открывая новые звезды, легко
поднимает тебя
с земли, и — так странно — не то вся
земля умалилась до тебя, не то сам ты чудесно разросся, развернулся и плавишься, сливаясь со всем, что вокруг.
Дядья, в одинаковых черных полушубках, приподняли крест
с земли и встали под крылья; Григорий и какой-то чужой человек,
с трудом
подняв тяжелый комель, положили его на широкое плечо Цыганка; он пошатнулся, расставил ноги.
Я рассчитывал, что буря, захватившая нас в дороге, скоро кончится, но ошибся.
С рассветом ветер превратился в настоящий шторм. Сильный ветер
подымал тучи снегу
с земли и
с ревом несся вниз по долине. По воздуху летели мелкие сучья деревьев, корье и клочки сухой травы. Берестяная юрточка вздрагивала и, казалось, вот-вот тоже подымется на воздух. На всякий случай мы привязали ее веревками от нарт за ближайшие корни и стволы деревьев.
Ему не дали кончить, — как-то вся толпа хлынула на него, смяла, и слышно было только, как на
земле молотили живое человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул, лошадей
поднимал за передние ноги, а тут не устоял. Макар бросился было к нему на выручку, но его сейчас же стащили
с лошади и десятки рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а на росстани остались одни мужики.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой
земле; как, по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко
подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке горячую собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает собаку ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа
с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее
с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается
с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй, всякий посмотрит
с удовольствием.
Наконец выбрали и накидали целые груды мокрой сети, то есть стен или крыльев невода, показалась мотня, из длинной и узкой сделавшаяся широкою и круглою от множества попавшейся рыбы; наконец стало так трудно тащить по мели, что принуждены были остановиться, из опасения, чтоб не лопнула мотня;
подняв высоко верхние подборы, чтоб рыба не могла выпрыгивать, несколько человек
с ведрами и ушатами бросились в воду и, хватая рыбу, битком набившуюся в мотню, как в мешок, накладывали ее в свою посуду, выбегали на берег, вытряхивали на
землю добычу и снова бросались за нею; облегчив таким образом тягость груза, все дружно схватились за нижние и верхние подборы и
с громким криком выволокли мотню на берег.
Люди разбились на две группы — одна, окружив станового, кричала и уговаривала его, другая, меньше числом, осталась вокруг избитого и глухо, угрюмо гудела. Несколько человек
подняли его
с земли, сотские снова хотели вязать руки ему.
У него в роте путем долгого, упорного труда был выработан при маршировке особый, чрезвычайно редкий и твердый шаг, причем солдаты очень высоко
поднимали ногу вверх и
с силою бросали ее на
землю. Это выходило громко и внушительно и служило предметом зависти для других ротных командиров.
Теперь,
подняв голову, раздув огненные ноздри и держа черный хвост на отлете, он сперва легкою поступью, едва касаясь
земли, двинулся навстречу коню Морозова; но когда князь, не съезжаясь
с противником, натянул гремучие поводья, аргамак прыгнул в сторону и перескочил бы через цепь, если бы седок ловким поворотом не заставил его вернуться на прежнее место.
Мерно шел конь,
подымая косматые ноги в серебряных наколенниках, согнувши толстую шею, и когда Дружина Андреевич остановил его саженях в пяти от своего противника, он стал трясти густою волнистою гривой, достававшею до самой
земли, грызть удила и нетерпеливо рыть песок сильным копытом, выказывая при каждом ударе блестящие шипы широкой подковы. Казалось, тяжелый конь был подобран под стать дородного всадника, и даже белый цвет его гривы согласовался
с седою бородой боярина.
— А я тебе говорю, что и ты не прав… — начинает догматически писарь, упорно не
подымая на него своих глаз и
с важностью смотря в
землю.
В узкой полоске тени лежала лохматая собака
с репьями в шерсти и возилась, стараясь спрятать в тень всю себя, но или голова её, или зад оказывались на солнце. Над нею жадно кружились мухи, а она, ленясь
поднять голову, угрожающе щёлкала зубами, ловя тени мух, мелькавшие на пыльной
земле. Правый глаз её был залит бельмом, и, когда солнце освещало его, он казался медным.
Фока вышел на двор
с фонарём в руках и, согнувшись,
подняв фонарь к лицу, точно показывая себя
земле, закружился, заплутал по двору.
Над ним наклонилась Палага, но он не понимал её речи,
с ужасом глядя, как бьют Савку: лёжа у забора вниз лицом, парень дёргал руками и ногами, точно плывя по
земле; весёлый, большой мужик Михайло, высоко
поднимая ногу, тяжёлыми ударами пятки, чёрной, точно лошадиное копыто, бухал в его спину, а коренастый, добродушный Иван, стоя на коленях, истово ударял по шее Савки, точно стараясь отрубить голову его тупым, красным кулаком.
— И я вот тоже! — сообщил Кожемякин, а его собеседник
поднял прут
с земли и взглянул в небо, откуда снова сеялась мокрая пыль.
Господин официр
поднял руки и подался вперед, но вдруг произошло нечто необыкновенное: он крякнул, все огромное туловище его покачнулось, поднялось от
земли, ноги брыкнули на воздухе, и, прежде чем дамы успели вскрикнуть, прежде чем кто-нибудь мог понять, каким образом это сделалось, господин официр, всей своей массой,
с тяжким плеском бухнулся в пруд и тотчас же исчез под заклубившейся водой.
Меж тем Кудимыч делал необычайные усилия, чтоб подойти к воротам; казалось, какая-то невидимая сила тянула его назад, и каждый раз, как он
подымал ногу, чтоб перешагнуть через подворотню, его отбрасывало на несколько шагов; пот градом катился
с его лица. Наконец после многих тщетных усилий он, задыхаясь, повалился на
землю и прохрипел едва внятным голосом...
Егорушка слез
с передка. Несколько рук подхватило его,
подняло высоко вверх, и он очутился на чем-то большом, мягком и слегка влажном от росы. Теперь ему казалось, что небо было близко к нему, а
земля далеко.
Есть люди, об уме которых можно верно судить по их голосу и смеху. Чернобородый принадлежал именно к таким счастливцам: в его голосе и смехе чувствовалась непроходимая глупость. Кончив хлестать, русый Дымов
поднял кнутом
с земли и со смехом швырнул к подводам что-то похожее на веревку.
— Зачем ты в
землю кланяешься? — говорил Нехлюдов,
с досадой
поднимая ее за плечи. — Разве нельзя так сказать? Ты знаешь, что я этого не люблю. Жени сына, пожалуйста; я очень рад, коли у тебя есть невеста на примете.
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка
с головы его упала. Наклоняясь, чтоб
поднять её, он не мог отвести глаз
с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью, глаза болели от напряжения.
С большим усилием он оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в
землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
Люди толкались, забегая один вперёд другого, размахивали руками, кидали в воздух шапки, впереди всех, наклонив голову, точно бык, шёл Мельников
с тяжёлою палкой в руках и национальным флагом на ней. Он смотрел в
землю, ноги
поднимал высоко и, должно быть,
с большой силою топал о
землю, — при каждом ударе тело его вздрагивало и голова качалась. Его рёв густо выделялся из нестройного хаоса жидких, смятённых криков обилием охающих звуков.
Дети начали кланяться в
землю, и молитва, по-видимому, приходила к концу. Дорушка заметила это: она тихо встала
с колен,
подняла с травы лежавший возле нее бумажный мешок
с плодами, подошла к окну, положила его на подоконнике и, не замеченная никем из семьи молочной красавицы, скоро пошла из садика.
Сказав так, он соединился
с Эстампом, и они, сойдя на
землю, исчезли влево, а я
поднял глаза на Тома и увидел косматое лицо
с огромной звериной пастью, смотревшее на меня
с двойной высоты моего роста, склонив огромную голову. Он подбоченился. Его плечи закрыли горизонт. Казалось, он рухнет и раздавит меня.
Теперь офицер смотрел в лицо Якова пристальным, спрашивающим взглядом серых глаз
с какой-то светленькой искрой в центре зрачка; Яков быстро рассказал ему о Носкове. Нестеренко выслушал его, глядя в
землю, забивая в неё прикладом ружья сосновую шишку, выслушал и спросил, не
подняв глаз...
Итак, охотник выходит в поле, имея в вачике непременно вабило; собака приискивает перепелку, останавливается над ней, охотник подходит как ближе,
поднимает ястреба на руке как выше, кричит пиль, собака кидается к перепелке, она взлетает, ястреб бросается, догоняет, схватывает на воздухе и опускается
с ней на
землю.
Числа прилета птицы записывались те, в которые
поднимали дичь
с земли или когда видели ее сидящую на воде и деревьях, а не те, в которые видели птицу пролетающую в вышине.
Пришел Грузов, малый лет пятнадцати,
с желтым, испитым, арестантским лицом, сидевший в первых двух классах уже четыре года, — один из первых силачей возраста. Он, собственно, не шел, а влачился, не
поднимая ног от
земли и при каждом шаге падая туловищем то в одну, то в другую сторону, точно плыл или катился на коньках. При этом он поминутно сплевывал сквозь зубы
с какой-то особенной кучерской лихостью. Расталкивая кучку плечом, он спросил сиплым басом...
Англичанин,
с трудом
подымая затекшие ноги, тяжело спрыгивает
с американки и, сняв бархатное сиденье, идет
с ним на весы. Подбежавшие конюхи покрывают горячую спину Изумруда попоной и уводят на двор. Вслед им несется гул человеческой толпы и длинный звонок из членской беседки. Легкая желтоватая пена падает
с морды лошади на
землю и на руки конюхов.
— Не хотел добром, — проговорил он и вдруг, откуда взялась энергия, быстрым движением схватил он племянника, повалился
с ним на
землю и
с помощью старосты начал крутить ему руки. Минут
с пять боролись они; наконец Дутлов
с помощью мужиков встал, отдирая руки Ильи от своей шубы, в которую тот вцепился, — встал сам, потом
поднял Илью
с связанными назад руками и посадил его на лавку в углу.