Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Самгин мог бы сравнить себя
с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство
министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет
говорить о нем.
Ошеломленный убийством
министра как фактом, который неизбежно осложнит, спутает жизнь, Самгин еще не решил, как ему нужно
говорить об этом факте
с Лютовым, который бесил его неестественным, почти циничным оживлением и странным, упрекающим тоном.
«Убивать надобно не
министров, а предрассудки так называемых культурных, критически мыслящих людей», —
говорил Кумов, прижимая руки ко груди, конфузливо улыбаясь. Рядом
с этим вспомнилась фраза Татьяны Гогиной...
Она со вкусом, но и
с оттенком пренебрежения произносила слова «придворные сферы», «наша аристократия», и можно было подумать, что она «вращалась» в этих сферах и среди аристократии. Подчеркнуто презрительно она
говорила о
министрах...
— Да поди ты к чертям! — крикнул Дронов, вскочив на ноги. — Надоел… как гусь! Го-го-го… Воевать хотим — вот это преступление, да-а! Еще Извольский
говорил Суворину в восьмом году, что нам необходима удачная война все равно
с кем, а теперь это убеждение большинства
министров, монархистов и прочих… нигилистов.
Ему, видимо, не хотелось спуститься в павильон Воронцова, он, отвернув лицо в сторону и улыбаясь смущенно,
говорил что-то военному
министру, одетому в штатское и
с палочкой в руке.
— А я вам доложу, князь, — сказал приказчик, когда они вернулись домой, — что вы
с ними не столкуетесь; народ упрямый. А как только он на сходке — он уперся, и не сдвинешь его. Потому, всего боится. Ведь эти самые мужики, хотя бы тот седой или черноватый, что не соглашался, — мужики умные. Когда придет в контору, посадишь его чай пить, — улыбаясь,
говорил приказчик, — разговоришься — ума палата,
министр, — всё обсудит как должно. А на сходке совсем другой человек, заладит одно…
Говорят, будто я обязан этим усердию двух-трех верноподданных русских, живших в Ницце, и в числе их мне приятно назвать
министра юстиции Панина; он не мог вынести, что человек, навлекший на себя высочайший гнев Николая Павловича, не только покойно живет, и даже в одном городе
с ним, но еще пишет статейки, зная, что государь император этого не жалует.
— Кстати, — сказал он мне, останавливая меня, — я вчера
говорил о вашем деле
с Киселевым. [Это не П. Д. Киселев, бывший впоследствии в Париже, очень порядочный человек и известный
министр государственных имуществ, а другой, переведенный в Рим. (Прим. А. И. Герцена.)] Я вам должен сказать, вы меня извините, он очень невыгодного мнения о вас и вряд ли сделает что-нибудь в вашу пользу.
9 июня был акт. Характер его был совершенно иной: как открытие Лицея было пышно и торжественно, так выпуск наш тих и скромен. В ту же залу пришел император Александр в сопровождении одного тогдашнего
министра народного просвещения князя Голицына. Государь не взял
с собой даже князя П. М. Волконского, который, как все
говорили, желал быть на акте.
— Погоди, постой, любезный, господин Вихров нас рассудит! — воскликнул он и обратился затем ко мне: — Брат мой изволит служить прокурором; очень смело, энергически подает против губернатора протесты, — все это прекрасно; но надобно знать-с, что их
министр не косо смотрит на протесты против губернатора, а, напротив того, считает тех прокуроров за дельных, которые делают это; наше же начальство, напротив, прямо дает нам знать, что мы,
говорит, из-за вас переписываться ни
с губернаторами, ни
с другими министерствами не намерены.
В деле аки бы ваших сношений через становую приставшу
с раскольниками есть одно только голословное письмо священника; я и
говорю, что прежде, чем предавать человека суду, надо обследовать все это законным порядком; они не согласились, в то же присутствие постановили, что они приведут в исполнение прежнее свое постановление, а я,
с своей стороны, донесу
министру своему.
Вообще, это одна из тех личностей, без совета
с которыми, при крепостном праве, помещики шагу не делали, которых называли «
министрами» и которые пользовались привилегией"
говорить правду", но не забываться, подобно тем своим знатным современникам, которые, в более высокой сфере, имели привилегию
Министр был по душе добрый человек и очень жалел эту здоровую, красивую казачку, но он
говорил себе, что на нем лежат тяжелые государственные обязанности, которые он исполняет, как они ни трудны ему. И когда его бывший товарищ, камергер, знакомый Тюриных, встретился
с ним на придворном бале и стал просить его за Тюрина и Турчанинову,
министр пожал плечами, так что сморщилась красная лента на белом жилете, и сказал...
Так что когда
министр внутренних дел Перовский начал издавать таксы на мясо и хлеб, то и это заинтересовало нас только в качестве анекдота, о котором следует
говорить с осмотрительностью.
Рассказывал же нам один приезжий из Петербурга (он у
министра по особым порученьям, премилый человек, и теперь, как в городе никого нет, такая для нас рисурс, что ты себе представить не можешь) — так он
говорит наверно, что наши заняли Евпаторию, так что французам нет уж сообщения
с Балаклавой, и что у нас при этом убито 200 человек, а у французов до 15 тыс.
— Помню, как ты вдруг сразу в
министры захотел, а потом в писатели. А как увидал, что к высокому званию ведет длинная и трудная дорога, а для писателя нужен талант, так и назад. Много вашей братьи приезжают сюда
с высшими взглядами, а дела своего под носом не видят. Как понадобится бумагу написать — смотришь, и того… Я не про тебя
говорю: ты доказал, что можешь заниматься, а со временем и быть чем-нибудь. Да скучно, долго ждать. Мы вдруг хотим; не удалось — и нос повесили.
А за столом приходилось ему сидеть и
с министрами, которым он, как и всем без исключения, тоже
говорил «ты».
Я занял опять-таки благодаря званию корреспондента «Нового времени» место рядом
с трибуной, откуда открывавший выставку
министр финансов
С.Ю. Витте
говорил программную речь.
— Извольте, извольте, душа моя, но чем же вы желаете, чтобы вас вознаградило правительство? Я на это имею такого рода бумагу! —
говорил Иван Петрович все
с более и более краснеющим и трясущимся носом и
с торжеством выкладывая перед глаза Тулузова предложение
министра, в котором было сказано: отыскать жертвователей
с обещанием им награды.
Сказать, что все эти люди такие звери, что им свойственно и не больно делать такие дела, еще менее возможно. Стоит только
поговорить с этими людьми, чтобы увидать, что все они, и помещик, и судья, и
министр, и царь, и губернатор, и офицеры, и солдаты не только в глубине души не одобряют такие дела, но страдают от сознания своего участия в них, когда им напомнят о значении этого дела. Они только стараются не думать об этом.
И вот раз он зашел на гумно;
поговорив с мужичками о хозяйстве, хотя сам не умел отличить овса от пшеницы, сладко потолковав о священных обязанностях крестьянина к господину, коснувшись слегка электричества и разделения труда, в чем, разумеется, не понимал ни строчки, растолковав своим слушателям, каким образом земля ходит около солнца, и, наконец, совершенно умилившись душой от собственного красноречия, он заговорил о
министрах.
Несколько лет тому назад
говорили, например, что Бельтов, только что вышедший из университета, попал в милость к
министру; потом, вслед за тем,
говорили, что Бельтов рассорился
с ним и вышел в отставку назло своему покровителю.
С тех пор мы ежедневно встречались по нескольку раз, и он всегда
говорил, что первая обязанность помпадура — это править по сердцу
министров. Я же, со своей стороны, ободрял и укреплял его в этой мысли, доказывая, что радоваться, когда сердца начальников играют, несомненно покойнее, нежели рисковать слететь
с места за показывание кукиша в кармане.
— Меня однажды князь Серебряный (вот тот, что граф Толстой еще целый роман об нем написал!) к себе сманивал… да-с!"Если,
говорит, сделают меня
министром, пойдешь ты ко мне?"–"
— Какое? Я не знаю, собственно, какое, — отвечал
с досадою Эльчанинов, которому начинали уже надоедать допросы приятеля, тем более, что он действительно не знал, потому что граф, обещаясь, никогда и ничего не
говорил определительно; а сам он беспрестанно менял в голове своей места: то воображал себя правителем канцелярии графа, которой у того, впрочем, не было, то начальником какого-нибудь отделения, то чиновником особых поручений при
министре и даже секретарем посольства.
Александр Семеныч Шишков был в это время
министром народного просвещения. Разумеется, я поспешил
с ним увидеться. Я
говорил уже в одном из моих воспоминаний, что он назначил меня цензором в московском, будущем, отдельном от университета, цензурном комитете, который должен был открыться через несколько месяцев. Это обстоятельство много облегчало для меня трудность московской жизни.
Чацкий, как видно, напротив, готовился серьезно к деятельности. «Он славно пишет, переводит», —
говорит о нем Фамусов, и все твердят о его высоком уме. Он, конечно, путешествовал недаром, учился, читал, принимался, как видно, за труд, был в сношениях
с министрами и разошелся — не трудно догадаться, почему...
Возьмет горсть гороху, выберет что ни самые ядреные гороховины, да и рассажает их по свитке: «Вот это,
говорит, самый нббольший — король; а это, поменьше, — его
министры с князьями; а это, еще поменьше, — баре, да купцы, да попы толстопузые; а вот это, — на горсть-то показывает, — это,
говорит, мы, гречкосеи».
По окончании охоты Алеша так устал, что глазки его невольно закрывались… при всем том ему хотелось обо многом
поговорить с Чернушкою, и он попросил позволения возвратиться в залу, из которой они выехали на охоту.
Министр на то согласился.
— Что ты
говоришь! — прервал его
с гневом король. — Мой
министр — не курица, а заслуженный чиновник!
— Дедушка у меня умная голова —
министр! Дедушка мой
министр! —
говорил, хватая себя за голову и
с какой-то озлобленной улыбкой, гуляка. — Вы дурак, хозяин мой, подай торбан [Торбан — украинский музыкальный инструмент, имеющий около трех десятков струн.], — продолжал он и, тотчас же обратившись ко мне, присовокупил: — Позвольте мне поиграть на торбане.
Власти очень любезно соглашаются на эти несколько сажен и затем вступают в объяснения
с депутатами,
говоря, что они никак, ни под каким видом не могут пропустить их к
министру.
Он был и в Индии, занимался торговлей в Китае, но неудачно; потом поехал в Гаванну служить на одной сигарной фабрике, оттуда перебрался в Калифорнию, был репортером и затем редактором газеты и — авантюрист в душе, жаждущий перемен, — приехал на Сандвичевы острова, в Гонолулу, понравился королю и скоро сделался первым
министром с жалованьем в пять тысяч долларов и, как
говорили, был очень хороший первый
министр и честный человек.
— Гости на ту пору у него случились, — отвечал Петр Степаныч. — Съезд большой был:
министры, сенаторы, генералы. В карты
с ними играл, невозможно ему было со мной
говорить.
За столом
говорил только Висленев, и
говорил с одним генералом о делах, о правительстве, о
министрах. Вмешиваться в этот разговор охотников не было. Висленев попробовал было подтрунить над материализмом дяди, но тот отмолчался, тронул он было теткину религиозность, посмеявшись, что она не ест раков, боясь греха, но Катерина Астафьевна спокойно ответила...
Этот д-р П-цкий и тот агент русского Общества пароходства и торговли, Д-в, были почти единственные русские,
с какими я видался все время. Д-в познакомил меня
с адмиралом Ч-вым, тогда председателем Общества пароходства и торговли; угощая нас обедом в дорогом ресторане на Реджент-Стрите, адмирал старался казаться"добрым малым"и
говорил про себя
с юмором, что он всего только"генерал", а этим кичиться не полагается. Он был впоследствии
министром.
Тогда он смотрел еще очень моложаво, постарше меня, но все-таки он человек скорее нашего поколения. Наружности он был скромной, вроде англиканского пастора,
говорил тихо, сдержанно, без всякого краснобайства, но
с тонкими замечаниями и оценками. Он в то время принадлежал исключительно литературе и журнализму и уже позднее выступил на политическую арену, депутатом, и дошел до звания
министра по ирландским делам в министерстве Гладстона.
Как отчетливо сохранилась в моей памяти маленькая, плотная фигура этого задорного старика, в сюртуке, застегнутом доверху,
с седой шевелюрой, довольно коротко подстриженной, в золотых очках. И его голос, высокий, пронзительный, попросту
говоря"бабий", точно слышится еще мне и в ту минуту, когда я пишу эти строки. Помню, как он, произнося громадную речь по вопросу о бюджете, кричал, обращаясь к тогдашнему
министру Руэру...
Я, конечно, согласился. И это был действительно Гамбетта — легендарный герой освободительного движения, что-то вроде французского Гарибальди, тем более что он попал даже в военные
министры во время своего турского"сидения". О знакомстве
с Гамбеттой (оно продолжалось до 80-х годов) я
поговорю дальше; а теперь доскажу о моих драматических экскурсиях.
Граф поклонился и ушел, а директор призвал к себе в кабинет Ивана Павловича и расспросил его, что
с ним
говорил министр при представлении.
— Дела
говорят лучше слов. Покуда дозвольте вам не поверить. Впрочем,
с некоторого времени замечаю, вы особенно нападаете на кабинет-министра, который столько предан моим и моей России пользам — и предан не на одних словах. Не
с этого ли времени, как он выставил напоказ вашу ледяную статую?
— А я,
говорит, допрежде тебя рапорт пошлю, что, мол, оставил я, при переезде на квартире, в доме титулярного советника Подобедова пост-пакет
с донесениями к разным
министрам, пакеты
с надписью «секретно» да сто тысяч казенных денег… И он-де, титулярный советник Подобедов, тот пост-пакет похитил… Что тогда скажешь? А?
— Это-то все-таки… А вот вы
говорите выбрать себе девушку по душе… Где выбрать-то? Из кого?.. Девушки-то нынче пошли какие-то, и как назвать, не придумаешь… Ежели образованная, так в
министры метит. Какая уж она жена? Если немножко лоску понабралась, шелк да бархат подавай, экипажи, развлечения, а совсем уж необразованную, простую, как бы только для кухни, тоже взять зазорно… Словом
с ней не перекинешься… Никому не покажешь ее… Вот тут и задача…
Здесь Артемий Петрович остановился, посмотрев зорко на секретаря. Этот не думал отвечать. Все, что
говорил кабинет-министр, была, к несчастию, горькая существенность, но существенность, которую, при настоящих обстоятельствах и
с таким пылким, неосторожным характером, каков был Волынского, нельзя было переменить. Зуда пожал только плечами и покачал опять головой.
Позвал царек
министров: «Придумайте,
говорит, как бы нам
с этим негодяем подешевле разделаться.
Все счастливцы мира — сановники и богачи, или, как заключенные, вовсе лишены труда и безуспешно борются
с болезнями, происходящими от отсутствия физического труда, и еще более безуспешно со скукой, одолевающей их (я
говорю: безуспешно — потому что работа только тогда радостна, когда она несомненно нужна; а им ничего не нужно), или работают ненавистную им работу, как банкиры, прокуроры, губернаторы,
министры и их жены, устраивающие гостиные, посуды, наряды себе и детям.
— Пропадал, — отвечал Шиншин. — На Кавказе был, а там бежал, и,
говорят, у какого-то владетельного князя был
министром в Персии, убил там брата шахова: ну,
с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персиянин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, —
говорил Шиншин. — Долохов, да Курагин Анатоль — всех у нас барынь
с ума свели.