Княжна Тараканова и принцесса Владимирская

Опомнившись в каюте, принцесса принялась за письмо к адмиралу Грейгу. Оно было написано резко. Графиня Селинская протестовала против учиненного над нею насилия, требовала немедленного освобождения и отчета в поступке адмирала. Грейг не удостоил ее ответом, на словах велел сказать, что, арестуя ее, он повиновался высочайшей воле.

Тогда принцесса написала письмо к графу Орлову. Выражая удивление, для чего он, так часто уверявший ее в верности и преданности до гроба, незаметно удалился от нее в то именно время, когда приготовлялись взять ее под стражу, она звала его к себе, чтоб объяснить ей все случившееся с нею. Она прибавила, что посещение графа будет для нее большим утешением. «Я готова на все, что ни ожидает меня, — писала она, — но постоянно сохраню чувства мои к вам, несмотря даже на то: отняли вы у меня навсегда свободу и счастие, или еще имеете возможность и желание освободить меня от ужасного положения» [Это письмо, равно как и письмо принцессы к адмиралу Грейгу, были препровождены к производившему следствие фельдмаршалу князю Голицыну, но, по неизвестной причине, уничтожены. Их при деле нет, а сохранилось только извлечение из них, составленное князем Голицыным.]. Письмо было отправлено тайным путем (так казалось принцессе, действительно же сам Грейг передал его Орлову).

Тем же путем принцесса получила и ответ, написанный Орловым по-немецки: «Ах! в каком мы несчастий, — писал он, — но не надо отчаиваться, будем терпеливы: всемогущий Бог не оставит нас. Я нахожусь в таком же печальном состоянии, как и вы, но преданность моих офицеров подает мне надежду на освобождение. Адмирал Грейг, по дружбе своей, давал было мне возможность бежать. Я спрашивал его, что за причина поступка, сделанного им. Он сказал, что получил повеление и меня, и всех, кто при мне находится, взять под стражу. Я сел в шлюпку и проплыл было уже мимо всех кораблей. Меня не заметили. Но вдруг увидел я два корабля перед собой и два сзади, все они направлялись к моей шлюпке. Видя, что дело плохо, я велел грести изо всех сил, чтоб уйти от кораблей; мои люди хорошо исполнили мое приказание, но один из кораблей догнал меня, к нему подошли другие, и моя шлюпка была окружена со всех сторон. Я спросил: «Что это значит? Пьяны, что ли, вы?» Но мне очень учтиво отвечали, что они имеют приказание просить меня на корабль со всеми находившимися при мне офицерами и солдатами. Когда я взошел на борт, командир корабля со слезами на глазах объявил мне, что я арестован. Я должен был покориться своей участи. Но надеюсь на всемогущего Бога, он не оставит нас. Что касается адмирала Грейга, он будет оказывать вам всевозможную услужливость, но прошу вас, хотя на первое только время, не пользоваться его преданностию к вам; он будет очень осторожен. Мне остается просить вас, чтобы вы берегли свое здоровье, а я, как только получу свободу, буду искать вас по всему свету и отыщу, чтобы служить вам. Только берегите себя, об этом прошу вас от всего сердца. Ваше письмо я получил, ваши строки я читал со слезами, видя, что вы меня обвиняете в своем несчастии. Берегите же себя. Предоставим судьбу нашу всемогущему Богу и вверимся ему. Я еще не уверен, дойдет ли это письмо до вас, но надеюсь, что адмирал будет настолько любезен и справедлив, что передаст его вам. От всего сердца целую ваши ручки». Подписи нет. Граф Орлов не счел нужным подписывать письмо, адресованное к обманутой им жертве. Он боялся. Впрочем, граф Алексей Григорьевич тотчас же донес об этом письме императрице: «У нее есть и моей руки письмо на немецком языке, — писал он, — только без подписания имени моего, что я постараюсь выйти из-под караула, а после могу спасти ее».

Несчастная женщина во всем поверила любимому человеку. Нетерпеливо, с часу на час, с минуты на минуту ждала она его появления. Принцесса верила в любовь Орлова; мысль о предательстве, совершенном столь близким ей человеком, не могла прийти ей в голову. Она ждала, она надеялась, она даже повеселела в своем заключении. Граф Алексей Григорьевич в немногие дни хорошо изучил ее характер. Подавая ей надежду на спасение, он больше всего в письме своем упрашивал ее, чтоб она берегла здоровье. Женщина с таким характером, как принцесса, находясь в безвыходном положении, непременно наложила бы на себя руки, если б ей не была подана надежда на освобождение. А самоубийство ее было не в планах Орлова и Грейга: хотелось им доставить ее в Кронштадт живою и отдать в руки Екатерины, разгневанной дерзостью женщины, «всклепавшей на себя имя» и осмелившейся оспаривать у ней право на русскую корону.

Во время корабельных маневров, отойдя незаметно от принцессы вместе с дамами и Грейгом, граф Орлов приказал арестовать свою любезную вместе с ее свитой, а для уверенности обманутой в истине роли, которую теперь разыгрывал, и Христенека, остававшегося на ее глазах. Сам же, возвратившись в Ливорно, отправил в Пизу надежных людей, чтобы они забрали бумаги и другое имущество графини Селинской и распустили ее свиту. Посланные, приехав в Пизу, объявили от имени графини, что им поручено расплатиться с прислугой и распустить ее, а вещи ее отвезти в Ливорно. Это было сделано с большою поспешностью. Еще до Пизы не успела достигнуть весть об арестовании принцессы, как ее служители, за исключением только троих, с русскими деньгами в карманах, оставили палаццо, занимаемое графиней Селинской, а бумаги и вещи ее отправлены в Ливорно и перевезены на адмиральский корабль. Трое из прислуги: Рихтер, Лабенский и Анчиотти объявили, что они не могут отдать вещи графини и ее спутников (Доманского и Чарномского) иначе, как услышав личное их приказание. Честных слуг взяли в Ливорно, вместе с вещами перевезли на корабль и там арестовали.

В числе бумаг захвачены были и бумаги польской генеральной конфедерации, находившиеся у Чарномского.

Задержание принцессы произвело сильное негодование во всем населении Ливорно. Только что приехавшая вчера в город красавица, сделавшаяся предметом народной симпатии, принцесса, которой в виду всего населения воздавались царские почести, вдруг очутилась под стражей, захваченная предательскою изменой. Простой народ энергически грозил русским, сам Орлов считал себя небезопасным. В продолжение двух дней русские корабли стояли на Ливорнском рейде, толпы любопытных подъезжали к ним на лодках, но солдаты, расставленные по бортам, кричали, чтоб они не приближались, угрожая в противном случае выстрелами. Некоторые из любопытных успели, однако, подъехать довольно близко к кораблю «Трех иерархов» и в окне каюты видели отчаянное лицо пленницы. Раздражение народа было не менее сильно и в Пизе и во Флоренции. Поступок графа Орлова считали нарушением международного права. Известный немецкий писатель Архенгольц приехал в Ливорно через несколько дней после арестования принцессы и отхода русской эскадры и еще застал весь город в сильном волнении по поводу захвата знатной дамы, которую город Ливорно считал своею гостьей. Тосканский двор был сильно раздражен поступком Орлова [Archenholz. «England und Italien Leipzig», 1787, IV, 157–158.]. Говорят, великий герцог Леопольд протестовал против совершенного на его территории насилия. Русское правительство не отвечало.

Граф Орлов, более всего заботясь, чтобы захваченная им женщина была доставлена в Россию живою, независимо от письма своего к ней, в котором увещевал беречь здоровье, приказал адмиралу Грейгу иметь о пленнице всевозможное попечение. Здоровье несчастной было, как мы уже упоминали, крайне расстроено, заключение под стражу, конечно, должно было усилить чахотку, уже разрушавшую ее организм. Заботливый Орлов назначил к ней особого врача, который должен был по нескольку раз в день посещать больную. На другой же день по арестовании ее на корабле «Трех иерархов» граф Орлов был у сэра Джона Дика и, как говорил впоследствии этот англичанин, находился в самом тревожном состоянии. Он просил у своего приятеля книг, достал их еще где-то и порядочный запас для чтения отправил от своего имени на корабль к пленнице. Во время плавания до английских берегов принцесса развлекалась в своем невольном уединении чтением книг, доставленных столь заботливым о ней графом, а потом, когда поняла свою участь, пришла в отчаяние и уже не брала книг в руки.

Граф Алексей Григорьевич распорядился также, чтобы во время остановок эскадры в иностранных портах особенно строго наблюдали за пленницей. Он боялся, чтобы она не ушла или кто-либо из арестованных с нею не передал кому-нибудь письма. По приезде в Кронштадт, Грейг никому не должен был сдавать пленницу без именного указа за собственноручным подписом императрицы.

Февраля 26 (старого стиля) 1775 года русская эскадра вышла в море. Сам Орлов впоследствии отправился в Россию сухим путем. Он боялся долго оставаться в Италии, где все были раздражены его предательством. Он боялся отравы иезуитов, боялся, чтобы кто-нибудь из приверженцев принцессы не застрелил его, и решился оставить Италию без разрешения императрицы, донеся, впрочем, ей предварительно, что оставляет команду для спасения своей жизни.

Христенек сутки просидел под арестом. Затем граф Орлов отправил его в Петербург накануне отплытия кораблей из Ливорно. Он послал с ним к императрице донесение, черновое. Орлов опасался, чтобы Христенека не захватили где-нибудь с бумагами. Подробности захвата приказано было ему передать государыне на словах. Сообщаем здесь вполне донесение графа Орлова, из которого выше приведены некоторые отрывки:

«Угодно было вашему императорскому величеству повелеть: доставить называемую принцессу Елизабету, которая находилась в Рагузах. Я со всеподцанническою моею рабскою должностию, чтоб повеление вашего величества исполнить, употреблял все возможные мои силы и старания, и счастливым себя почитаю, что мог я оную злодейку захватить со всею ее свитою на корабли, которая теперь со всеми с ними содержится под арестом на кораблях, и рассажены по разным кораблям. При ней сперва была свита до шестидесяти человек; посчастливилось мне оную уговорить, что она за нужное нашла свою свиту распустить; а теперь захвачена она, камермедхен ее, два дворянина польских и несколько слуг, которых имена при сем прилагаю. Для оного дела и для посылки употреблен был штата моего генеральс-адъютант Иван Христенек, которого с оным моим донесением к императорскому величеству посылаю и осмелюсь его рекомендовать, и могу вашему величеству, яко верный раб, уверить, что оный Христенек поступал со всею возможною точностию, по моим повелениям, и умел удачно свою роль сыграть. Другой же употреблен к оному делу был Франц Вольф. Хотя он и не сделал многого, однакож, по данной мне власти от вашего императорского величества, я его наградил чином капитанским за показанное им усердие и ревность к высочайшей службе вашего императорского величества, а из других, кто к оному делу употреблен был, тех не оставлю деньгами наградить. Признаюсь, всемилостивейшая государыня, что я теперь, находясь вне отечества в здешних местах, опасаться должен, чтобы не быть от сообщников сей злодейки застрелену или окормлену. Я ж ее привез сам на корабли на своей шлюпке и с ее кавалерами, и препоручил над нею смотрение контр-адмиралу Грейгу, с тем повелением, чтоб он всевозможное попечение имел о ее здоровье, и приставлен один лекарь; берегся бы, чтоб она, при стоянии в портах, не ушла, тож никакого письмеца никому не передала. Равно велено смотреть и на других судах за ее свитою. Во услужении же оставлена у ней ее девка и камердинер. Все ж письма и бумаги, которые у ней находились, при сем на рассмотрение посылаю с подписанием нумеров: я надеюсь, что найдется тут несколько польских писем о конфедерации, противной вашему императорскому величеству, из которых ясно изволите увидеть и имена их, кто они таковы. Контр-адмиралу же Грейгу приказано от меня, и по приезде его в Кронштадт, никому оной женщины не вручать без особливого именного указа вашего императорского величества. Оная ж женщина росту небольшого, тела очень сухого, лицом ни бела, ни черна, глаза имеет большие и открытые, цветом темно-карие, косы и брови темно-русы, а на лице есть и веснушки; говорит хорошо по-французски, по-немецки, немного по-итальянски, разумеет по-английски; думать надобно, что и польский язык знает, только никак не отзывается; уверяет о себе, что она арабским и персидским языком очень хорошо говорит. Я все оное от нее самой слышал; сказывала о себе, что она и воспитана в Персии и там очень великую партию имеет; из России же унесена она в малолетстве одним попом и несколькими бабами; в одно время была окормлена: и не скоро могли ей помощь подать рвотными. Из Персии же ехала через татарские места, около Волги; была и в Петербурге, а там, чрез Ригу и Кенигсбург, в Потсдаме была и говорила с королем Прусским, сказавшись о себе, кто она такова; знакома очень между имперскими князьями, а особливо с Трирским и с князем Голштейн-Шлезвиг или Люнебургским (sic); была во Франции, говорила с министрами, дав мало о себе знать; венский двор в подозрении имеет; на шведский и прусский очень надеется: вся конфедерация ей очень известна и все начальники оной; намерена была отсель ехать в Константинополь прямо к султану; и уже один от нее самый верный человек туда послан, прежде нежели она сюда приехала. По объявлению ее в разговорах, этот человек персиянин и знает восемь или девять языков разных, говорит оными всеми очень чисто; я ж моего собственного о ней заключения, потому что не мог узнать в точности, кто оная действительно (sic). Свойство она имеет довольно отважное и своею смелостию много хвалится: этим-то самым мне и удалось ее завести, куда я желал. Она ж ко мне казалась быть благосклонною, чего для я и старался пред нею быть очень страстен. Наконец я ее уверил, что я бы с охотою и женился на ней, и в доказательство хоть сегодня, чему она, обольстясь, более поверила. Признаюсь, всемилостивейшая государыня, что я оное исполнил бы, лишь только достичь бы до того, чтобы волю вашего величества исполнить; но она сказала мне, что теперь не время, потому что еще не счастлива, а когда будет на своем месте, тогда и меня сделает счастливым. Мне в оно время и бывшая моя невеста Шмитша. Могу теперь похвастать, что имел невест богатых! Извините меня, всемилостивейшая государыня, что я так осмеливаюсь писать, я почитаю за должность все вам доносить так, как перед богом, и мыслей моих не таить. Прошу и того мне не причесть в вину, буде я по обстоятельству дела принужден буду, для спасения моей жизни и команду оставя, уехать в Россию и упасть к священным стопам вашего императорского величества, препоручая мою команду одному из генералов, по мне младшему, какой здесь налицо будет. Да я должен буду и своих в оном случае обманывать и никому предстоящей мне опасности не показывать: я все больше опасаюсь иезуитов, а с нею некоторые были и остались по разным местам. И она из Пизы уже писала во многие места о моей к ней привязанности, и я принужден был ее подарить своим портретом, который она при себе имеет, а если захотят и в России мне недоброхотствовать, то могут поэтому придраться ко мне, когда захотят. Я несколько сомнения имею на одного из наших вояжиров, а легко может быть, что я ошибаюсь, только видел многие французские письма без подписи, и рука мне знакомая быть кажется. При сем прилагаю полученное мною одно письмо из-под аресту, тож каковое она писала и контр-адмиралу Грейгу, на рассмотрение. И она по сие время все еще верит, что не я ее арестовал, а секрет наш наружу вышел. Тож у нее есть и моей руки письмо на немецком языке, только без подписания имени моего, и что я постараюсь выйти из-под караула, а после могу и ее спасти. Теперь не имею времени обо всем донести за краткостию время, а может о многом доложить генеральс-адъютант моего штаба. Он за нею ездил в Рим, и с нею он для виду арестован был на одне сутки на корабле. Флот, под командою Грейга, состоящий в пяти кораблях и одном фрегате, сейчас под парусами, о чем дано знать в Англию к министру, чтоб оный, по прибытии в порт английский, был всем от него снабжен. Флоту ж велено, как возможно, поспешать к своим водам. Всемилостивейшая государыня, прошу не взыскать, что я вчерне мое доношение к вашему императорскому величеству посылаю; опасаюсь, чтобы в точности дела не проведали и не захватили курьера и со всеми бумагами. Я ж, повергая себя к священным стопам вашего императорского величества», и пр.