Неточные совпадения
— То зачем же ее преследовать, тревожить, волновать ее воображение?.. О, я тебя хорошо знаю! Послушай, если ты хочешь, чтоб я тебе
верила, то приезжай через неделю
в Кисловодск; послезавтра мы переезжаем туда. Княгиня остается здесь
дольше. Найми квартиру рядом; мы будем жить
в большом доме близ источника,
в мезонине; внизу княгиня Лиговская, а рядом есть дом того же хозяина, который еще не занят… Приедешь?..
Поверишь ли,
в зверях
Пропал к нему весь прежний страх,
И поплатился он старинными
долгами!
Мне хотелось
поверить портрет с подлинными чертами лежавшего передо мной великана, во власть которого я отдавался на
долгое время. «Какой же он
в самом деле? — думал я, поглядывая кругом.
В категорический императив,
в долг немец
верит больше, чем
в бытие, чем
в Бога.
— Бог сжалился надо мной и зовет к себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и мир после стольких лет впервые. Разом ощутил
в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь уже смею любить детей моих и лобызать их. Мне не
верят, и никто не
поверил, ни жена, ни судьи мои; не
поверят никогда и дети. Милость Божию вижу
в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как
в раю веселится…
долг исполнил…
Я проснулся. Ставни как раз открывались, комнату заливал свет солнца, а звук залпа объяснялся падением железного засова ставни. И я не мог
поверить, что весь мой
долгий сон с поисками, неудачами, приключениями, улегся
в те несколько секунд, которые были нужны горничной, чтобы открыть снаружи ставню…
— Ладно, ладно, не заговаривай зубов.
В долг поверю… У меня из вашего брата, зятьев, целый иконостас.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо
верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему
в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет
долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Когда мне сказали об этом, я не хотел
верить и один раз, полубольной, отправился сам
в болото и, подкравшись из-за кустов, видел своими глазами, как мои собаки приискивали дупелей и бекасов, выдерживали
долгую стойку, поднимали птицу, не гоняясь за ней, и, когда бекас или дупель пересаживался, опять начинали искать… одним словом: производили охоту, как будто
в моем присутствии.
Герой, выводивший своих сыновей
Туда, где смертельней сраженье, —
Не
верю, чтоб дочери бедной своей
Ты сам не одобрил решенья!»
_____
Вот что я подумала
в долгую ночь,
И так я с отцом говорила…
Раньше-то я на наличные покупал, а теперь и
в долг верят.
Кстати у свата Коваля жеребенок по третьему году есть —
поверит сват и
в долг.
Скажу вам, что я совершенно не знала об этом
долге; покойная моя матушка никогда не поминала об нем, и когда до меня дошли слухи, что вы отыскивали меня с тем, чтобы передать мне
долг отца моего, я не
верила, полагая, что это была какая-нибудь ошибка; не более как с месяц назад, перечитывая письма отца моего,
в одном из оных мы нашли, что упоминалось об этом
долге, но мы удивились, как он не мог изгладиться из памяти вашей.
— Мне давно надоело жить, — начал он после
долгой паузы. — Я пустой человек… ничего не умел, не понимал, не нашел у людей ничего. Да я… моя мать была полька… А вы… Я недавно слышал, что вы
в инсуррекции… Не
верил… Думал, зачем вам
в восстание? Да… Ну, а вот и правда… вот вы смеялись над национальностями, а пришли умирать за них.
«Бог с вами, кто вам сказал о каком-то неуважении к вам!..
Верьте, что я уважаю и люблю вас по-прежнему. Вы теперь исполняете святой
долг в отношении человека, который, как вы сами говорили, все-таки сделал вам много добра, и да подкрепит бог вас на этот подвиг! Может быть, невдолге и увидимся».
«Для госпожи Пиколовой, — я пишу, — выгнаны четыре исправника и заменены ее родственниками; за госпожу Пиколову ратман за то, что
в лавке у него не
поверили ей
в долг товару, был выдержан целый месяц при полиции; за госпожу Пиколову господин Вихров за то, что он произвел следствие об ее родном брате не так, как тому желалось, предан теперь суду».
— Вы поняли, — продолжал он, — что, став женою Алеши, могли возбудить
в нем впоследствии к себе ненависть, и у вас достало благородной гордости, чтоб сознать это и решиться… но — ведь не хвалить же я вас приехал. Я хотел только заявить перед вами, что никогда и нигде не найдете вы лучшего друга, как я. Я вам сочувствую и жалею вас. Во всем этом деле я принимал невольное участие, но — я исполнял свой
долг. Ваше прекрасное сердце поймет это и примирится с моим… А мне было тяжелее вашего,
поверьте!
В ту самую минуту, когда он,
в тот вечер, открывается этой девушке, что не может ее любить, потому что
долг и другая любовь запрещают ему, — эта девушка вдруг выказывает пред ним столько благородства, столько сочувствия к нему и к своей сопернице, столько сердечного прощения, что он хоть и
верил в ее красоту, но и не думал до этого мгновения, чтоб она была так прекрасна!
Ну, и изворачиваешься как-нибудь
в ущерб брюху, потому что
в долг нашему брату не
верят, а взятки взять негде.
«Русский листок» шел плохо, но
В.Э. Миллер не унывал. Сотрудники получше к нему не шли, компаньонов не находилось, а он, веселый и энергичный, крутился волчком, должал
в типографиях, на каждый номер добывал бумаги, иногда
в долг, реже на наличные, а все-таки
верил в успех, аккуратно выпускал газету и наконец стал искать компаньона.
Капитан говорил горячо и уже, разумеется,
верил в красоту американского завещания, но он был и плут, и ему очень хотелось тоже рассмешить Николая Всеволодовича, у которого он прежде
долгое время состоял
в качестве шута. Но тот и не усмехнулся, а, напротив, как-то подозрительно спросил...
«Клюнула, разбойница, клюнула!» — утешался Термосесов и настаивал на желании прочесть дамам то, что он о них написал.
В зале
долгое время только и слышалось: «Нет, на что же читать? мы вам и так
верим!» и «Нет-с, почему же не прочесть?.. Вы мне, бога ради, не доверяйтесь!»
— А что такое он сделал? Он был у тебя
в долгу, так диво ли, что вздумал расплатиться? Ведь и у разбойника бывает подчас совесть, боярин: а чтоб он был добрый человек — не
верю! Нет, Юрий Дмитрич, как волка ни корми, а он все
в лес глядит.
— За вином побежал! — сказал, смеясь, близстоявший человек, похожий с виду на приказчика. — Думает, Герасим
в долг поверит… Не на таковского напал! Видно, что внове у нас
в Комареве…
— Было точно целковых два, как расчелся с хозяином; все вышли: то да се. Слушай, Гриша, ты знаешь, каков я есть такой! — подхватил вдруг Захар решительным тоном. — Уж сослужу службу — одно говорю, слышь, заслужу! Теперь возьми ты: звал ребят, придут — угостить надо: как же без денег-то? Никаким манером нельзя. Ведь Герасим
в долг не
поверит — право, жид, не
поверит; надо как-нибудь перевернуться, а уж насчет себя одно скажу: заслужу тебе!
Он не знал даже, приведется ли пообедать, потому что дальше Комарева нынче не уйдешь, а комаревский целовальник Герасим (
в этом убедился Захар из собственного опыта)
в долг не
верил.
— Ты, пожалуйста, не смотри на меня, как на дикого зверя. Напротив того, я не только понимаю, но
в известной мере даже сочувствую… Иногда, после бесконечных утомлений дня, возвращаюсь домой, — и хочешь
верь, хочешь нет, но бывают минуты, когда я почти готов впасть
в уныние… И только серьезное отношение к
долгу освежает меня… А кроме того, не забудь, что я всего еще надворный советник, и остановиться на этом…
Параша. Слышал ты, слышал? Даром я, что ль, перед тобой сердце-то из груди вынимала? Больно ведь мне это, больно! Не болтаю я пустяков! Какой ты человек? Дрянной ты, что ли? Что слово, что дело — у меня все одно. Ты меня водишь, ты меня водишь, — а мне смерть видимая. Мука нестерпимая, часу мне терпеть больше нельзя, а ты мне: «Когда бог даст; да
в Москву съездить, да
долги получить»! Или ты мне не
веришь, или ты дрянь такая на свет родился, что глядеть-то на тебя не стоит, не токмо что любить.
— Эхва, беда какая! Мало ли у кого не бывает денег, не ночуют же
в поле… я тебя поведу к такому хозяину, который
в долг поверит: об утро, как пойдешь, знамо, оставь что-нибудь
в заклад, до денег, полушубок или кушак, придешь, рассчитаешься; у нас завсегда так-то водится…
— Княгиня, — сказал Жорж…. извините, я еще не поздравил вас… с княжеским титулом!..
Поверьте однако, что я с этим намерением спешил иметь честь вас увидеть… но когда взошел сюда… то происшедшая
в вас перемена так меня поразила, что признаюсь… забыл
долг вежливости.
— Отчего ж несообразна? У тебя, я думаю,
в кармане лежит около того, а чего недостанет, я и
в долг поверю.
День к вечеру склонялся, измучилась Фленушка писавши, а Манефа, не чувствуя устали, бодро ходила взад и вперед по келье, сказывая, что писать. Твердая, неутомимая сила воли виднелась и
в сверкающих глазах ее, и
в разгоревшихся ланитах, и
в крепко сжатых губах. Глядя на нее, трудно было
поверить, что эта старица не
дольше шести недель назад лежала
в тяжкой смертной болезни и одной ногой
в гробу стояла.
Не надо думать, что вера истинна оттого, что она старая. Напротив, чем
дольше живут люди, тем всё яснее и яснее становится им истинный закон жизни. Думать, что нам
в наше время надо
верить тому же самому, чему
верили наши деды и прадеды, — это всё равно, что думать, что, когда ты вырос, тебе будет впору твоя детская одежа.
Мы еще вменяли себе
в гражданский
долг делать им грациозные книксены, приправленные сентиментальными улыбками. Мы слыхали только, что поляки хотят свободы — и этого словца для нас было уже достаточно, чтобы мы, во имя либерализма, позволили корнать себя по Днепр, от моря до моря. Они говорили нам, что «это, мол, все наше» — мы кланялись и
верили. Не
верить и отстаивать «захваченное» было бы не либерально, а мы так боялись, чтобы кто не подумал, будто мы не либеральны.
Будучи сами администратором своей епархии, вы, конечно, поймете меня, и я,
поверьте, весьма рад бы сделать все угодное вам, но
в данном случае мой
долг положительно воспрещает мне всякое послабление.
— Нет, maman, не пред ним… этого я даже не допускаю, но пред правдой, пред
долгом, пред его матерью, которой он так обязан.
Поверьте, maman, что все, что
в этом отношении
в нем для других мелко и ничтожно, то… для меня ужасно видеть
в нем. Он… — проговорила Саша и снова замялась.
Я
верю в подлинный аристократизм личности,
в существование гениев и великих людей, которые всегда сознают
долг служения, чувствуют потребность не только
в восхождении, но и
в нисхождении.
— Не ты ли это, Карл? — звучит уже много тише голос австрийца. — Я так и знал, что ты вернешься, рано или поздно, товарищ… Так-то лучше,
поверь…
Долг перед родиной должен был заставить тебя раскаяться
в таком поступке. Вот, получай, однако… Бросаю тебе канат… Ловишь? Поймал? Прекрасно?.. Спеши же… Да тише. Не то проснутся наши и развязка наступит раньше, нежели ты этого ожидаешь, друг. [За дезертирство, т. е. бегство из рядов армии во время войны, полагается смертная казнь.]
— Да добро бы еще хлеб-то этот был бы! А то ведь сам все болеет, ничего не зарабатывает; везде
в долгу, как
в шелку, никто уж больше
верить не хочет. А обедать ему давай, чтоб был обед! Где же я возьму? Сам денег не дает и мне работать не позволяет.
— Господа, но ведь это бесконечно! — горячится полковник. — Представьте, что мы простили его и уплатили по векселю. Но ведь после этого он не перестанет вести беспутную жизнь, мотать, делать
долги, ходить к нашим портным и от нашего имени заказывать себе платье! Можете ли вы поручиться, что эта проделка его последняя? Что касается меня, то я глубоко не
верю в его исправление!
Настоящая нужда была теперь дома, и Александре Михайловне не нужно было притворяться, что нельзя достать
в долг, —
в долг им, правда, перестали
верить.
Бородкин врезался мне
в память на
долгие годы и так восхищал меня обликом, тоном, мимикой и всей повадкой Васильева, что я
в Дерпте, когда начал играть как любитель, создавал это лицо прямо по Васильеву. Это был единственный
в своем роде бытовой актер, способный на самое разнообразное творчество лиц из всяких слоев общества: и комик и почти трагик, если
верить тем, кто его видал
в ямщике Михаиле из драмы А.Потехина «Чужое добро впрок не идет».
Надо было обойти остальные комнаты, посмотреть, заперта ли дверь
в передней. Мальчика Мити, наверно, нет. Он играет на гитаре
в кухне,
в обществе повара и горничной. А следует приготовить закусить отцу. Он
в клубе ужинает не всегда — когда деньги есть, а
в долг ему больше не
верят… Закуска ставится
в десять часов
в зале на ломберном столе. Мальчик должен постлать потом отцу и брату — одному
в кабинете, другому
в гостиной.
Только редкий человек, не имеющий сношений с людьми других образов жизни, и только человек, постоянно занятый напряженной борьбой с природой для поддержания своего телесного существования, может
верить в то, что исполнение тех бессмысленных дел, которые он называет своим
долгом, может быть свойственным ему
долгом его жизни.
— Господа честные, покупатели дорогие! К нам
в лавку покорно просим, у нас всякого товару припасено вдоволь, есть атласы, канифасы, всякие дамские припасы, чулки, платки, батисты!.. Продаем без обмеру, без обвесу, безо всякого обману. Сдачи не даем и сами мелких денег не берем. Отпускаем товар за свою цену за наличные деньги, у кого денег нет, тому и
в долг можем
поверить: заплатишь — спасибо, не заплатишь — бог с тобой.
Прежде говорили: не рассуждай, а
верь тому
долгу, что мы предписываем. Разум обманет тебя. Вера только откроет тебе истинное благо жизни. И человек старался
верить и
верил, но сношения с людьми показали ему, что другие люди
верят в совершенно другое и утверждают, что это другое дает большее благо человеку. Стало неизбежно решить вопрос о том, какая — из многих — вера вернее; а решать это может только разум.
Ермий говорил: если
верить, что Евангелие божественно и открывает, как надо жить, чтобы уничтожить зло
в мире, то надо все так и делать, как показано
в Евангелии, а не так, чтобы считать его хорошим и правильным, а самим заводить наперекор тому совсем другое: читать «оставь нам
долги наши, яко же и мы оставляем», а заместо того ничего никому не оставлять, а за всякую обиду злобиться и донимать с ближнего
долги, не щадя его ни силы, ни живота.
— Я должна предупредить вас, что я кругом должна, что мне
верили только
в надежде на выход моей дочери замуж за богатого человека, который заплатит мои
долги, так что, если Анжель согласится на ваше предложение, я ставлю вам
в условие уплатить мои
долги, которых у меня много…
— Как это, матушка, ты позабыла! Не помнишь ли, как мужичок сей нам однажды
в долг на две тысячи лошадей,
поверил?