Неточные совпадения
Цыфиркин. А наш брат и век так живет. Дела не
делай, от дела не бегай. Вот беда нашему брату, как кормят
плохо, как сегодни к здешнему обеду провианту не стало…
Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски
плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски…
Что
делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.
Он
плохо теперь помнил себя; чем дальше, тем хуже. Он помнил, однако, как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и что тут приметнее, и хотел было поворотить назад в переулок. Несмотря на то, что чуть не падал, он все-таки
сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны.
— Я — тоже спал, да! Я был здоровый человек и хорошо спал. Теперь вы
сделали, что я буду
плохо спать. Я требую доктора.
— Конечно, не
плохо, что Плеве ухлопали, — бормотал он. — А все-таки это значит изводить бактерий, как блох, по одной штучке. Говорят — профессура в политику тянется, а? Покойник Сеченов очень верно сказал о Вирхове: «Хороший ученый — плохой политик». Вирхов это оправдал: дрянь-политику
делал.
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В том, что она
сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее
плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что он не ночевал дома.
В зеркале Самгин видел, что музыку
делает в углу маленький черный человечек с взлохмаченной головой игрушечного чертика; он судорожно изгибался на стуле, хватал клавиши длинными пальцами, точно лапшу месил, музыку
плохо слышно было сквозь топот и шарканье ног, смех, крики, говор зрителей; но был слышен тревожный звон хрустальных подвесок двух люстр.
— Это —
плохо, я знаю.
Плохо, когда человек во что бы то ни стало хочет нравиться сам себе, потому что встревожен вопросом: не дурак ли он? И догадывается, что ведь если не дурак, тогда эта игра с самим собой, для себя самого, может
сделать человека еще хуже, чем он есть. Понимаете, какая штука?
«По глупости и со скуки», — объяснил себе Самгин. Он и раньше не считал себя хозяином в доме, хотя держался, как хозяин; не считал себя вправе и
делать замечания Анфимьевне, но, забывая об этом, —
делал. В это утро он был
плохо настроен.
Все люди за столом сдвинулись теснее, некоторые встали, ожидающе глядя на его благородие. Клим Иванович Самгин уверенно и властно заявил, что завтра он
сделает все, что возможно, а сейчас он хотел бы отдохнуть, он
плохо спал ночь, и у него разбаливается голова.
— Не выношу кротких!
Сделать бы меня всемирным Иродом, я бы как раз объявил поголовное истребление кротких, несчастных и любителей страдания. Не уважаю кротких!
Плохо с ними, неспособные они, нечего с ними
делать. Не гуманный я человек, я как раз железо произвожу, а — на что оно кроткому? Сказку Толстого о «Трех братьях» помните? На что дураку железо, ежели он обороняться не хочет? Избу кроет соломой, землю пашет сохой, телега у него на деревянном ходу, гвоздей потребляет полфунта в год.
— А Любаша еще не пришла, — рассказывала она. — Там ведь после того, как вы себя почувствовали
плохо, ад кромешный был. Этот баритон — о, какой удивительный голос! — он оказался веселым человеком, и втроем с Гогиным, с Алиной они бог знает что
делали! Еще? — спросила она, когда Клим, выпив, протянул ей чашку, — но чашка соскользнула с блюдца и, упав на пол, раскололась на мелкие куски.
— Ловко сказано, — похвалил Поярков. — Хорошо у нас говорят, а живут
плохо. Недавно я прочитал у Татьяны Пассек: «Мир праху усопших, которые не
сделали в жизни ничего, ни хорошего, ни дурного». Как это вам нравится?
—
Плохо, доктор. Я сам подумывал посоветоваться с вами. Не знаю, что мне
делать. Желудок почти не варит, под ложечкой тяжесть, изжога замучила, дыханье тяжело… — говорил Обломов с жалкой миной.
А если и бывает, то в сфере рабочего человека, в приспособлении к делу грубой силы или грубого уменья, следовательно, дело рук, плечей, спины: и то дело вяжется
плохо, плетется кое-как; поэтому рабочий люд, как рабочий скот,
делает все из-под палки и норовит только отбыть свою работу, чтобы скорее дорваться до животного покоя.
Очнувшись, я машинально запахнул на себе шубу, вдруг ощутив нестерпимый холод, и, еще
плохо сознавая, что
делаю, пополз в угол ворот и там присел, съежившись и скорчившись, в углублении между воротами и выступом стены.
Доктор, выслушав и осмотрев его, заключил, что у него вроде даже как бы расстройства в мозгу, и нисколько не удивился некоторому признанию, которое тот с отвращением, однако,
сделал ему. «Галлюцинации в вашем состоянии очень возможны, — решил доктор, — хотя надо бы их и проверить… вообще же необходимо начать лечение серьезно, не теряя ни минуты, не то будет
плохо».
Около полудня мы
сделали большой привал. Люди тотчас же стали раздеваться и вынимать друг у друга клещей из тела.
Плохо пришлось Паначеву. Он все время почесывался. Клещи набились ему в бороду и в шею. Обобрав клещей с себя, казаки принялись вынимать их у собак. Умные животные отлично понимали, в чем дело, и терпеливо переносили операцию. Совсем не то лошади: они мотали головами и сильно бились. Пришлось употребить много усилий, чтобы освободить их от паразитов, впившихся в губы и в веки глаз.
— Да, да, — подхватил он со вздохом, — вы правы; все это очень
плохо и незрело, что
делать! Не учился я как следует, да и проклятая славянская распущенность берет свое. Пока мечтаешь о работе, так и паришь орлом: землю, кажется, сдвинул бы с места — а в исполнении тотчас слабеешь и устаешь.
Ученье шло
плохо, без соревнования, без поощрений и одобрений; без системы и без надзору, я занимался спустя рукава и думал памятью и живым соображением заменить труд. Разумеется, что и за учителями не было никакого присмотра; однажды условившись в цене, — лишь бы они приходили в свое время и сидели свой час, — они могли продолжать годы, не отдавая никакого отчета в том, что
делали.
— Да, кобылье молоко квашеное так называется… Я и вас бы научил, как его
делать, да вы, поди, брезговать будете. Скажете: кобылятина! А надо бы вам — видишь, ты испитой какой! И вам есть
плохо дают… Куда только она, маменька твоя, бережет! Добро бы деньги, а то… еду!
Называют себя интеллигенцией, а прислуге говорят «ты», с мужиками обращаются, как с животными, учатся
плохо, серьезно ничего не читают, ровно ничего не
делают, о науках только говорят, в искусстве понимают мало.
И на мой взгляд, нам жилось не
плохо, — мне эта уличная, независимая жизнь очень нравилась, и нравились товарищи, они возбуждали у меня какое-то большое чувство, всегда беспокойно хотелось
сделать что-нибудь хорошее для них.
Плохо хозяину, который поздно узнает о том, что гуси повадились летать на его хлеб; они съедят зерна, лоском положат высокую солому и
сделают такую толоку, как будто тут паслось мелкое стадо. Если же хозяин узнает во-время, то разными средствами может отпугать незваных гостей.
Сделав тщательно заряды сам, отправлялся я за тетеревами, и ружье било опять очень
плохо.
Летают лысухи
плохо и поднимаются только в крайности: завидя какую-нибудь опасность, они, покрикивая особенным образом, как будто стоная или хныкая, торопливо прячутся в камыш, иногда даже пускаются в бег, не отделяясь от воды и хлопая по ней крыльями, как молодые утята; то же
делают, когда хотят подняться с воды, покуда не разлетятся и не примут обыкновенного положения летящей птицы.
Кто из русских людей скажет, напишет или
сделает что-нибудь свое, свое неотъемлемое и незаимствованное, тот неминуемо становится национальным, хотя бы он и по-русски
плохо говорил.
— Что ты
сделала? — вскричал он, глядя на нее, как бы желая испепелить ее на этом же месте. Он решительно потерялся и
плохо соображал.
Она
плохо сознавала, что
делает и что должна
сделать, но вместе с тем отлично знала, что должна все устроить, и устроить сейчас же.
Лиза зажгла свечу, надела на нее лежавший на камине темненький бумажный абажурчик и, усевшись в уголке, развернула какую-то книгу. Она
плохо читала. Ее занимала судьба Райнера и вопрос, что он
делает и что
сделает? А тут эти странные люди! «Что же это такое за подбор странный, — думала Лиза. — Там везде было черт знает что такое, а это уж совсем из рук вон. Неужто этому нахальству нет никакой меры, и неужто все это делается во имя принципа?»
Теперь и Андрею Тихоновичу, и рыжему с слепым приходилось
плохо. Сторож не выгонял их; но холода, доходившие до восьми градусов,
делали дальнейшее пребывание в пустом, нетопленом доме довольно затруднительным.
— А так, так наливай, Женни, по другому стаканчику. Тебе, я думаю, мой дружочек, наскучил наш разговор.
Плохо мы тебя занимаем. У нас все так, что поспорим, то будто как и дело
сделаем.
— Опоздали почтой, любезный доктор. Наблюдаете
плохо; отстаете. Наденьте очки. Не до капризов мне теперь; вас дурачить, себя дурачить… куда как весело! — а что до независимости… Мсьё Вольдемар, — прибавила вдруг Зинаида и топнула ножкой, — не
делайте меланхолической физиономии. Я терпеть не могу, когда обо мне сожалеют. — Она быстро удалилась.
И Василий стал всё больше и больше думать о том, как бы
сделать, чтобы сразу захватить побольше денег. Стал он вспоминать, как он прежде пользовался, и решил, что не так надо
делать, что надо не так, как прежде, ухватить где
плохо лежит, а вперед обдумать, вызнать и
сделать чисто, чтобы никаких концов не оставить. К рожеству богородицы сняли последнюю антоновку. Хозяин попользовался хорошо и всех караульщиков и Василья расчел и отблагодарил.
— Знаешь что: останься. Ты в театре все спишь — да и по-немецки ты понимаешь
плохо. Ты лучше вот что
сделай: напиши ответ управляющему — помнишь, насчет нашей мельницы… насчет крестьянского помолу. Скажи ему, что я не хочу, не хочу и не хочу! Вот тебе и занятие на целый вечер…
Иконин, хотя взял билет с тем же раскачиваньем всем телом, с каким он это
делал на предыдущих экзаменах, отвечал кое-что, хотя и очень
плохо; я же
сделал то, что он
делал на первых экзаменах, я
сделал даже хуже, потому что взял другой билет и на другой ничего не ответил.
На это отец Михаил четко, сухо и пространно принимается говорить о свободной воле и, наконец, видя, что схоластика
плохо доходит до молодых умов,
делал кроткое заключение...
Та бессмысленно взглянула на дочь, как бы не понимая, зачем она это
делает, а потом обратилась к Егору Егорычу и сказала
плохо служащим языком...
— Грех было бы мне винить тебя, Борис Федорыч. Не говорю уже о себе; а сколько ты другим добра
сделал! И моим ребятам без тебя, пожалуй,
плохо пришлось бы. Недаром и любят тебя в народе. Все на тебя надежду полагают; вся земля начинает смотреть на тебя!
Ночь он спал
плохо, обдумывая своё решение и убеждаясь, что так и надо
сделать; слышал, как на рассвете Максим перелез через забор, мысленно пригрозил ему...
Ел он
плохо: ходит, бывало, по базару и где увидит у торговки яйца тухлые, яблоки-мякушки, ягоду мятую — привяжется: «Ты что
делаешь, мать?
Ему давно не нравился многоречивый, всё знающий человек, похожий на колдуна, не нравился и возбуждал почтение, близкое страху. Скуластое лицо, спрятанное в шерстяной массе волос, широконосое и улыбающееся тёмной улыбкой до ушей, казалось хитрым, неверным и нечестным, но было в нём — в его едва видных глазах — что-то устойчивое и подчинявшее Матвея. Работал Маркуша
плохо, лениво, только клетки
делал с любовью, продавал их монахиням и на базаре, а деньги куда-то прятал.
Мы чаще всего начинаем вновь, мы от отцов своих наследуем только движимое и недвижимое имение, да и то
плохо храним; оттого по большей части мы ничего не хотим
делать, а если хотим, то выходим на необозримую степь — иди, куда хочешь, во все стороны — воля вольная, только никуда не дойдешь: это наше многостороннее бездействие, наша деятельная лень.
— Я
плохо этому верю; ну да если ничто не помогает, так
делать нечего: поговори с Кудимычем.
Едва Нину оставил Свежевский, как к ней подбежал сорный студент, за ним еще кто-то. Бобров танцевал
плохо, да и не любил танцевать. Однако ему пришло в голову пригласить Нину на кадриль. «Может быть, — думал он, — мне удастся улучить минуту для объяснения». Он подошел к ней, когда она, только что
сделав два тура, сидела и торопливо обмахивала веером пылавшее лицо.
Старик обожал себя; из его слов всегда выходило так, что свою покойную жену и ее родню он осчастливил, детей наградил, приказчиков и служащих облагодетельствовал и всю улицу и всех знакомых заставил за себя вечно бога молить; что он ни
делал, все это было очень хорошо, а если у людей
плохо идут дела, то потому только, что они не хотят посоветоваться с ним; без его совета не может удаться никакое дело.
Но известно, что легкие победы
делают победителей заносчивыми, а если победитель еще дитя — дело совсем
плохо!
Плохо, сыне,
плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что
делать? с горя и остальное пропьешь: беда да и только. — Ох
плохо, знать пришли наши последние времена…
Во всякой толпе есть человек, которому тяжело в ней, и не всегда для этого нужно быть лучше или хуже её. Можно возбудить в ней злое внимание к себе и не обладая выдающимся умом или смешным носом: толпа выбирает человека для забавы, руководствуясь только желанием забавляться. В данном случае выбор пал на Илью Лунёва. Наверное, это кончилось бы
плохо для Ильи, но как раз в этот момент его жизни произошли события, которые
сделали школу окончательно не интересной для него, в то же время приподняли его над нею.
— Не видал! — согласился Фома и, помолчав, нерешительно сказал: — Может, лучше и нет… Она для меня — очень нужна! — задумчиво и тихо продолжал он. — Боюсь я ее, — то есть не хочу я, чтобы она обо мне
плохо думала… Иной раз — тошно мне! Подумаешь — кутнуть разве, чтобы все жилы зазвенели? А вспомнишь про нее и — не решишься… И во всем так — подумаешь о ней: «А как она узнает?» И побоишься
сделать…