Неточные совпадения
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь
женою любезную
племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Стремов был человек лет пятидесяти, полуседой, еще свежий, очень некрасивый, но с характерным и умным лицом. Лиза Меркалова была
племянница его
жены, и он проводил все свои свободные часы с нею. Встретив Анну Каренину, он, по службе враг Алексея Александровича, как светский и умный человек, постарался быть с нею,
женой своего врага, особенно любезным.
Жена смотрителя тотчас с нею разговорилась, объявила, что она
племянница придворного истопника, и посвятила ее во все таинства придворной жизни.
— Редкий тип совершенно счастливого человека. Женат на
племяннице какого-то архиерея,
жену зовут — Агафья, а в словаре Брокгауза сказано: «Агафья — имя святой, действительное существование которой сомнительно».
— Папашей именует меня, а право на это — потерял,
жена от него сбежала, да и не дочью она мне была, а
племянницей. У меня своих детей не было: при широком выборе не нашел женщины, годной для материнства, так что на перекладных ездил… — Затем он неожиданно спросил: — К политической партии какой-нибудь принадлежите?
Но я знал от Марьи Ивановны,
жены Николая Семеновича, у которого я прожил столько лет, когда ходил в гимназию, — и которая была родной
племянницей, воспитанницей и любимицей Андроникова, что Крафту даже «поручено» передать мне нечто.
Серж сказал, что очень рад вчерашнему случаю и проч., что у его
жены есть
племянница и проч., что его
жена не говорит по — русски и потому он переводчик.
Маленький сын этого Рахмета от
жены русской,
племянницы тверского дворского, то есть обер — гофмаршала и фельдмаршала, насильно взятой Рахметом, был пощажен для матери и перекрещен из Латыфа в Михаила.
Это сцена в «Не сошлись характерами», где Карп Карпыч сообщает своей дочери о свадьбе своей
племянницы и по этому поводу рассуждает с
женой своей, Улитой Никитишной.
В письме от 31 декабря 1841 г. к
племяннице Н. Г. Глинке (по мужу — Одынец) он заявлял: «Люблю
жену всей душою, но мои поступки… она совершенно превратно толкует…
Хозяйство по дому зимовника вели
жена Василия Степановича и его
племянница лет шестнадцати, скромная, малограмотная девушка. Газет и журналов в доме, конечно, не получалось. Табунщики были калмыки, жившие кругом в своих кибитках, и несколько русских наездников из казаков.
Что до дам и девиц, то давешние расчеты Петра Степановича (теперь уже очевидно коварные) оказались в высшей степени неправильными: съехалось чрезвычайно мало; на четырех мужчин вряд ли приходилась одна дама, да и какие дамы! «Какие-то»
жены полковых обер-офицеров, разная почтамтская и чиновничья мелюзга, три лекарши с дочерьми, две-три помещицы из бедненьких, семь дочерей и одна
племянница того секретаря, о котором я как-то упоминал выше, купчихи, — того ли ожидала Юлия Михайловна?
— Что ж из того, что она
племянница ему? — почти крикнул на
жену Сверстов. — Неужели ты думаешь, что Егор Егорыч для какой бы ни было
племянницы захочет покрывать убийство?.. Хорошо ты об нем думаешь!.. Тут я думаю так сделать… Слушай внимательно и скажи мне твое мнение!.. Аггей Никитич упомянул, что Тулузов учителем был, стало быть, сведения об нем должны находиться в гимназии здешней… Так?..
Теперь ее гонят отсюда, а тогда она твоя
жена, моя родная
племянница, — не прогонят.
Сдали в короли. Я вышел королем, сынишку — виноват, ваше преосвященство, сынишку тоже для сего диспута с собою посадил, — его в принцы вывел, а
жену в мужики. Вот, говорю, твое место; а
племянницу солдатом оставил, — а это, мол, тебе и есть твоя настоящая должность.
«Было, — говорю, — сие так, что
племянница моя, дочь брата моего, что в приказные вышел и служит советником, приехав из губернии, начала обременять понятия моей
жены, что якобы наш мужской пол должен в скорости обратиться в ничтожество, а женский над нами будет властвовать и господствовать; то я ей на это возразил несколько апостольским словом, но как она на то начала, громко хохоча, козлякать и брыкать, книги мои без толку порицая, то я, в книгах нового сочинения достаточной практики по бедности своей не имея, а чувствуя, что стерпеть сию обиду всему мужскому колену не должен, то я, не зная, что на все ее слова ей отвечать, сказал ей: „Буде ты столь превосходно умна, то скажи, говорю, мне такое поучение, чтоб я признал тебя в чем-нибудь наученною“; но тут, владыко, и
жена моя, хотя она всегда до сего часа была женщина богобоязненная и ко мне почтительная, но вдруг тоже к сей
племяннице за женский пол присоединилась, и зачали вдвоем столь громко цокотать, как две сороки, „что вас, говорят, больше нашего учат, а мы вас все-таки как захотим, так обманываем“, то я, преосвященный владыко, дабы унять им оное обуявшее их бессмыслие, потеряв спокойствие, воскликнул...
«Другажды, — читаю, пишут отец Маркел, — проходя с дьяконом случайно вечернею порою мимо дома того же священника отца Иоанна, опять видели, как он со всем своим семейством, с
женою, племянником и с купно приехавшею к нему на каникулярное время из женской гимназии
племянницею, азартно играл в карты, яростно ударяя по столу то кралею, то хлапом, и при сем непозволительно восклицал: „никто больше меня, никто!“» Прочитав сие, взглянул я на преосвященного владыку и, не дожидаясь его вопроса, говорю...
Сдали. Я и
жену и
племянницу ученую кряду по три раза дураками оставил. Довольно, говорю, с вас, но видя, что они и сим еще мало в неправоте своего спора убедились, говорю...
Жена Игнатия Долинского, сиротка, выросшая «в
племянницах» в одном русском купеческом доме, принадлежала к весьма немалочисленному разряду наших с детства забитых великорусских женщин, остающихся на целую жизнь безответными, сиротливыми детьми и молитвенницами за затолокший их мир божий.
— Что ж такое гипохондрия! Ничего! — возразила Феоктиста Саввишна. — Да вот недалеко пример — Басунов, Саши,
племянницы моей, муж, целый год был в гипохондрии, однако прошла; теперь здоров совершенно. Что же после открылось? Его беспокоило, что имение было в залоге;
жена глядела, глядела, видит, делать нечего, заложила свою деревню, а его-то выкупила, и прошло.
— Между тем Гаврила Романыч послал за своей
женой,
племянницей (П. Н. Львовой) и племянником, служившим в статской службе, Капнистом.
— Егорушка приедет, Егорушка Денисов! — радостно говорил Николай Александрыч
жене, брату, невестке и
племяннице. И те были также в восторге.
— Были мы с тобой, Дарьюшка, жених да невеста. Неужто и этого не вспомнишь? Теперь я по милости
племянницы стал богат, и дом, где ты двадцать лет выжила, мой дом. Что бы нам с тобой старину не вспомнить? Чего прежде не удалось сделать, то бы мы теперь разом порешили. Были мы жених с невестой, а теперь можно бы было сделаться мужем и
женой.
— А вот извольте спросить: а я это понимаю: достопочтенная
племянница моей
жены, Лариса Платоновна, пребывая у господ Бодростиных, имела свидание с господином Гордановым…
Иоле знал, что y Танасио не может быть легко на сердце. Ведь дома y брата осталась любимая
жена Милена и четверо мал мала меньше ребят, его, Иолиных, племянников и
племянниц. A ведь, Бог знает, что ожидало их отряд впереди… Бог знает, сколько пройдет еще времени, пока подоспеет к ним на помощь сербское войско. И как долго придется принимать своей грудью удары многочисленного врага!
— Да, не спится что то… — вздыхают рыжие панталоны. — Природой наслаждаюсь… Ко мне, знаете ли, приехала с ночным поездом дорогая гостья… мамаша моей
жены. С нею прибыли мои
племянницы… прекрасные девушки. Весьма рад, хотя и… очень сыро! А вы тоже изволите природой наслаждаться?
А винен был этот несчастный сын, женатый на
племяннице Софии Фоминишны, дочери Андрея Палеолога, только в том, что София подарила ей какое-то дорогое узорочье первой
жены Иоанновой, которого великий князь обыскался. Это узорочье нужно было великому князю только для придирки: взамен снизал он Руси богатое ожерелье, в котором красовались Верея, Ярославец и Белоозеро.
Сергей Семенович не разделял этих помыслов своей
жены, но после доклада Петра и размышления над этим докладом тоже стал желать отъезда
племянницы, но совершенно по другим основаниям.
Вскоре после смерти Надежды Ивановны состоялся переезд Тихона Захаровича с
женою и
племянницей в Петербург.
— Ведь ты же не хочешь отказываться от меня, значит, я буду твоей
женой, а ее
племянницей, не можем же мы не видаться…
— Род князей Шестовых окончился со смертью моего покойного батюшки, — сурово поглядела она не него, — мои братья Дмитрий и Александр были князьями только бумагам, первый женился на какой-то польской жидовке, прижил с ней двух дочерей, из которых младшая умерла чуть не накануне своей свадьбы с каким-то докторишкой, а старшая сослана в каторжную работу за отравление брата Александра и его третьей
жены. Достойная
племянница достойных этой смерти дяди и теки.
А-ин женился незадолго до того на графине С-е П-вне Т-ой,
племяннице графа по
жене.
Так объясняла поведение племянника и новой
племянницы и тетушка Глафира Петровна. Затем пронеслась весть, что молодой Салтыков болен. Болезнь мужа, конечно, освобождали
жену от условий и требований светской жизни. Но, повторяем, так говорили только не многочисленные добродушные люди, большинство же знало всю подноготную жизни «голубков», а потому сожалели Глеба Алексеевича и глубоко ненавидели Дарью Николаевну.
— Второй, Александр, — отвечала она, — при посредстве двух
жен породнился чуть не со всеми московскими лабазниками и, наконец, женился в третий раз на женщине, назвать которую ее настоящим именем я даже не решаюсь и которая вместе с ним сделалась жертвою своей
племянницы — дочери польской жидовки. Какое же отношение могу иметь я к этому новому, чуждому для меня, испозоренному по судам роду князей Шестовых.
Смерть Глафиры Петровны Салтыковой чуть ли не за полчаса до назначенного ею времени написания духовного завещания, по которому — что знали многие — покойная оставляла все свои капиталы и имения своим внучатым племяннику и
племяннице, минуя ближайшего законного наследника Глеба Алексеевича Салтыкова, в связи с присутствием в последние минуты жизни генеральши с глазу на глаз с его
женой, Дарьи Николаевны, породила в Москве самые разнообразные толки.
Первая его
жена была англичанка, а вторая, приехавшая к нему невестой в Порт-Артур — русская,
племянница председателя иркутского окружного суда.
«Это пустое!» — вспомнилось ему, кинутые его
женой, тогда невестой, слова, когда он напомнил ей, что у тетушки есть внучатые племянник и
племянница.
— Так вот как, ваше сиятельство, — злобствовала, между тем, Пальм-Швейцарская, ломая свои изящные пальцы, — вы являетесь ко мне инкогнито, на извозчике, закутанная непроницаемой вуалью. Вам совестно приехать открыто к вашей родной
племяннице, к будущей
жене вашего сына, и вы так приехали просить моего согласия только потому, что я актриса и незаконная дочь…
Он свято признавал за Ермаком Тимофеевичем право увезти в Сибирь
жену Ксению Яковлевну, но предстоящая разлука с
племянницей уже давно до боли сжимала его сердце.