При теперешнем моем настроении достаточно пяти минут, чтобы он надоел мне так, как будто я вижу и слушаю его уже целую вечность. Я ненавижу беднягу. От его тихого, ровного голоса и книжного языка я чахну, от рассказов тупею… Он
питает ко мне самые хорошие чувства и говорит со мною только для того, чтобы доставить мне удовольствие, а я плачу ему тем, что в упор гляжу на него, точно хочу его загипнотизировать и думаю: «Уйди, уйди, уйди…» Но он не поддается мысленному внушению и сидит, сидит, сидит…
Он не лишен и амбиции, но она удовлетворяется тоже довольно легко; он раз, например, выпил неосторожно, дебошу наделал, по его словам, и после того пишет к Вареньке, утешая ее: «Вы, — говорит, — обо мне не беспокойтесь; спешу вам объявить, что амбиция моя мне всего дороже, и уведомляю вас, что из начальства еще никто ничего не знает, да и не будет знать, так что они все будут
питать ко мне уважение по-прежнему».
— Наш разговор, о котором вы вспомнили, касался, Наталья Федоровна, совершенно иного чувства любви, нежели то, которое, как я заключил из ваших слов,
питает ко мне Екатерина Петровна, — начал он. — Я тоже готов любить ее, как друга, но она едва ли удовлетворится таким чувством. Иного же я питать к ней не могу…
Неточные совпадения
— «Нет, Иван Иванович, дайте
мне (это она говорит) самой решить, могу ли
я отвечать вам таким же полным, глубоким чувством, какое
питаете вы
ко мне. Дайте полгода, год срока, и тогда
я скажу — или нет, или то да, какое…» Ах! какая духота у вас здесь! нельзя ли сквозного ветра? («не будет ли сочинять? кажется, довольно?» — подумал Райский и взглянул на Полину Карповну).
— Сделайте ваше одолжение! зачем же им сообщать! И без того они
ко мне ненависть
питают! Такую, можно сказать, мораль на
меня пущают: и закладчик-то
я, и монетчик-то
я! Даже на каторге словно
мне места нет! Два раза дело мое с господином Мосягиным поднимали! Прошлой зимой, в самое, то есть, бойкое время, рекрутский набор был, а у
меня, по их проискам, два питейных заведения прикрыли! Бунтуют против
меня — и кончено дело! Стало быть, ежели теперича им еще сказать — что же такое будет!
— Они не то чтобы пообещали-с, а говорили на словах-с, что могу, пожалуй, вашей милости пригодиться, если полоса такая, примерно, выйдет, но в чем, собственно, того не объяснили, чтобы в точности, потому Петр Степанович
меня, примером, в терпении казацком испытывают и доверенности
ко мне никакой не
питают.
«Мартын Степаныч; теперь уже возвратившийся
ко мне в город, — объяснял в своем письме Артасьев, —
питает некоторую надежду уехать в Петербург, и дай бог, чтобы это случилось, а то положение сего кроткого старца посреди нас печально: в целом городе один только
я приютил его; другие же лица бежали от него, как от зачумленного, и почти вслух восклицали: «он сосланный, сосланный!..», — и никто не спросил себя, за что же именно претерпевает наказание свое Мартын Степаныч?
«Простите великодушно,
я против Вас вчера был неправ, а может быть, и прав, — рассудите сами и не
питайте гнева
ко мне, ибо
я Вас люблю по-прежнему».
Ко мне он
питал особое уважение потому, что
я печатаюсь, а он преклонялся перед литераторами.
Сусанна ничего не ответила Элеоноре Карповне — она даже не поглядела на нее и только слегка, под опущенными веками, повела глазами в ее сторону. По одному этому движению, — по движению ее зрачков, —
я мог понять, какого рода чувства Сусанна
питала ко второй супруге своего вотчима… И
я опять чему-то порадовался.
— Дай бог, чтобы вы
питали к этому человеку то же чувство, как и
ко мне, но что наши чувствования в отношении вас совершенно различны, в том
я готов дать клятву.
— Нет. Зла
я на нее не
питаю, но не хожу к ней. Бог с нею совсем! Раз как-то на Морской нынче по осени выхожу от одной дамы, а она на крыльцо всходит.
Я таки дала ей дорогу и говорю: «Здравствуйте, Леканида Петровна!» — а она вдруг, зеленая вся, наклонилась
ко мне, с крылечка-то, да этак к самому к моему лицу, и с ласковой такой миной отвечает: «Здравствуй, мерзавка!»
Я поспешил уверить своего крестного отца, что
питаю непреодолимое отвращение
ко всем тайным обществам,
ко всему мистическому, темному и непонятному.
Ведут
ко мне коня; в раздолии открытом,
Махая гривою, он всадника несет,
И звонко под его блистающим копытом
Звенит промерзлый дол, и трескается лед.
Но гаснет краткий день, и в камельке забытом
Огонь опять горит — то яркий свет лиет,
То тлеет медленно — а
я пред ним читаю,
Иль думы долгие в душе моей
питаю.
Граф любил
меня и искреннейше навязывался
ко мне в друзья,
я же не
питал к нему ничего похожего на дружбу и даже не любил его; честнее было бы поэтому прямо раз навсегда отказаться от его дружбы, чем ехать к нему и лицемерить.
Вы не один раз говорили
мне, что вы дружески расположены
ко мне и даже
меня уважаете;
мне всегда было приятно этому верить, тем более, что
я и сама
питаю к вам и дружбу, и расположение, без этого
я и не решилась бы сказать вам того, что пишу вам во имя нашей испытанной дружбы.
Не думаю, чтобы и он
ко мне питал особенно нежные чувства.
«Быть может, — думал он, — она просто не чувствует
ко мне ничего, кроме братской привязанности, намеренно отдаляется, поняв, что
я питаю к ней теперь иное чувство…»
Подобные беспорядки, как шум, случались, потому что
ко мне, как к слишком молодому начальнику канцелярии, подчиненные мои страха не
питали и особой аттенции не оказывали.