Неточные совпадения
Марья Ивановна приняла
письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам
императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Императрица сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: «Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот
письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру».
— Н-нет, Констана тогда не было; он ездил тогда с
письмом… к
императрице Жозефине; но вместо него два ординарца, несколько польских улан… ну, вот и вся свита, кроме генералов, разумеется, и маршалов, которых Наполеон брал с собой, чтоб осматривать с ними местность, расположение войск, советоваться…
«Напишите, напишите
письмо к
императрице Жозефине!» — прорыдал я ему.
— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая
императрица в собственноручном
письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо! Знаешь ты это? По лицу вижу, что не знаешь! Ну, как она померла? Отвечай, коли знаешь!
Бедный мой Иван не верит, что государыня скончалась; как он воображает, что влюблен в нее, любим ею и что он оклеветан, то хочет писать
письмо к покойной
императрице на французском языке».
Впоследствии Вениамин был оклеветан одним из мятежников (Аристовым) и несколько времени находился в немилости.
Императрица, убедясь в его невинности, вознаградила его саном митрополитским и прислала ему белый клобук при следующем
письме...
Императрица изъявила казанскому дворянству монаршее благоволение, милость и покровительство и в особом
письме к Бибикову, именуя себя казанской помещицей, вызывалась принять участие в мерах, предпринимаемых общими силами. Дворянский предводитель Макаров отвечал
императрице речью, сочиненной гвардии подпоручиком Державиным, находившимся тогда при главнокомандующем.
Императрица уважила это
письмо и заметила, что «сей поступок г. сочинителя вопросов сходствует с обычаем, достойным похвалы, православного христианина, по которому за грехом вскоре следует раскаяние и покаяние».
Жуковский уверил его через
письмо еще в Москве, что
императрица пожалует его сестрам при выходе из института по крайней мере по тысяче рублей (что, впрочем, я уже отчасти знал).
До последнего времени существования скитов керженских и чернораменских хранилась память о том, будто старец Игнатий Потемкин, представленный своим родичем
императрице Екатерине, получил какие-то
письма императрицыной руки, на основании которых нельзя будто бы было никогда уничтожить заведенной им обители.
В другом
письме (от 26 июля) генерал-прокурор сообщил князю Голицыну, что английский посланник уверял
императрицу, что «всклепавшая на себя имя» есть дочь пражского трактирщика, и потому советовал послать к ней протестантского пастора, которому, может быть, удастся выведать истину.
Вольтер в
письме к
императрице Екатерине II (2 февраля 1774 года) говорит, что, по-видимому, Пугачевское возмущение затеяно кавалером Тоттом (который во время войны турок с Россией устроивал им артиллерию, лил пушки, укреплял города и пр.).
В
письме к
императрице граф Орлов не говорит прямо о своей связи, но выражается так: «Она ко мне казалась быть благосклонною, чего для я и старался пред нею быть очень страстен.
При
письме приложено было
письмо к
императрице. Пленница просила князя Голицына немедленно отослать это
письмо к ее величеству. Она умоляла Екатерину смягчиться над печальною ее участью и назначить ей аудиенцию, где она лично разъяснит ее величеству все недоумения и сообщит очень важные для России сведения. Оба
письма (на французском языке) подписаны так: Elisabeth.
Соображая все это с бумагами, присланными ко мне при анонимном
письме, мне действительно приходило иногда на ум: не я ли в самом деле то лицо, в пользу которого составлено духовное завещание
императрицы Елизаветы Петровны?
В
письме было сказано, что я могу спасти жизнь многих людей и сделаться посредницей при заключении мира России с Турцией, если по приезде в Константинополь соглашусь выдать себя за дочь
императрицы Елизаветы Петровны.
Граф Алексей Григорьевич распорядился также, чтобы во время остановок эскадры в иностранных портах особенно строго наблюдали за пленницей. Он боялся, чтобы она не ушла или кто-либо из арестованных с нею не передал кому-нибудь
письма. По приезде в Кронштадт, Грейг никому не должен был сдавать пленницу без именного указа за собственноручным подписом
императрицы.
Принцесса написала свой «манифестик» 18 августа (7 по старому стилю). С
письмом к Орлову он был отправлен из Рагузы сначала в Венецию, оттуда при удобном случае в Ливорно, из Ливорно в Пизу. Таким образом ранее двадцатых чисел сентября, по старому стилю, Орлов не мог получить
письма «великой княжны Елизаветы». Что же он сделал? Тотчас же (сентября 27) отправил и
письмо и «манифестик» к
императрице.
Августа 6 она получила небольшое облегчение от болезни и просила доктора сказать фельдмаршалу, что к 8 числу она постарается кончить свое
письмо. Князь Голицын донес об этом
императрице. В этом донесении он заметил между прочим, что ожидаемое от пленницы
письмо покажет, нужно ли будет прибегать к помощи священника, чтобы посредством исповеди получить полное сознание арестантки. Августа 9 фельдмаршал получил
письмо пленницы.
Она попросила бумаги и перо, чтобы писать к князю Голицыну. Доложили об этом фельдмаршалу. Он полагал, что ожидание близкой смерти возбудит, быть может, в пленнице раскаяние и внушит мысль рассказать все, чего напрасно добиваются от нее почти два месяца. Письменные принадлежности были даны, и 21 июля Елизавета написала к князю Голицыну
письмо, исполненное самого безотрадного отчаяния. При нем были приложены длинные записка и
письмо к
императрице.
Впрочем, вскоре по арестовании ее, Орлов писал
императрице: «Я несколько сомнения имею на одного из наших вояжиров, а легко может быть, что я и ошибаюсь, только видел многие французские
письма без подписи, и рука мне знакомая быть кажется».
Июня 7
императрица писала князю Голицыну: «Передайте пленнице, что она может облегчить свою участь одною лишь безусловною откровенностию и также совершенным отказом от разыгрываемой ею доселе безумной комедии, в продолжение которой она вторично осмелилась подписаться Елизаветой. Примите в отношении к ней надлежащие меры строгости, чтобы наконец ее образумить, потому что наглость
письма ее ко мне уже выходит из всяких возможных пределов».
Князь Лимбург, прочитав
письмо Огинского и зная, что без денег любезная его не может достигнуть осуществления своих замыслов, сильно поколебался. В то же время немецкие газеты извещали, что счастие, доселе благоприятствовавшее союзнику принцессы, Пугачеву, изменило ему. Бибиков успешно подавил мятеж, Оренбург был освобожден, Яицкий Городок занят верными
императрице войсками, и Пугачев, как писали, совершенно разбит.
Получив от принцессы
письмо с приложенным «манифестиком», он мог подумать, что это новый подсыл к нему, направленный врагами его фамилии, что «его хотят пробовать, до чего верность его простирается к особе ея величества», как он выразился в донесении своем к
императрице.
На другой день по отправлении донесения к
императрице, то есть 1 июня, князь Голицын получил от пленницы
письмо. Она писала, что нисколько не чувствует себя виновною против России и против государыни
императрицы, иначе не поехала бы с графом Орловым на русский корабль, зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти русских.
Замечательно, что она не называет в этом
письме ни отца своего, ни матери и признает себя подданною русской
императрицы.
В заключение
письма она уверяла князя Голицына в неизменности своих чувств, благодарности и привязанности к
императрице Екатерине II и в постоянном своем рвении о благе России.
К
письму приложено было другое, к
императрице. Пленница умоляла Екатерину о помиловании и жаловалась на суровое с нею обращение, особенно на присутствие около ее постели солдат даже ночью. «Такое обхождение со мной заставляет содрогаться женскую натуру, — писала она. — На коленях умоляю ваше императорское величество, чтобы вы сами изволили прочесть записку, поданную мною князю Голицыну, и убедились в моей невинности».
— Как, — возразила
императрица, — вы будете запираться, что не писали ему? Ваши
письма там!
Во время одного из болезненных припадков, одна из приближенных к ее величеству дам, графиня Мануцци, передала государыне
письмо аббата Грубера, где он просил позволения представиться
императрице, заявляя, что у него есть верное средство от зубной боли.
От шестинедельного карантина на границе Петербургской губернии
императрица освободила его собственноручным
письмом.
Среди письменных принадлежностей обращают на себя внимания присланные Государыней
Императрицей Александрой Фёдоровной «
письма для безграмотных».
После Рымникской победы, пожалованный в графы и Русской, и Священной Римской империи, Александр Васильевич с гордостью написал
письмо к своей дочери, начав его словами: «Comtess de deux empires», говорит, что чуть не умер от удара, будучи осыпан милостями
императрицы.
Вынул
письмо из кафтана, преклонил его до земли, положил на ближайшее окно, стараясь объяснить страстною мимикой, что сердце его раздирается от горести, и поспешил догнать свиту
императрицы и вовремя вмешаться в толпу.
Григорий Александрович, продолжая находиться в Москве в составе Большой комиссии, обратился еще в конце 1768 года к государыне с умно и ловко написанным
письмом, целью которого было произвести впечатление на
императрицу. Он просил в нем дозволения ехать в армию.
В этом смысле он и
императрица Мария написали ему
письма, которые и были отправлены в Варшаву на другой день.
Когда политические обстоятельства переменились, султан, пожелав склонить
императрицу к миру, согласился на размен плененных и в
письме поздравил государыню, что она имеет такого храброго генерала, как Зорич, который отверг все его предложения.
Уже в последних
письмах к нему
императрицы он читал между строк, что государыня недовольна громадностью военных издержек и жаждет мира.
Императрица была с Нелидовой в постоянной переписке и свои
письма отправляла по почте.
Вступление на престол
императрицы Екатерины застало Дарью Николаевну в Троицком. Она получила об этом обстоятельное известие, так как у нее и в Петербурге были люди, интересовавшиеся ее громадным состоянием. В
письме предупреждали об осторожности в поступках, так как окружающие новую
императрицу люди на все-де смотрят иначе, и то, что сходило с рук при Елизавете Петровне, теперь не сойдет.
После первых излияний скорби великий князь Константин Павлович прочел брату подробное донесение о кончине императора Александра Павловича, составленное в присутствии
императрицы Елизаветы Алексеевны князем Волконским и бароном Дибичем. Он прочел ему также два официальных
письма, адресованных ему обоими этими лицами, чтобы известить его об упразднении трона и просить его занять этот трон. Он вручил ему и другое конфиденциальное
письмо, которое князь Волконский просил держать в секрете.
Тогда же Григорий Александрович написал
императрице письмо с подробным изложением семейного дела князей Святозаровых и его в нем участия и просил высочайшего ее соизволения на восстановление прав усыновленного дворянина Владимира Андреевича Петровского, дарования ему княжества и фамилии его отца Святозарова.
Императрица потребовала прежде всего, чтобы Екатерина отвечала ей сущую правду на ее вопросы, и первым вопросом было: действительно ли она писала только три известные
письма к Апраксину?
В этих сравнительно мелких делах Александр Васильевич обнаружил такую отвагу, быстроту и умелость, что о нем было доведено до сведения главнокомандующего. Бутурлин представил его к награде, донося
императрице, что Суворов «себя перед прочими гораздо отличил». Отцу его Василию Ивановичу он написал любезное
письмо, свидетельствуя, что его храбрый сын «у всех командиров особливую приобрел любовь и похвалу». Действительно, он был везде первый и никакие трудности не устрашили его.
Из приведенного
письма, напротив, видно, как настойчиво Григорий Александрович путем обстоятельных доводов и даже указанием на суде истории и потомства старается добыть согласие
императрицы на дело даже очевидно полезное для России, без какового согласия он обойтись, видимо, не сознает себя вправе.
Слухи о болезни императора распространились в городе и произвели всеобщую горесть. Народ толпами стремился в храмы молиться, но когда узнали, что в Зимнем дворце было совершено благодарственное молебствие, и что утром было получено из Таганрога от
императрицы Елизаветы Алексеевны
письмо, то из этого заключили, что император находится вне опасности.
Великая княгиня написала
императрице письмо, в котором изображала свое печальное положение и расстроившееся вследствие этого здоровье, просила отпустить ее лечиться на воды, а потом к матери, потому что ненависть великого князя и немилость
императрицы не дают ей более возможности оставаться в России.
Он, конечно, не мог знать, что в этот именно день
императрица Екатерина отправила ему
письмо, которое он и получил во время праздников Рождества.
Императрица старалась поддержать его нравственно
письмами.