Неточные совпадения
Замечательно, что она не называет в этом
письме ни отца своего, ни матери и признает себя подданною русской
императрицы.
В заключение
письма она уверяла князя Голицына в неизменности своих чувств, благодарности и привязанности к
императрице Екатерине II и в постоянном своем рвении о благе России.
Князь Лимбург, прочитав
письмо Огинского и зная, что без денег любезная его не может достигнуть осуществления своих замыслов, сильно поколебался. В то же время немецкие газеты извещали, что счастие, доселе благоприятствовавшее союзнику принцессы, Пугачеву, изменило ему. Бибиков успешно подавил мятеж, Оренбург был освобожден, Яицкий Городок занят верными
императрице войсками, и Пугачев, как писали, совершенно разбит.
Вольтер в
письме к
императрице Екатерине II (2 февраля 1774 года) говорит, что, по-видимому, Пугачевское возмущение затеяно кавалером Тоттом (который во время войны турок с Россией устроивал им артиллерию, лил пушки, укреплял города и пр.).
Получив от принцессы
письмо с приложенным «манифестиком», он мог подумать, что это новый подсыл к нему, направленный врагами его фамилии, что «его хотят пробовать, до чего верность его простирается к особе ея величества», как он выразился в донесении своем к
императрице.
Принцесса написала свой «манифестик» 18 августа (7 по старому стилю). С
письмом к Орлову он был отправлен из Рагузы сначала в Венецию, оттуда при удобном случае в Ливорно, из Ливорно в Пизу. Таким образом ранее двадцатых чисел сентября, по старому стилю, Орлов не мог получить
письма «великой княжны Елизаветы». Что же он сделал? Тотчас же (сентября 27) отправил и
письмо и «манифестик» к
императрице.
Впрочем, вскоре по арестовании ее, Орлов писал
императрице: «Я несколько сомнения имею на одного из наших вояжиров, а легко может быть, что я и ошибаюсь, только видел многие французские
письма без подписи, и рука мне знакомая быть кажется».
В
письме к
императрице граф Орлов не говорит прямо о своей связи, но выражается так: «Она ко мне казалась быть благосклонною, чего для я и старался пред нею быть очень страстен.
Граф Алексей Григорьевич распорядился также, чтобы во время остановок эскадры в иностранных портах особенно строго наблюдали за пленницей. Он боялся, чтобы она не ушла или кто-либо из арестованных с нею не передал кому-нибудь
письма. По приезде в Кронштадт, Грейг никому не должен был сдавать пленницу без именного указа за собственноручным подписом
императрицы.
В
письме было сказано, что я могу спасти жизнь многих людей и сделаться посредницей при заключении мира России с Турцией, если по приезде в Константинополь соглашусь выдать себя за дочь
императрицы Елизаветы Петровны.
Соображая все это с бумагами, присланными ко мне при анонимном
письме, мне действительно приходило иногда на ум: не я ли в самом деле то лицо, в пользу которого составлено духовное завещание
императрицы Елизаветы Петровны?
На другой день по отправлении донесения к
императрице, то есть 1 июня, князь Голицын получил от пленницы
письмо. Она писала, что нисколько не чувствует себя виновною против России и против государыни
императрицы, иначе не поехала бы с графом Орловым на русский корабль, зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти русских.
При
письме приложено было
письмо к
императрице. Пленница просила князя Голицына немедленно отослать это
письмо к ее величеству. Она умоляла Екатерину смягчиться над печальною ее участью и назначить ей аудиенцию, где она лично разъяснит ее величеству все недоумения и сообщит очень важные для России сведения. Оба
письма (на французском языке) подписаны так: Elisabeth.
Июня 7
императрица писала князю Голицыну: «Передайте пленнице, что она может облегчить свою участь одною лишь безусловною откровенностию и также совершенным отказом от разыгрываемой ею доселе безумной комедии, в продолжение которой она вторично осмелилась подписаться Елизаветой. Примите в отношении к ней надлежащие меры строгости, чтобы наконец ее образумить, потому что наглость
письма ее ко мне уже выходит из всяких возможных пределов».
Она попросила бумаги и перо, чтобы писать к князю Голицыну. Доложили об этом фельдмаршалу. Он полагал, что ожидание близкой смерти возбудит, быть может, в пленнице раскаяние и внушит мысль рассказать все, чего напрасно добиваются от нее почти два месяца. Письменные принадлежности были даны, и 21 июля Елизавета написала к князю Голицыну
письмо, исполненное самого безотрадного отчаяния. При нем были приложены длинные записка и
письмо к
императрице.
В другом
письме (от 26 июля) генерал-прокурор сообщил князю Голицыну, что английский посланник уверял
императрицу, что «всклепавшая на себя имя» есть дочь пражского трактирщика, и потому советовал послать к ней протестантского пастора, которому, может быть, удастся выведать истину.
Августа 6 она получила небольшое облегчение от болезни и просила доктора сказать фельдмаршалу, что к 8 числу она постарается кончить свое
письмо. Князь Голицын донес об этом
императрице. В этом донесении он заметил между прочим, что ожидаемое от пленницы
письмо покажет, нужно ли будет прибегать к помощи священника, чтобы посредством исповеди получить полное сознание арестантки. Августа 9 фельдмаршал получил
письмо пленницы.
К
письму приложено было другое, к
императрице. Пленница умоляла Екатерину о помиловании и жаловалась на суровое с нею обращение, особенно на присутствие около ее постели солдат даже ночью. «Такое обхождение со мной заставляет содрогаться женскую натуру, — писала она. — На коленях умоляю ваше императорское величество, чтобы вы сами изволили прочесть записку, поданную мною князю Голицыну, и убедились в моей невинности».
Неточные совпадения
Марья Ивановна приняла
письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам
императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Императрица сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: «Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот
письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру».
— Н-нет, Констана тогда не было; он ездил тогда с
письмом… к
императрице Жозефине; но вместо него два ординарца, несколько польских улан… ну, вот и вся свита, кроме генералов, разумеется, и маршалов, которых Наполеон брал с собой, чтоб осматривать с ними местность, расположение войск, советоваться…
«Напишите, напишите
письмо к
императрице Жозефине!» — прорыдал я ему.
— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая
императрица в собственноручном
письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо! Знаешь ты это? По лицу вижу, что не знаешь! Ну, как она померла? Отвечай, коли знаешь!