Неточные совпадения
Поручить некому:
бабушка вспыхнула, как порох, прочитавши эти
письма.
«Или страсть подай мне, — вопил он бессонный, ворочаясь в мягких пуховиках
бабушки в жаркие летние ночи, — страсть полную, в которой я мог бы погибнуть, — я готов, — но с тем, чтобы упиться и захлебнуться ею, или скажи решительно, от кого
письмо и кого ты любишь, давно ли любишь, невозвратно ли любишь — тогда я и успокоюсь, и вылечусь. Вылечивает безнадежность!»
Бабушка говорила робко, потому что все еще не знала, для чего прочла ей
письма Вера. Она была взволнована дерзостью Марка и дрожала в беспокойстве за Веру, боясь опасного поворота страсти, но скрывала свое волнение и беспокойство.
— Да кто пишет? Ко мне никто, — сказала
бабушка, — а к Марфеньке недавно из лавки купец
письмо прислал…
Он в раздумье воротился домой: там нашел
письма.
Бабушка бранила его, что он вышел из военной службы, а опекун советовал определиться в сенат. Он прислал ему рекомендательные
письма.
Райский пробежал глазами
письмо от Ульяны Андреевны, о котором уж слышал от
бабушки.
Вскоре она погрузилась — не в печаль, не в беспокойство о
письмах и о том, придет ли Марк, что сделает
бабушка, — а в какой-то хаос смутных чувств, воспоминаний, напрасно стараясь сосредоточить мысли на одном чувстве, на одном моменте.
Прощай — это первое и последнее мое
письмо, или, пожалуй, глава из будущего твоего романа. Ну, поздравляю тебя, если он будет весь такой!
Бабушке и сестрам своим кланяйся, нужды нет, что я не знаю их, а они меня, и скажи им, что в таком-то городе живет твой приятель, готовый служить, как выше сказано. —
— Я и не говорила бы, если б не
письма. Мне нужен покой…
Бабушка! увези, спрячь меня… или я умру! Я устала… силы нет… дай отдохнуть… А он зовет туда… хочет прийти сам…
Бабушке сказать?
Бабушка сделает, что нужно, но она огорчится
письмами: Вере хотелось бы избегнуть этого.
И все раздумывал он: от кого другое
письмо? Он задумчиво ходил целый день, машинально обедал, не говорил с
бабушкой и Марфенькой, ушел от ее гостей, не сказавши ни слова, велел Егорке вынести чемодан опять на чердак и ничего не делал.
— Это,
бабушка, не
письмо, а счет за шерсть, за узоры: я забирала у него.
— Какое
письмо? — сказали обе, Марфенька и
бабушка.
С мыслью о
письме и сама Вера засияла опять и приняла в его воображении образ какого-то таинственного, могучего, облеченного в красоту зла, и тем еще сильнее и язвительнее казалась эта красота. Он стал чувствовать в себе припадки ревности, перебирал всех, кто был вхож в дом, осведомлялся осторожно у Марфеньки и
бабушки, к кому они все пишут и кто пишет к ним.
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора, пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых
письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если
бабушка возложит на него видеться с Марком.
— А заметили ли вы, что Вера с некоторых пор как будто… задумчива? — нерешительно спросил Райский, в надежде, не допытается ли как-нибудь от
бабушки разрешения своего мучительного «вопроса» о синем
письме.
Сначала
бабушка писывала к нему часто, присылала счеты: он на
письма отвечал коротко, с любовью и лаской к горячо любимой старушке, долго заменявшей ему мать, а счеты рвал и бросал под стол.
Написали
письмо к Прасковье Ивановне и не один раз его перечитывали; заставляли и меня написать по линейкам, что «я очень люблю
бабушку и желаю ее видеть».
Между тем еще прежде моего совершенного выздоровления воротился нарочный, посланный с
письмом к
бабушке Прасковье Ивановне.
Вдруг, вовсе неожиданно, привезли нам с почты
письмо от
бабушки Прасковьи Ивановны, и, к общему удивлению, вдвое длиннее первого!
После я имел это
письмо в своих руках — и был поражен изумительным тактом и даже искусством, с каким оно было написано: в нем заключалось совершенно верное описание кончины
бабушки и сокрушения моего отца, но в то же время все было рассказано с такою нежною пощадой и мягкостью, что оно могло скорее успокоить, чем растравить горесть Прасковьи Ивановны, которую известие о смерти
бабушки до нашего приезда должно было сильно поразить.
Вскоре после его приезда отправили гонца с
письмом в Троицкое к Арине Васильевне; в
письме Курмышева уведомляла, что старуха Бактеева сделалась отчаянно больна, желает видеть и благословить внучку, а потому просит прислать ее с кем-нибудь; было прибавлено, что без сомнения Степан Михайлович не будет гневаться за нарушение его приказания, и конечно бы отпустил внучку проститься с своей родной
бабушкой.
Верная своему обещанию и обеспеченная таким
письмом, Арина Васильевна немедленно собралась в дорогу и сама отвезла Парашеньку к ее мнимо-умирающей
бабушке; прогостила у больной с неделю и воротилась домой, совершенно обвороженная ласковыми речами Михаила Максимовича и разными подарками, которые он привез из Москвы не только для нее, но и для дочерей ее.
Она поместилась у окошка;
бабушка оставила прялку, дедушка встал с кровати, и все обсели кругом Татьяну Степановну, распечатавшую между тем
письмо, но не смевшую предварительно заглянуть в него.
— Хотя Арина Васильевна и ее дочери знали, на какое дело шли, но известие, что Парашенька обвенчана, чего они так скоро не ожидали, привело их в ужас: точно спала пелена с их глаз, точно то случилось, о чем они и не думали, и они почувствовали, что ни мнимая смертельная болезнь родной
бабушки, ни
письмо ее — не защита им от справедливого гнева Степана Михайловича.
Еще прежде известия о свадьбе отправила Арина Васильевна
письмо к своему супругу, в котором уведомляла, что по таким-то важным причинам отвезла она внучку к умирающей
бабушке, что она жила там целую неделю и что хотя бог дал старухе Бактеевой полегче, но Парашеньку назад не отпустили, а оставили до выздоровления
бабушки; что делать ей было нечего, насильно взять нельзя, и она поневоле согласилась и поспешила уехать к детям, которые жили одни-одинёхоньки, и что теперь опасается она гнева Степана Михайловича.
Девушка иногда сердилась на упрямую старуху, особенно когда та принималась ворчать на нее, но когда
бабушка вставала на молитву — это была совсем другая женщина, вроде тех подвижниц, какие глядят строгими-строгими глазами с икон старинного
письма.
Почтительное и теплое
письмо, присланное
бабушке Александрою Ярославовною, когда она рекомендовалась свекрови в качестве избранницы ее сына, было сочинено самим дядею, которому вдобавок стоило изрядных усилий убедить свою невесту переписать и послать это
письмо княгине Варваре Никаноровне.
Бабушка не могла уехать из Петербурга в Протозаново так скоро, как она хотела, — ее удержала болезнь детей. Отец мой, стоя на крыльце при проводах Функендорфов, простудился и заболел корью, которая от него перешла к дяде Якову. Это продержало княгиню в Петербурге около месяца. В течение этого времени она не получала здесь от дочери ни одного известия, потому что
письма по уговору должны были посылаться в Протозаново. Как только дети выздоровели, княгиня, к величайшему своему удовольствию, тотчас же уехала.
Встретив в княгине большое сочувствие, они давали ей читать получаемые ими от Сперанского «дружеские
письма», которые
бабушка собственноручно списывала себе в особую тетрадь, и один из них вздумал черкнуть что-то Сперанскому о благоговеющей пред ним княгине и о ее заботах о воспитании своих сыновей.
Странное и притом не совсем приятное впечатление произвел этот рассказ на
бабушку. Ей не нравилось, что во всем этом отдает каким-то чудачеством; и она усомнилась в основательности своей догадки, что имя Червева упомянуто в
письме Сперанского с целью сделать ей указание на Мефодия Мироныча.
Княгиня была в восторге от этого
письма. Не знаю, что именно ее в нем пленяло; но, конечно, тут имело значение и слово «о счастии в самых бедствиях». Она и сама почитала такое познание драгоценнее всяких иных знаний, но не решалась это высказать, потому что считала себя «профаном в науках». Притом
бабушка хотя и не верила, что «древле было все лучше и дешевле», но ей нравились большие характеры, с которыми она была знакома по жизнеописаниям Плутарха во французском переводе.
Бабушке вспомянулось
письмо Червева к Журавскому, которое она читала Функендорфу, — и она подумала: не тут ли штука?.. А потом… значит, и он тоже, как и прочие, — тоже увертывается и от своих слов отпирается.
Бенни же, читая насквозь этих дипломатов, с таинственнейшим видом вручил им, в одном большом пакете,
письма, содержание которых резюмировалось фразою: «Кланяйтесь
бабушке и поцелуйте ручку».
Умерла
бабушка. Я узнал о смерти ее через семь недель после похорон, из
письма, присланного двоюродным братом моим. В кратком
письме — без запятых — было сказано, что
бабушка, собирая милостыню на паперти церкви и упав, сломала себе ногу. На восьмой день «прикинулся антонов огонь». Позднее я узнал, что оба брата и сестра с детьми — здоровые, молодые люди — сидели на шее старухи, питаясь милостыней, собранной ею. У них не хватило разума позвать доктора.
Я, однако, желал проводить
бабушку. Кроме того, я был в каком-то ожидании, я все ждал, что вот-вот сейчас что-то случится. Мне не сиделось у себя. Я выходил в коридор, даже на минутку вышел побродить по аллее.
Письмо мое к ней было ясно и решительно, а теперешняя катастрофа — уж, конечно, окончательная. В отеле я услышал об отъезде Де-Грие. Наконец, если она меня и отвергнет как друга, то, может быть, как слугу не отвергнет. Ведь нужен же я ей, хоть на посылки, да пригожусь, как же иначе!
Старый лакей Филиппыч вошел, по обыкновению на цыпочках, с повязанным в виде розетки галстуком, с крепко стиснутыми — «чтобы не отдавало духом» — губами, с седеньким хохолком на самой середине лба; вошел, поклонился и подал на железном подносе моей
бабушке большое
письмо с гербовой печатью.
Бабушка надела очки, прочла
письмо…
— Яков Петрович, — начала
бабушка, — в
письме своем очень тебя рекомендует, как человека «тверёзого» и трудолюбивого; однако отчего же ты от него отошел?
Мы уже знаем из
писем Маргариты Максимилиановны Гранпа к Савину, что вскоре после начала сезона она поддалась просьбам отца и переехала от
бабушки снова под родительский кров.
От
бабушки, аккуратно писавшей мне каждые две недели, перестал я получать
письма.