Ты мне сказала: «Напиши рассказик»

Александра Борисовна Киселёва

Со стихотворения «Про девочку в художественной школе, – ты мне сказала – напиши рассказик» из сборника «Александра Борисовна Киселёва приглашает на поэтические вечера» (2019 год) началась эта книжка. Короткие истории из жизни детей и взрослых разных поколений, которые заинтересуют читателей всех возрастов.

Кем я не стала и почему

Журналист

Школьный лагерь на море. Прекрасное время и прекрасный возраст. Сидишь на дереве и нечаянно касаешься плечом гусеницы-жгучки. Потом показываешь в отряде красный след на плече, рассказываешь взахлёб, с подробностями, ведёшь к месту, где водятся эти твари. От гусеницы ли это след, так ли впечатляющи на самом деле были подробности, сама уже не помнишь, но дерево точно это, и на него уже никто никогда не полезет, даже на следующий год. А если гусеница-жгучка попадётся отряду по дороге на пляж, то строй — нет, не нарушается — он делает изгиб, чтобы никто ни в коем случае не получил тяжёлый ожог.

Слово «строй» не пугает. Оно означает лишь то, что впереди весёлый и очень короткий путь до знакомо пахнущего водорослями, уставленного перевернутыми рыбацкими лодками пляжа. В строю мы поём песни про то, что путь далёк, про то, как героически погиб маленький трубач, и не менее грустную песню про юного барабанщика. Но для нас в этих песнях главное не грусть, а романтический призыв быть смелыми и всегда идти вперёд. Мы бодро маршируем и почти ничего не боимся.

…впереди весёлый и очень короткий путь до знакомо пахнущего водорослями, уставленного перевернутыми рыбацкими лодками пляжа.

Купаемся подолгу, ловим маленьких песчаных крабиков, собираем ракушки. Иногда кому-нибудь из нас везёт, и счастливчик находит «чемоданчик» — ракушку с двумя створками с коричнево-рыжими разводами снаружи и белыми внутри. И чего только ещё интересного ни происходит на берегу моря. Возвращаемся к обеду «усталые, но довольные» — более точную фразу, чем эта, пусть сильно потёртую школьными сочинениями, придумать невозможно.

Впереди иногда ожидает дежурство по столовой — если подходит очередь нашего отряда — и по палатам. К дежурствам относится серьёзно даже старший отряд. Устраиваются соревнования на лучшее дежурство по столовой, на самую чистую палату. Результаты вывешиваются на информационной доске и описываются в стенгазете.

И — тут мне хочется поскорее, кратко-кратко изложить дальнейшее. Я хочу стать журналистом, мне нравится описывать и оценивать отрядные и общелагерные события. Я с азартом пишу о проблемах с уборкой в нашей палате, и особенно мне нравится то, как удачно я сравнила постель девочки Кати с пляжем: она легла спать, не помыв и даже не отряхнув ноги, — плохо заправленная постель была полна песка. Моя заметка опубликована, я горда. Девочка Катя лежит, уткнувшись лицом в мокрую от слёз подушку. Воспитательница смотрит на меня с укоризной.

Наверно, потом я снова начинаю петь про барабанщика и трубача, ловить крабиков и искать ракушки, а Катя поднимает голову и вытирает слёзы. Но я этого не помню.

Путь в журналисты был для меня закрыт мною самой: можно случайно слишком сильно толкнуть того, кто слабее тебя, но и словом можно невзначай ранить слабого. Я стала бояться не рассчитать силы.

P. S. Спасибо, Катя, за то, что я не пошла в журналисты. Сейчас ещё больше понимаю, что это занятие не для меня.

Дипломат

Не могу сказать, нравился ли мне запах сигаретного дыма, но он был привычен вечером на балконе. Папа сидит в плетёном кресле, курит. Я почти не вижу его лица, устроившись на ручке кресла вплотную к нему. Мама уходит в комнату, я пересаживаюсь на её место в кресло напротив, хотя с бо́льшим удовольствием пересела бы к папе на колени. Но так не очень удобно разговаривать. А мы оба хотим поговорить. Я по-прежнему почти не вижу его лица, теперь уже только потому, что ветви деревьев скрывают нас от света звёзд.

— Ты уже решила, кем ты станешь, когда вырастешь? Хочешь быть дипломатом?

День у папы прошёл удачно, он думает, что я понимаю, как это интересно и увлекательно — быть дипломатом, и что со временем я тоже смогу получать удовольствие от такой работы.

Но я пока не дипломат, и даже просто женская интуиция — у маленьких девочек она тоже существует — меня подводит, отвечаю, не задумываясь:

— Никогда. Тебе приходится столько писать. Я устаю от упражнений по русскому языку, а ты пишешь много больше.

Да, я знаю, что папе приходится составлять много документов на работе, часто он работает и дома до поздней ночи.

Он смеётся:

— Ты права, пожалуй, писать надо много.

К этому моменту я уже понимаю, что могла его расстроить, и беспокоюсь, что разговор закончится. Хорошо, что ответ показался папе забавным.

Мы молчим. Цикады, дым папиных сигарет и свисающие к балкону ветви создают настроение продолжить разговор. Мне хочется рассказать, как сегодня мальчишки постарше поймали цикаду на специальное приспособление из длинной палки, проволочного кольца и натянутой на кольцо паутины.

— Я не только пишу, ты знаешь. Случаются интересные и непростые встречи. Например, недавно я разговаривал с принцем С. Мы говорили по-французски, и разговор вначале не очень складывался. Я не часто пользуюсь французским, но трудность состояла не в этом — принц не был уверен, как вести себя с нами, с советскими. Хотя сам предложил встречу и в конце концов казался довольным.

— Принц был в чулках, коротеньких штанах, с плащом и беретом с пером?

— Да нет. В костюме и галстуке. К тому же он не называет себя принцем и даже отказался от этого титула.

Всё казалось таким сказочным, даже луна засветила сквозь ветви. И вдруг — принц в костюме и галстуке, да ещё и отказывается быть принцем. Край плетёного кресла начинает врезаться мне в голые ноги, я ёрзаю.

— А ты мне потом расскажешь про какого-нибудь принца, который приходил к тебе в настоящем наряде для принцев?

— Нет. Они сейчас на дипломатические встречи так не одеваются.

— Плохо.

Да, ничего хорошего в работе дипломата: много писать и встречаться с принцами в костюмах и галстуках.

Окончательно «нет» этой профессии я говорю после участия во встрече советских и немецких пионеров: мы в красных, они в синих галстуках. Встреча проходит за столом, как у взрослых. Представитель синих галстуков спрашивает, знаем ли мы какие-нибудь немецкие слова, один из советских пионеров тут же отвечает: «Hände hoch!» Мне даже кажется, он изображает, что в руках у него автомат. Я понимаю, что эта фраза промелькнула в головах у всех присутствующих советских детей, и я не хочу во взрослой жизни оказываться в подобных ситуациях.

В тот же день на балконе я рассказываю родителям про дипломатическую неудачу. Мама смеётся, папа вздыхает и говорит о том, как важно контролировать свои поступки и слова. Заодно меня стыдят за то, что я не смогла, выступая на школьном радио, сразу выговорить слово «многонациональный».

P. S. Впоследствии на другой работе я легко составляла документы, хотя и не очень любила это делать, в речах стараюсь быть очень осторожной, а правильное и точное произношение в нашей семье по-прежнему очень ценится. Да и мужчины в костюмах и галстуках мне кажутся привлекательными. Хотя и не сказочными…

Художник

Школа наша небольшая, но кружков в ней открылось много. И спортивных, и творческих. У одного кружка загадочное название — «Коррегирующая гимнастика». Я записываюсь из-за этого удивительного названия, значение которого никто не может мне объяснить. Кажется, даже учитель физкультуры, который должен его вести, тоже не знает, что это такое. Так мне, во всяком случае, кажется. Но вот кружок, в который я записалась, понимая, что я хочу и буду там делать, называется «Кружок рисования».

Мне 9 лет. Я, как и большинство детей, люблю рисовать. Но я хочу научиться рисовать как настоящий художник. Так, как рисует восьмиклассник, сын нашего учителя рисования, чьи рисунки всегда получают первое место на школьных выставках. Он получает их заслуженно: его работы действительно отличаются от всех остальных, и я видела, как он трудится над ними в кабинете рисования. Почему-то я не ставлю себе в пример художника Васнецова, про которого так интересно рассказывала нам на лекции мама моего одноклассника, искусствовед. Она показывала нам картину «После побоища Игоря с половцами»: в центре картины лежит мёртвый русский воин, и открытые глаза его уставлены на тебя, где бы ты ни находился. Фокус с глазами затмевает тот факт, что воин мёртв, и меня картина не ужасает. Подобный сюжет никогда не пришёл бы мне в голову, я не вижу в нём красоты, хотя было бы здорово научиться изображать такой взгляд. Ещё я знаю картину «Опять двойка»: она есть у нас в учебнике, и в Третьяковке родители повели меня к ней сразу после «Царевича на сером волке». Вообще-то я пытаюсь рисовать бытовые сцены — дети на уроке или китайчата в синих костюмчиках, гуляющие по узким пекинским улочкам; правда, последний сюжет получается более декоративным и используется мною больше для украшения писем бабушкам и дедушкам. Но «Опять двойка», видимо, ставит слишком высокую для меня планку. И я иду на занятия в кружок для того, чтобы научиться рисовать как сын учителя рисования.

Натюрморт — ваза с букетом сирени. Я смотрю на соцветия сирени и понимаю, что не смогу изобразить их так, чтобы отдельные мелкие цветочки, знакомые мне по поискам пятилистников, сливались в это красивое сиреневое облако. Да ещё писать акварелью, которая норовит растечься, смешаться разными цветами и в довершение всего стечь в нижний край листа грязными ручейками. С пропорциями, правда, всё более или менее в порядке, и ваза получается. Но у сына учителя сирень живая: вот и сиреневое облако, и отдельные цветочки. Никогда не смогу я написать так, как он.

На следующее занятие я приношу портреты, выполненные карандашом. Я горжусь этими работами. Ленин-ребёнок, такой, как на октябрятской звёздочке, и Ленин-гимназист. Очень похоже, я точно знаю, что очень похоже. Но учитель смущён. Оказывается, рисовать Ленина могут только художники, получившие специальное разрешение, самые лучшие художники в мире. А мне до лучших в мире художников очень далеко — в углу класса лежит моя засохшая, вздувшаяся буграми грязноватого цвета акварель.

Надо было принести портреты, которые я нарисовала «по представлению» два года назад: я изобразила многих жительниц Цветочного и Солнечного городов — и Синеглазку, и Ромашку, и Кнопочку. Бабушке мои картинки сразу очень понравились, и она повесила их на кухне над столом. Бабушка пишет, что они до сих пор там висят и она ими любуется. Но эти портреты далеко, и вдруг с ними тоже было что-то не так, а у бабушки они точно имеют успех, она их ещё своим подругам показывает.

Неудача с натюрмортом с сиренью и ленинскими портретами не заставляет меня уйти из кружка рисования, но художником в будущем я себя уже не вижу.

…но художником в будущем я себя уже не вижу

P. S. Мои любительские портреты и сейчас получаются «похоже», я развлекаю ими знакомых и родственников, а сама больше всего горжусь тем, что, позанимавшись уже в весьма зрелом возрасте с преподавателем, написала натюрморт с сиренью, где сирень получилась красивой и «как живая».

А ещё я не стала математиком, лётчиком, геологом и космонавтом. Некоторые их этих профессий как-то сами исчезли с моего горизонта, а исчезновению других предшествовали, как и в случае с предыдущими тремя, некие события, которые остались в моей памяти забавными сувенирами. Время от времени я снимаю их с полочек, протираю от пыли, рассматриваю.