Неточные совпадения
— Это теперь называется поумнением, — виновато объяснил Катин. — Есть даже
рассказ на тему измены прошлому, так и называется: «Поумнел». Боборыкин
написал.
— Что ж,
написали вы
рассказ?
«Сомову он расписал очень субъективно, — думал Самгин, но, вспомнив
рассказ Тагильского, перестал думать о Любаше. — Он стал гораздо мягче, Кутузов. Даже интереснее. Жизнь умеет шлифовать людей. Странный день прожил я, — подумал он и не мог сдержать улыбку. — Могу продать дом и снова уеду за границу, буду
писать мемуары или — роман».
— На кой дьявол нужна наша интеллигенция при таком мужике? Это все равно как деревенские избы перламутром украшать. Прекраснодушие, сердечность, романтизм и прочие пеперменты, уменье сидеть в тюрьмах, жить в гиблых местах ссылки,
писать трогательные
рассказы и статейки. Страстотерпцы, преподобные и тому подобные. В общем — незваные гости.
— Ну и черт с ним, — тихо ответил Иноков. — Забавно это, — вздохнул он, помолчав. — Я думаю, что мне тогда надобно было врага — человека, на которого я мог бы израсходовать свою злость. Вот я и выбрал этого… скота. На эту тему
рассказ можно
написать, — враг для развлечения от… скуки, что ли? Вообще я много выдумывал разных… штучек. Стихи
писал. Уверял себя, что влюблен…
— На оттиске
рассказа «Взбрело в башку» он супругу моему
написал: «Искал ты равновесия, дошел до мракобесия».
Он заслужил в городе славу азартнейшего игрока в винт, и Самгин вспомнил, как в комнате присяжных поверенных при окружном суде рассказывали: однажды Гудим и его партнеры играли непрерывно двадцать семь часов, а на двадцать восьмом один из них, сыграв «большой шлем», от радости помер, чем и предоставил Леониду Андрееву возможность
написать хороший
рассказ.
— Я совершенно согласна с графиней Толстой, — зачем
писать такие
рассказы, как «Бездна»?
Этот литератор неприятно раздражал Самгина назойливой однотонностью языка, откровенным намерением гипнотизировать читателя одноцветными словами; казалось, что его
рассказы написаны слишком густочерными чернилами и таким крупным почерком, как будто он
писал для людей ослабленного зрения.
Он уж прочел несколько книг. Ольга просила его рассказывать содержание и с неимоверным терпением слушала его
рассказ. Он
написал несколько писем в деревню, сменил старосту и вошел в сношения с одним из соседей через посредство Штольца. Он бы даже поехал в деревню, если б считал возможным уехать от Ольги.
Я решился
писать; но одно воспоминание вызывало сотни других, все старое, полузабытое воскресало — отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка [
Рассказ о «Тюрьме и ссылке» составляет вторую часть записок. В нем всего меньше речь обо мне, он мне показался именно потому занимательнее для публики. (Прим. А. И. Герцена.)] — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую жизнь.
На этом пока и остановимся. Когда-нибудь я напечатаю выпущенные главы и
напишу другие, без которых
рассказ мой останется непонятным, усеченным, может, ненужным, во всяком случае, будет не тем, чем я хотел, но все это после, гораздо после…
Если бы я
писал беллетристический
рассказ, то мне было бы очень соблазнительно связать этот вопрос с судьбой описанных выше двух «купленных мальчиков»…
«Вот что ты заставил меня
написать, любезный друг», — сказал он, видя, что я несколько призадумался, выслушав его стихи, в которых поразило меня окончание. В эту минуту подошел к нам Кайданов, — мы собирались в его класс. Пушкин и ему прочел свой
рассказ.
Исторический
рассказ 24 сентября,в 6 часов после обеда, я с Матвеем отправились в Тобольск в виде опыта, чтобы достать визы всем малолетним дворянам Ялуторовска. Утром заставил их всех
написать просьбы в губернское правление. Это было вследствие письма Лебедя, который мне сказал, наконец, что местная власть, не знаю почему, ждет прошения от лиц под благотворным действием манифеста. Значит, не все одинаково понимают его действие.
Тебя крепко обниму, добрый мой Матюшкин. Мильон лет мы не видались. Вряд ли и увидимся. Будем хоть изредка пересылаться весточкой. Отрадно обмануть расстояние — отрадно быть близко и вдалеке. — Часто гляжу на твой портрет — тут мысли перебегают все десятки лет нашей разлуки. Annette мне недавно
писала, как ты с ней ходил по царскому саду; читая, мне казалось, что ты ей рассказывал вчерашние события, а это
рассказы лицейской нашей жизни, которая довольно давно уже прошла.
— Вам только надобно бы посмотреть на народ в его собственной исключительной обстановке, — твердил он Ступиной, — и вы бы, я уверен, могли
писать очень хорошие
рассказы, сцены и очерки. Посмотрите, какая гадость печатается в журналах: срам! Я нимало не сомневаюсь, что вы с первого же шага стали бы выше всех их.
Мать очень горячо приняла мой
рассказ: сейчас хотела призвать и разбранить Мироныча, сейчас отставить его от должности, сейчас
написать об этом к тетушке Прасковье Ивановне… и отцу моему очень трудно было удержать ее от таких опрометчивых поступков.
Я
написал отрывки из «Семейной хроники» по
рассказам семейства гг.
— Я жил в деревне и
написал там два
рассказа, из которых один был недавно напечатан, а другой представлен в цензуру, но оба их, говорят, теперь захватили и за мной послали фельдъегеря, чтобы арестовать меня и привезти сюда, в Петербург.
Напишите когда-нибудь свеженький
рассказ и принесите мне на Плющиху, где я всегда зимую.
Много
рассказов написал он во время своих поездок по рекам и озерам. Первое стихотворение в его книжке — о рыбной ловле. Книжка и есть начало его будущего благосостояния, начало и «Московского листка».
«
Рассказы в этом журнале
писал Антоша Чехонте и по субботам, в редакционный день, гудел баском...
В «Русских ведомостях» изредка появлялись мои
рассказы. Между прочим, «Номер седьмой»,
рассказ об узнике в крепости на острове среди озер. Под заглавием я
написал: «Посвящаю Г.А. Лопатину», что, конечно, прочли в редакции, но вычеркнули. Я посвятил его в память наших юных встреч Герману Лопатину, который тогда сидел в Шлиссельбурге, и даже моего узника звали в
рассказе Германом. Там была напечатана даже песня «Слушай, Герман, друг прекрасный…»
На следующий день в «Русских ведомостях» я
написал подробнейший
рассказ Болдохи, с указанием места, где лежит в речке шкаф.
Протопоп, слушавший начало этих речей Николая Афанасьича в серьезном, почти близком к безучастию покое, при последней части
рассказа, касающейся отношений к нему прихода, вдруг усилил внимание, и когда карлик, оглянувшись по сторонам и понизив голос, стал рассказывать, как они
написали и подписали мирскую просьбу и как он, Николай Афанасьевич, взял ее из рук Ахиллы и «скрыл на своей груди», старик вдруг задергал судорожно нижнею губой и произнес...
Он несколько раз пробовал записывать
рассказы отца, но у него не хватало слов для них,
писать их было скучно, и на бумаге они являлись длинными, серыми, точно пеньковые верёвки.
Я не умею
писать повестей: может быть, именно потому мне кажется вовсе не излишним предварить
рассказ некоторыми биографическими сведениями, почерпнутыми из очень верных источников. Разумеется, сначала —
— Да-с, а теперь я
напишу другой
рассказ… — заговорил старик, пряча свой номер в карман. — Опишу молодого человека, который, сидя вот в такой конурке, думал о далекой родине, о своих надеждах и прочее и прочее. Молодому человеку частенько нечем платить за квартиру, и он по ночам
пишет,
пишет,
пишет. Прекрасное средство, которым зараз достигаются две цели: прогоняется нужда и догоняется слава… Поэма в стихах? трагедия? роман?
Но
писать правду было очень рискованно, о себе
писать прямо-таки опасно, и я мои переживания изложил в форме беллетристики — «Обреченные»,
рассказ из жизни рабочих. Начал на пароходе, а кончил у себя в нумеришке, в Нижнем на ярмарке, и послал отцу с наказом никому его не показывать. И понял отец, что Луговский — его «блудный сын», и
написал он это мне. В 1882 году, прогостив рождественские праздники в родительском доме, я взял у него этот очерк и целиком напечатал его в «Русских ведомостях» в 1885 году.
— Вас не удовлетворит сцена — вы будете писателем. Столько видеть и не
писать нельзя, — как-то после моих
рассказов сказала мне Мария Николаевна.
— Вот так-то и Александр Николаевич Островский хохотал, когда я ему рассказывал эту быль, конечно, разукрашенную… Благодаря ему и
рассказ этот «Дикий человек» я
написал — это он потребовал.
Пока я фантазировал на все лады, Александр Николаевич не спускал с меня глаз, и, когда я кончил фантастическое повествование, он взял с меня слово непременно
написать этот
рассказ.
— Здесь в пакете — моя жизнь, я
написал про себя
рассказ, — кто я и почему. Я хочу, чтобы он прочитал это, — он любит людей…
Ему
писали, что, по приказанию его, Эльчанинов был познакомлен, между прочим, с домом Неворского и понравился там всем дамам до бесконечности своими
рассказами об ужасной провинции и о смешных помещиках, посреди которых он жил и живет теперь граф, и всем этим заинтересовал даже самого старика в такой мере, что тот велел его зачислить к себе чиновником особых поручений и пригласил его каждый день ходить к нему обедать и что, наконец, на днях приезжал сам Эльчанинов, сначала очень расстроенный, а потом откровенно признавшийся, что не может и не считает почти себя обязанным ехать в деревню или вызывать к себе известную даму, перед которой просил даже солгать и сказать ей, что он умер, и в доказательство чего отдал послать ей кольцо его и локон волос.
Разница между
рассказом «Письмовника» и «Собеседника» та, что там друзья решаются настращать приятеля за богохульство, в котором он упражнялся с вечера, а здесь за то, что он оскорбляет божество Талии, осмеливаясь
писать комедии по заказу одного господчика, который, побывав в Париже (как видно, это было в глазах издателей необходимое условие глупости), слыл между дворянами великим умником, да и от мещан тоже хотел получить дань поклонения своему гению.
Я перескочил расстояние от кровати к столу и принялся… Ах как я ел! вкусно, жирно, изобильно, живописно и, вдобавок, полновластно, необязанный спешить из опасения, чтобы товарищ не захватил лучших кусочков. Иному все это покажется мелочью, не стоящею внимания, не только
рассказа; но я
пишу о том веке, когда люди «жили», то есть одна забота, одно попечение, одна мысль, одни
рассказы и суждения были все о еде: когда есть, что есть, как есть, сколько есть. И все есть, есть и есть.
Сравните это хоть с
рассказом Карамзина, который говорит: «Аскольд и Дир, может быть недовольные Рюриком, отправились искать счастья…» В примечании же Карамзин прибавляет: «У нас есть новейшая сказка о начале Киева, в коей автор
пишет, что Аскольд и Дир, отправленные Олегом послами в Царьград, увидели на пути Киев», и пр… Очевидно, что г. Жеребцову понравилась эта сказка, и он ее еще изменил по-своему для того, чтобы изобразить Аскольда и Дира ослушниками великого князя и оправдать поступок с ними Олега.
Я печатно предлагал всем друзьям и людям, коротко знавшим Гоголя,
написать вполне искренние
рассказы своего знакомства с ним и таким образом оставить будущим биографам достоверные материалы для составления полной и правдивой биографии великого писателя.
Начертав эти слова, я понял, как трудно мне будет продолжить мой
рассказ до конца. Неотступная мысль об ее смерти будет терзать меня с удвоенной силой, меня будут жечь эти воспоминания… Но я постараюсь совладать с собою и либо брошу
писать, либо не скажу ненужного слова.
Содержание первого страшного
рассказа, не совсем верно названного «Пан Твардовский», подало мысль Загоскину, гораздо прежде,
написать оперу единственно для того, чтобы дать возможность известному нашему композитору Верстовскому испытать свои музыкальные дарования в сочинении оперы.
Загоскин
написал и напечатал 29 томов романов, повестей и
рассказов, 17 комедий и 1 водевиль. В бумагах его найдено немного: прекрасный
рассказ «Канцелярист» и несколько мелких статей, которые вместе с ненапечатанной комедией «Заштатный город» составят, как я слышал, пятый и последний выход «Москвы и москвичей». [К сожалению, это ожидание доселе не исполнилось.]
Почва для симуляции была, таким образом, необыкновенно благоприятна: статика безумия была налицо, дело оставалось за динамикой. По ненамеренной подмалевке природы нужно было провести два-три удачных штриха, и картина сумасшествия готова. И я очень ясно представил себе, как это будет, не программными мыслями, а живыми образами: хоть я и не
пишу плохих
рассказов, но я далеко не лишен художественного чутья и фантазии.
— Нет, не самолюбие. А вижу я, что подло все занимаются этим делом. Все на язычничестве выезжают, а на дело — никого. Нет, ты дело делай, а не бреши. А то любовь-то за обедом разгорается. Повести
пишут!
рассказы! — прибавил он, помолчав, — эх, язычники! фарисеи проклятые! А сами небось не тронутся. Толокном-то боятся подавиться. Да и хорошо, что не трогаются, — прибавил он, помолчав немного.
Один гость на это заметил, что Писемский оригинален, но неправ, и привел в пример Диккенса, который
писал в стране, где очень быстро ездят, однако же видел и наблюдал много, и фабулы его
рассказов не страдают скудостию содержания.
Ольга Петровна. Вы, Алексей Николаич, в
рассказе отцу забыли ему напомнить, что прежде, чем я обратилась к вам, я
писала ему и со слезами просила его заплатить мой долг, а он мне даже не отвечал на мои письма.
Ведь если я о тебе сейчас
пишу он, то ведь это потому что я о тебе
пишу, не тебе! В этом вся ложь любовного
рассказа. Любовь неизменно второе лицо, растворяющее — даже первое. Он есть объективизация любимого, то, чего нет. Ибо никакого он мы никогда не любим и не любили бы; только ты, — восклицательный вздох!
То же
писали из Виленской и Гродненской губернии в других нумерах «Slowa». И, судя по
рассказам, действительно духовенство имело здесь огромное влияние на решимость крестьян отказаться от употребления крепких напитков. Вот, например,
рассказ, сообщенный из Вильно в «Указателе политико-экономическом» (№ 10, 1859 года, марта 14...
Зачем же
писать симпатические
рассказы об их мечтах и внутренних страданиях, не приводящих ни к чему путному?
Если писатель начинает обрисовывать внешность выведенных им лиц в конце своего
рассказа, то он достоин порицания; но я
писал эту безделку так, чтобы в ней никто не был узнан.