Неточные совпадения
Воз
был увязан. Иван спрыгнул
и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли
и бодрым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами
и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов.
Один грубый, дикий бабий голос затянул
песню и допел ее до повторенья,
и дружно, в раз, подхватили опять с начала
ту же песню полсотни разных, грубых
и тонких, здоровых голосов.
Авигдора, этого О'Коннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая в Ницце), посадили в тюрьму, ночью ходили патрули,
и народ ходил,
те и другие
пели песни,
и притом
одни и те же, — вот
и все. Нужно ли говорить, что ни я, ни кто другой из иностранцев не участвовал в этом семейном деле тарифов
и таможен.
Тем не менее интендант указал на несколько человек из рефюжье как на зачинщиков,
и в
том числе на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости, велело меня прогнать вместе с другими.
Шумнее
и шумнее раздавались по улицам
песни и крики. Толпы толкавшегося народа
были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили
и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь веселая
песня, которую тут
же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков.
То вдруг
один из толпы вместо колядки отпускал щедровку [Щедровки — песенки, распевавшиеся молодежью в канун Нового года.]
и ревел во все горло...
— А
того не знает, что, может
быть, я, пьяница
и потаскун, грабитель
и лиходей, за
одно только
и стою, что вот этого зубоскала, еще младенца, в свивальники обертывал, да в корыте мыл, да у нищей, овдовевшей сестры Анисьи, я, такой
же нищий, по ночам просиживал, напролет не спал, за обоими ими больными ходил, у дворника внизу дрова воровал, ему
песни пел, в пальцы прищелкивал, с голодным-то брюхом, вот
и вынянчил, вон он смеется теперь надо мной!
Куплетов этих (они на Кавказе называются «кинтоури» —
песня разносчиков) князь знал беспредельно много, но нелепый припев
был всегда
один и тот же...
Потом помню, что уже никто не являлся на мой крик
и призывы, что мать, прижав меня к груди,
напевая одни и те же слова успокоительной
песни, бегала со мной по комнате до
тех пор, пока я засыпал.
Он обрадовался мне, как какому-нибудь спасителю рода человеческого: целовал у меня руки, плакал
и сейчас
же стал жаловаться мне на своих горничных девиц, которые днем
и ночью оставляют его, больного,
одного; в
то время, как он мучится в предсмертной агонии, они по кухням шумят, пляшут,
песни поют.
О финских
песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то
поют, но тоскливое
и всё на
один и тот же мотив. Может
быть, это такие
же песни, как у их соплеменников, вотяков, которые, увидев забор,
поют (вотяки, по крайней мере, русским языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову —
поют: «Ах корова!» Впрочем,
одну финскую песнь мне перевели. Вот она...
Не помню, как
и что следовало
одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента
и Фроста, учил наизусть немецкую
песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента
и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме
того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал
и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела
и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию
же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами,
пели «Вниз по матушке по Волге»
и что я в это время думал о
том, что этого вовсе не нужно
было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею
и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не
был пьян; помню еще, что ужинали
и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться,
и моей голове
было холодно,
и что, уезжая, я заметил, что
было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая
и скользкая
и за Кузьму нельзя
было держаться, потому что он сделался слаб
и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много
пить и будто бы я
и не думал
быть пьяным,
и беспрестанно чувствовал, что
и другие очень глупо делают, притворяясь в
том же.
Мне казалось, что за лето я прожил страшно много, постарел
и поумнел, а у хозяев в это время скука стала гуще. Все так
же часто они хворают, расстраивая себе желудки обильной едой, так
же подробно рассказывают друг другу о ходе болезней, старуха так
же страшно
и злобно молится богу. Молодая хозяйка после родов похудела, умалилась в пространстве, но двигается столь
же важно
и медленно, как беременная. Когда она шьет детям белье,
то тихонько
поет всегда
одну песню...
Выпив, она становилась бледной, яростно таращила глаза
и пела всегда
одну и ту же противную ему
песню...
Колесо тихо скрипит, Валентин гнусаво
и немолчно
поёт всегда
одну и ту же песню, слов которой Матвей никогда не мог расслушать. Двое мужиков работали на трепалах, двое чесали пеньку, а седой Пушкарь, выпачканный смолою, облепленный кострикой [Кострика (кострыга) отходы трепания
и чесания конопли — Ред.]
и серебряной паутиной волокна, похож на старого медведя, каких водят цыгане
и бородатые мужики из Сергача.
Вдруг из переулка раздалась лихая русская
песня,
и через минуту трое бурлаков, в коротеньких красных рубашках, с разукрашенными шляпами, с атлетическими формами
и с
тою удалью в лице, которую мы все знаем, вышли обнявшись на улицу; у
одного была балалайка, не столько для музыкального тона, сколько для тона вообще; бурлак с балалайкой едва удерживал свои ноги; видно
было по движению плечей, как ему хочется пуститься вприсядку, — за чем
же дело?
Тут дорога, которая версты две извивалась полями, повернула налево
и пошла лесом. Кирша попевал беззаботно веселые
песни, заговаривал с проезжим, шутил;
одним словом, можно
было подумать, что он совершенно спокоен
и не опасается ничего. Но в
то же время малейший шорох возбуждал все его внимание: он приостанавливал под разными предлогами своего коня, бросал зоркий взгляд на обе стороны дороги
и, казалось, хотел проникнуть взором в самую глубину леса.
Вот
же, хлопче, будто
и теперь я эту
песню слышу
и тех людей вижу: стоит козак с бандурой, пан сидит на ковре, голову свесил
и плачет; дворня кругом столпилась, поталкивают
один другого локтями; старый Богдан головой качает… А лес, как теперь, шумит,
и тихо да сумно звенит бандура, а козак
поет, как пани плачет над паном над Иваном...
Нет, государь. Уж
и не знаешь, право,
Кого хватать, кого не трогать? Все
Одно наладили. Куда ни сунься,
Все
та же песня: царь Борис хотел-де
Димитрия-царевича известь,
Но Божиим он спасся неким чудом
И будет скоро…
Он весьма счастливо воспользовался старинной воровской
песней, в которой
один из разбойников действует точно так
же, как Торопка Голован,
то есть,
поет и словами
песни сказывает своим товарищам, что надо делать,
и что они тут
же исполняют.
Офицеры верхами ехали впереди; иные, как говорится на Кавказе, джигитовали, [Джигит — по-кумыцки значит храбрый; переделанное
же на русский лад джигитовать соответствует слову «храбриться».]
то есть, ударяя плетью по лошади, заставляли ее сделать прыжка четыре
и круто останавливались, оборачивая назад голову; другие занимались песенниками, которые, несмотря на жар
и духоту, неутомимо играли
одну песню за другою.
— Видится, что так, Марко Данилыч, — ответила Дарья Сергевна. — По всем приметам выходит так.
И нынешние, как в старину, на
тот же ключ по ночам сходятся,
и, как тогда, мужчины
и женщины в
одних белых длинных рубахах.
И тоже пляшут,
и тоже кружáтся, мирские
песни поют, кличут, визжат, ровно безумные аль бесноватые, во всю мочь охают, стонут, а к себе близко никого не подпускают.
И до самого расхода с посиделок все на
тот же голос, все такими
же словами жалобилась
и причитала завидущая на чужое добро Акулина Мироновна. А девушки
пели песню за
песней, добры молодцы подпевали им. Не
один раз выносила Мироновна из подполья зелена вина, но питье
было неширокое, нешибкое, в карманах у парней
было пустовато, а в долг честная вдовица никому не давала.
Что-то мне сулит свиданье, —
Счастье? Горе?
Вновь ли светлые мечтанья?
Слез ли море?
Как мне знать? Но отчего
жеС чудной силой
Шепчет мне
одно и то жеГолос милый:
Странен
был мой страх напрасный,
Глупы слезы.
Вновь рассвет настанет ясный,
Песни… Грезы…
Ректор сошел с кафедры. Не смолкая, гремели рукоплескания.
Один студент вскочил на подоконник
и затянул „Боже, царя храни!“ Его стащили за фалды. Но
та же песня раздалась с другого конца,
и масса дружно подхватила. Студенты валили к выходу, демонстративно-широко раскрывали рты
и пели.
По улице взад
и вперед сновали кареты
и сани с медвежьими полостями. По тротуару вместе с простым народом шли купцы, барыни, офицеры… Но Федор уж не завидовал
и не роптал на свою судьбу. Теперь ему казалось, что богатым
и бедным одинаково дурно.
Одни имеют возможность ездить в карете, а другие —
петь во всё горло
песни и играть на гармонике, а в общем всех ждет
одно и то же,
одна могила,
и в жизни нет ничего такого, за что бы можно
было отдать нечистому хотя бы малую часть своей души.
Сердце его очерствело в битвах за придворные венки,
и голос природы не
был ему слышен в хоре страстей, напевавших ему свои
песни на
один и тот же мотив.