Неточные совпадения
Хотя и взяточник, но ведет себя
очень солидно; довольно сурьёзен; несколько даже резонёр; говорит ни громко, ни тихо, ни
много, ни мало.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских
много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом…
очень,
очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень
много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Бобчинский и Добчинский, оба низенькие, коротенькие,
очень любопытные; чрезвычайно похожи друг на друга; оба с небольшими брюшками; оба говорят скороговоркою и чрезвычайно
много помогают жестами и руками. Добчинский немножко выше и сурьезнее Бобчинского, но Бобчинский развязнее и живее Добчинского.
Очень может статься, что
многое из рассказанного выше покажется читателю чересчур фантастическим. Какая надобность была Бородавкину делать девятидневный поход, когда Стрелецкая слобода была у него под боком и он мог прибыть туда через полчаса? Как мог он заблудиться на городском выгоне, который ему, как градоначальнику, должен быть вполне известен? Возможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто бы не только маршировали, но под конец даже налились кровью?
Депутация, хотя и вызванная по инициативе Алексея Александровича, представляла
много неудобств и даже опасностей, и Алексей Александрович был
очень рад, что застал ее в Москве.
Очень может быть, что благовидное лицо бабы в калошках
много содействовало тому впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский дом, но впечатление это было так сильно, что Левин никак не мог отделаться от него. И всю дорогу от старика до Свияжского нет-нет и опять вспоминал об этом хозяйстве, как будто что-то в этом впечатлении требовало его особенного внимания.
— Да, но меня
очень заинтересовал сердитый помещик, — вздохнув сказал Левин. — Он умен и
много правды говорил.
— Я
очень рад, поедем. А вы охотились уже нынешний год? — сказал Левин Весловскому, внимательно оглядывая его ногу, но с притворною приятностью, которую так знала в нем Кити и которая так не шла ему. — Дупелей не знаю найдем ли, а бекасов
много. Только надо ехать рано. Вы не устанете? Ты не устал, Стива?
Многое же из того, что дальше говорил помещик, доказывая, почему Россия погублена эмансипацией, показалось ему даже
очень верным, для него новым и неопровержимым.
— Да вот уж второй год. Здоровье их
очень плохо стало. Пьют
много, — сказала она.
— Ани? (так звала она дочь свою Анну) Здорова.
Очень поправилась. Ты хочешь видеть ее? Пойдем, я тебе покажу ее. Ужасно
много было хлопот, — начала она рассказывать, — с нянями. У нас Итальянка была кормилицей. Хорошая, но так глупа! Мы ее хотели отправить, но девочка так привыкла к ней, что всё еще держим.
Катавасов
очень любил говорить о философии, имея о ней понятие от естественников, никогда не занимавшихся философией; и в Москве Левин в последнее время
много спорил с ним.
(
Много людей кормилось этим делом, в особенности одно
очень нравственное и музыкальное семейство: все дочери играли на струнных инструментах.
Она говорила
очень просто и естественно, но слишком
много и слишком скоро. Она сама чувствовала это, тем более что в любопытном взгляде, которым взглянул на нее Михаил Васильевич, она заметила, что он как будто наблюдал ее.
— Да что же думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уж не так молод, но всё-таки, я знаю, за него и теперь пошли бы
многие… Она
очень добрая, но он мог бы…
Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под стол, мы засиделись у майора С***
очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен. Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами,
многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro [за (лат.).] или contra. [против (лат.).]
Он наливал
очень усердно в оба стакана, и направо и налево, и зятю и Чичикову; Чичиков заметил, однако же, как-то вскользь, что самому себе он не
много прибавлял.
Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов; но вот эти все господа, которых
много на свете, которые с вида
очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь
много самых неуловимых особенностей, — эти господа страшно трудны для портретов.
Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у
многих худощавых стариков, один подбородок только выступал
очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух.
В анониме было так
много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «А письмо
очень,
очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении и на том же месте.
Приятной даме
очень хотелось выведать дальнейшие подробности насчет похищения, то есть в котором часу и прочее, но
многого захотела.
— Ваше сиятельство, ей-богу, этак нельзя называть, тем более что из <них> есть
многие весьма достойные. Затруднительны положенья человека, ваше сиятельство,
очень,
очень затруднительны. Бывает так, что, кажется, кругом виноват человек: а как войдешь — даже и не он.
Впрочем, можно догадываться, что оно выражено было
очень метко, потому что Чичиков, хотя мужик давно уже пропал из виду и
много уехали вперед, однако ж все еще усмехался, сидя в бричке.
— Ваше сиятельство! да кто ж из нас, как следует, хорош? Все чиновники нашего города — люди, имеют достоинства и
многие очень знающие в деле, а от греха всяк близок.
Сделавши свое дело относительно губернаторши, дамы насели было на мужскую партию, пытаясь склонить их на свою сторону и утверждая, что мертвые души выдумка и употреблена только для того, чтобы отвлечь всякое подозрение и успешнее произвесть похищение.
Многие даже из мужчин были совращены и пристали к их партии, несмотря на то что подвергнулись сильным нареканиям от своих же товарищей, обругавших их бабами и юбками — именами, как известно,
очень обидными для мужеского пола.
Чтоб это сколько-нибудь изъяснить, следовало бы сказать
многое о самих дамах, об их обществе, описать, как говорится, живыми красками их душевные качества; но для автора это
очень трудно.
Миллионщик имеет ту выгоду, что может видеть подлость, совершенно бескорыстную, чистую подлость, не основанную ни на каких расчетах:
многие очень хорошо знают, что ничего не получат от него и не имеют никакого права получить, но непременно хоть забегут ему вперед, хоть засмеются, хоть снимут шляпу, хоть напросятся насильно на тот обед, куда узнают, что приглашен миллионщик.
В картишки, как мы уже видели из первой главы, играл он не совсем безгрешно и чисто, зная
много разных передержек и других тонкостей, и потому игра весьма часто оканчивалась другою игрою: или поколачивали его сапогами, или же задавали передержку его густым и
очень хорошим бакенбардам, так что возвращался домой он иногда с одной только бакенбардой, и то довольно жидкой.
Одна
очень любезная дама, — которая приехала вовсе не с тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в виде горошинки на правой ноге, вследствие чего должна была даже надеть плисовые сапоги, — не вытерпела, однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмейстерша не забрала в самом деле слишком
много себе в голову.
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно,
Нам чувство дико и смешно.
Сноснее
многих был Евгений;
Хоть он людей, конечно, знал
И вообще их презирал, —
Но (правил нет без исключений)
Иных он
очень отличал
И вчуже чувство уважал.
Володя заметно важничал: должно быть, он гордился тем, что приехал на охотничьей лошади, и притворялся, что
очень устал. Может быть, и то, что у него уже было слишком
много здравого смысла и слишком мало силы воображения, чтобы вполне наслаждаться игрою в Робинзона. Игра эта состояла в представлении сцен из «Robinson Suisse», [«Швейцарского Робинзона» (фр.).] которого мы читали незадолго пред этим.
Он был на такой ноге в городе, что пригласительный билет от него мог служить паспортом во все гостиные, что
многие молоденькие и хорошенькие дамы охотно подставляли ему свои розовенькие щечки, которые он целовал как будто с отеческим чувством, и что иные, по-видимому,
очень важные и порядочные, люди были в неописанной радости, когда допускались к партии князя.
Много и долго говорил в этом духе Карл Иваныч: говорил о том, как лучше умели ценить его заслуги у какого-то генерала, где он прежде жил (мне
очень больно было это слышать), говорил о Саксонии, о своих родителях, о друге своем портном Schönheit и т. д., и т. д.
Кроме того, вы брат особы, которая меня
очень интересовала, и, наконец, от самой этой особы в свое время я ужасно
много и часто слыхал о вас, из чего и заключил, что вы имеете над нею большое влияние; разве этого мало?
— Ну, по крайней мере, с этой стороны вы меня хоть несколько успокоили; но вот ведь опять беда-с: скажите, пожалуйста,
много ли таких людей, которые других-то резать право имеют, «необыкновенных-то» этих? Я, конечно, готов преклониться, но ведь согласитесь, жутко-с, если уж очень-то
много их будет, а?
— А он
очень,
очень,
очень,
очень будет рад с тобой познакомиться! Я
много говорил ему о тебе, в разное время… И вчера говорил. Идем!.. Так ты знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это все обернулось!.. Ах да… Софья Ивановна…
То казалось ему, что около него собирается
много народу и хотят его взять и куда-то вынести,
очень об нем спорят и ссорятся.
Князь знал меня еще в девицах и
очень хорошо помнит Семена Захаровича, которому
много раз благодетельствовал.
— Нет, напротив даже. С ней он всегда был
очень терпелив, даже вежлив. Во
многих случаях даже слишком был снисходителен к ее характеру, целые семь лет… Как-то вдруг потерял терпение.
Он с упоением помышлял, в глубочайшем секрете, о девице благонравной и бедной (непременно бедной),
очень молоденькой,
очень хорошенькой, благородной и образованной,
очень запуганной, чрезвычайно
много испытавшей несчастий и вполне перед ним приникшей, такой, которая бы всю жизнь считала его спасением своим, благоговела перед ним, подчинялась, удивлялась ему, и только ему одному.
— Да, смуглая такая, точно солдат переряженный, но знаешь, совсем не урод. У нее такое доброе лицо и глаза.
Очень даже. Доказательство —
многим нравится. Тихая такая, кроткая, безответная, согласная, на все согласная. А улыбка у ней даже
очень хороша.
— Разумеется, так! — ответил Раскольников. «А что-то ты завтра скажешь?» — подумал он про себя. Странное дело, до сих пор еще ни разу не приходило ему в голову: «что подумает Разумихин, когда узнает?» Подумав это, Раскольников пристально поглядел на него. Теперешним же отчетом Разумихина о посещении Порфирия он
очень немного был заинтересован: так
много убыло с тех пор и прибавилось!..
Раскольников самые последние дни был
очень задумчив,
много расспрашивал о матери, постоянно о ней беспокоился.
Это была девушка… впрочем, она мне даже нравилась… хотя я и не был влюблен… одним словом, молодость, то есть я хочу сказать, что хозяйка мне делала тогда
много кредиту и я вел отчасти такую жизнь… я
очень был легкомыслен…
В последнее время она стала все чаще и больше разговаривать с своею старшей девочкой, десятилетнею Поленькой, которая хотя и
многого еще не понимала, но зато
очень хорошо поняла, что нужна матери, и потому всегда следила за ней своими большими умными глазками и всеми силами хитрила, чтобы представиться все понимающею.
— Опять говорю вам, маменька, он еще
очень болен. Неужели вы не видите? Может быть, страдая по нас, и расстроил себя. Надо быть снисходительным, и
многое,
многое можно простить.
Евфросинья Потаповна. Да не об ученье peчь, а
много очень добра изводят. Кабы свой материал, домашний, деревенский, так я бы слова не сказала, а то купленный, дорогой, так его и жалко. Помилуйте, требует сахару, ванилю, рыбьего клею; а ваниль этот дорогой, а рыбий клей еще дороже. Ну и положил бы чуточку для духу, а он валит зря: сердце-то и мрет, на него глядя.
— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо
многом с вами беседовал, а между тем есть один
очень важный для меня… вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил он, и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно, я во
многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
— Она
очень важна; от нее, по моим понятиям, зависит все счастье твоей жизни. Я все это время
много размышлял о том, что я хочу теперь сказать тебе… Брат, исполни обязанность твою, обязанность честного и благородного человека, прекрати соблазн и дурной пример, который подается тобою, лучшим из людей!
— Я видела вашего батюшку два раза и
много слышала о нем, — продолжала она, — я
очень рада с вами познакомиться.