Неточные совпадения
Теперь уж не до гордости
Лежать в родном владении
Рядком с
отцами, с
дедами,
Да
и владенья многие
Барышникам пошли.
Она, в том темно-лиловом платье, которое она носила первые дни замужества
и нынче опять надела
и которое было особенно памятно
и дорого ему, сидела на диване, на том самом кожаном старинном диване, который стоял всегда в кабинете у
деда и отца Левина,
и шила broderie anglaise. [английскую вышивку.]
Так же несомненно, как нужно отдать долг, нужно было держать родовую землю в таком положении, чтобы сын, получив ее в наследство, сказал так же спасибо
отцу, как Левин говорил спасибо
деду за всё то, что он настроил
и насадил.
Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя
и людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье
и ум — это другое дело),
и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой
отец, мой
дед.
По заслугам
и просьбе
отца ее, кларнетиста Саввы,
дед мой взял ее в верх — находиться в числе женской прислуги бабушки.
Клим был слаб здоровьем,
и это усиливало любовь матери;
отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя «мужицким», считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый
дед Клима, организатор
и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной
и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
Да, Иван Дронов был неприятный, даже противный мальчик, но Клим, видя, что
отец,
дед, учитель восхищаются его способностями, чувствовал в нем соперника, ревновал, завидовал, огорчался. А все-таки Дронов притягивал его,
и часто недобрые чувства к этому мальчику исчезали пред вспышками интереса
и симпатии к нему.
— Но, издеваясь над стихами, не издевались ли вы
и над идеями представительного правления, над идеями, ради реализации которых
деды и отцы ваши боролись, умирали в тюрьмах, в ссылке, на каторге?
Между
дедом и отцом тотчас разгорался спор.
Отец доказывал, что все хорошее на земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых родился человек, —
дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на полу нули,
и кричал скрипучим голосом...
Но никто не мог переспорить
отца, из его вкусных губ слова сыпались так быстро
и обильно, что Клим уже знал: сейчас
дед отмахнется палкой, выпрямится, большой, как лошадь в цирке, вставшая на задние ноги,
и пойдет к себе, а
отец крикнет вслед ему...
Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим, Дмитрий
и дед ездили в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых баб
и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень веселых
и добродушных людей. Стихами, которые
отец заставил его выучить
и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку...
Он всегда говорил, что на мужике далеко не уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это
отец,
дед, мама, все знакомые
и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
—
Деды и отцы учили: «Надо знать, где что взять», — ворчит Меркулов архитектору, а тот, разглядывая вино на огонь, вздыхает...
Он уж был не в
отца и не в
деда. Он учился, жил в свете: все это наводило его на разные чуждые им соображения. Он понимал, что приобретение не только не грех, но что долг всякого гражданина честными трудами поддерживать общее благосостояние.
— Ты мне рисуешь одно
и то же, что бывало у
дедов и отцов.
Теорий у него на этот предмет не было никаких. Ему никогда не приходило в голову подвергать анализу свои чувства
и отношения к Илье Ильичу; он не сам выдумал их; они перешли от
отца,
деда, братьев, дворни, среди которой он родился
и воспитался,
и обратились в плоть
и кровь.
А он сделал это очень просто: взял колею от своего
деда и продолжил ее, как по линейке, до будущего своего внука,
и был покоен, не подозревая, что варьяции Герца, мечты
и рассказы матери, галерея
и будуар в княжеском замке обратят узенькую немецкую колею в такую широкую дорогу, какая не снилась ни
деду его, ни
отцу, ни ему самому.
Как там
отец его,
дед, дети, внучата
и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них
и промышляющее око
и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут
и обуют
и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так
и тут Обломов, сидя
и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое
и проворное в его пользу
и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп
и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто
и свежо, а паутина снята со стены,
и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано
и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым
и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками
и с голыми локтями.
Это Захар делал не из злости
и не из желания повредить барину, а так, по привычке, доставшейся ему по наследству от
деда его
и отца — обругать барина при всяком удобном случае.
Норма жизни была готова
и преподана им родителями, а те приняли ее, тоже готовую, от дедушки, а дедушка от прадедушки, с заветом блюсти ее целость
и неприкосновенность, как огонь Весты. Как что делалось при
дедах и отцах, так делалось при
отце Ильи Ильича, так, может быть, делается еще
и теперь в Обломовке.
В доме какая радость
и мир жили! Чего там не было? Комнатки маленькие, но уютные, с старинной, взятой из большого дома мебелью
дедов, дядей,
и с улыбавшимися портретами
отца и матери Райского,
и также родителей двух оставшихся на руках у Бережковой девочек-малюток.
«Вам должно быть лет 80, вы мне годитесь в
отцы и в
деды», — сказать так — значит польстить.
Деда его, то есть самого господина Миусова,
отца Аделаиды Ивановны, тогда уже не было в живых; овдовевшая супруга его, бабушка Мити, переехавшая в Москву, слишком расхворалась, сестры же повышли замуж, так что почти целый год пришлось Мите пробыть у слуги Григория
и проживать у него в дворовой избе.
Дед мой, гвардии сержант Порфирий Затрапезный, был одним из взысканных фортуною
и владел значительными поместьями. Но так как от него родилось много детей — сын
и девять дочерей, то
отец мой, Василий Порфирыч, за выделом сестер, вновь спустился на степень дворянина средней руки. Это заставило его подумать о выгодном браке,
и, будучи уже сорока лет, он женился на пятнадцатилетней купеческой дочери, Анне Павловне Глуховой, в чаянии получить за нею богатое приданое.
— Отворотился хоть бы в сторону, когда хочешь чихнуть! — проговорил
дед, протирая глаза. Осмотрелся — никого нет. — Нет, не любит, видно, черт табаку! — продолжал он, кладя рожок в пазуху
и принимаясь за заступ. — Дурень же он, а такого табаку ни
деду, ни
отцу его не доводилось нюхать!
Дед не любил долго собираться: грамоту зашил в шапку; вывел коня; чмокнул жену
и двух своих, как сам он называл, поросенков, из которых один был родной
отец хоть бы
и нашего брата;
и поднял такую за собою пыль, как будто бы пятнадцать хлопцев задумали посереди улицы играть в кашу.
И даром, что
отец Афанасий ходил по всему селу со святою водою
и гонял черта кропилом по всем улицам, а все еще тетка покойного
деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу
и царапается по стене.
Еще до кадетского корпуса, совсем маленьким, я надевал белый кавалергардский мундир моего
отца, ленты
и звезды моего
деда.
Вот
и я привезен был десятилетним мальчиком, как привозили
и дедов,
и отцов,
и детей наших!..
Вот как жили при Аскольде
Наши
деды и отцы…
Мой прадед, по словам
отца, был полковым писарем,
дед — русским чиновником, как
и отец.
После смерти моего
деда отец, ездивший на похороны, привез затейливую печать, на которой была изображена ладья с двумя собачьими головами на носу
и корме
и с зубчатой башней посредине.
Я купил имение, где
дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню.
Лопахин. Ваш брат, вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой
отец был крепостным у вашего
деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то так много, что я забыл все
и люблю вас, как родную… больше, чем родную.
Ведь я родилась здесь, здесь жили мои
отец и мать, мой
дед, я люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жизни,
и если уж так нужно продавать, то продавайте
и меня вместе с садом…
Если бы
отец мой
и дед встали из гробов
и посмотрели на все происшествие, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете.
После святок мать отвела меня
и Сашу, сына дяди Михаила, в школу.
Отец Саши женился, мачеха с первых же дней невзлюбила пасынка, стала бить его,
и, по настоянию бабушки,
дед взял Сашу к себе. В школу мы ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я помню только, что на вопрос: «Как твоя фамилия?» — нельзя ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не кричи, я тебя не боюсь…»
Мать явилась вскоре после того, как
дед поселился в подвале, бледная, похудевшая, с огромными глазами
и горячим, удивленным блеском в них. Она всё как-то присматривалась, точно впервые видела
отца, мать
и меня, — присматривалась
и молчала, а вотчим неустанно расхаживал по комнате, насвистывая тихонько, покашливая, заложив руки за спину, играя пальцами.
Невидимо течет по улице сонная усталость
и жмет, давит сердце, глаза. Как хорошо, если б бабушка пришла! Или хотя бы
дед. Что за человек был
отец мой, почему
дед и дядья не любили его, а бабушка, Григорий
и нянька Евгенья говорят о нем так хорошо? А где мать моя?
— Ой, гляди,
отец, худо будет, — серьезно предупредила она, но
дед освирепел
и запретил ей перевозить домового.
Отвалившись на вышитую шерстями спинку старинного кресла
и всё плотнее прижимаясь к ней, вскинув голову, глядя в потолок, он тихо
и задумчиво рассказывал про старину, про своего
отца: однажды приехали в Балахну разбойники грабить купца Заева,
дедов отец бросился на колокольню бить набат, а разбойники настигли его, порубили саблями
и сбросили вниз из-под колоколов.
Ну, вот
и пришли они, мать с
отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые; встал Максим-то против дедушки — а
дед ему по плечо, — встал
и говорит: «Не думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к тебе по приданое, нет, пришел я
отцу жены моей честь воздать».
Мать
отца померла рано, а когда ему минуло девять лет, помер
и дедушка,
отца взял к себе крестный — столяр, приписал его в цеховые города Перми
и стал учить своему мастерству, но
отец убежал от него, водил слепых по ярмаркам, шестнадцати лет пришел в Нижний
и стал работать у подрядчика — столяра на пароходах Колчина. В двадцать лет он был уже хорошим краснодеревцем, обойщиком
и драпировщиком. Мастерская, где он работал, была рядом с домами
деда, на Ковалихе.
Случился странный анекдот с одним из отпрысков миновавшего помещичьего нашего барства (de profundis!), из тех, впрочем, отпрысков, которых еще
деды проигрались окончательно на рулетках,
отцы принуждены были служить в юнкерах
и поручиках
и, по обыкновению, умирали под судом за какой-нибудь невинный прочет в казенной сумме, а дети которых, подобно герою нашего рассказа, или растут идиотами, или попадаются даже в уголовных делах, за что, впрочем, в видах назидания
и исправления, оправдываются присяжными; или, наконец, кончают тем, что отпускают один из тех анекдотов, которые дивят публику
и позорят
и без того уже довольно зазорное время наше.
Сын Андрея, Петр, Федоров
дед, не походил на своего
отца: это был простой степной барин, довольно взбалмошный, крикун
и копотун, грубый, но не злой, хлебосол
и псовый охотник.
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся мама с
отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты
деда! —
Саше
отец говорит…
Дедушкой только
и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный
дед.
— А такие права, что мы сапожники старинные, извечные.
И отцы,
и деды наши исстари землю покинули,
и никакого у них, кроме сапога, занятия не было. Стало быть, с голоду нам теперича, по-твоему, помирать?
Читая молитвы, он начинал вспоминать свою жизнь: вспоминал
отца, мать, деревню, Волчка-собаку,
деда на печке, скамейки, на которых катался с ребятами, потом вспоминал девок с их песнями, потом лошадей, как их увели
и как поймали конокрада, как он камнем добил его.
Младшая — Анна, — наоборот, унаследовала монгольскую кровь
отца, татарского князя,
дед которого крестился только в начале XIX столетия
и древний род которого восходил до самого Тамерлана, или Ланг-Темира, как с гордостью называл ее
отец, по-татарски, этого великого кровопийцу.
Из купечества за этим столом бывали только двое: первый Савва Морозов, кругленький купчик с калмыцкими глазами на лунообразном лице, коротко остриженный, в щегольском смокинге
и белом галстуке, самый типичный цветок современной выставочной буржуазии, расцветший в теплицах капитализма на жирной земле, унавоженной скопидомами
дедами и отцами.