Неточные совпадения
Коробкин. В следующем году повезу сынка в столицу на пользу государства, так сделайте милость, окажите ему
вашу протекцию, место
отца заступите сиротке.
—
Ваше сиятельство, — вскрикнул Чичиков, — умилосердитесь! Вы
отец семейства. Не меня пощадите — старуха мать!
Вы не поверите,
ваше превосходительство, как мы друг к другу привязаны, то есть, просто если бы вы сказали, вот, я тут стою, а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести, кто тебе дороже,
отец родной или Чичиков?» — скажу: «Чичиков», ей-богу…
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду славы и похвал,
И край
отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет,
Как на лугах
ваш легкий след.
— Я-то? Я же вам говорю, что
отец мерзавец. Через него я,
ваша милость, осиротел и еще дитей должен был самостоятельно поддерживать бренное пропитание…
— Мне
ваш отец все тогда рассказал. Он мне все про вас рассказал… И про то, как вы в шесть часов пошли, а в девятом назад пришли, и про то, как Катерина Ивановна у
вашей постели на коленях стояла.
—
Ваше превосходительство, — сказал я ему, — прибегаю к вам, как к
отцу родному; ради бога, не откажите мне в моей просьбе: дело идет о счастии всей моей жизни.
— Что,
ваше благородие? — сказал смеясь Пугачев. — Выручили красную девицу! Как думаешь, не послать ли за попом, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду посаженым
отцом, Швабрин дружкою; [Дрýжка — распорядитель на свадьбе.] закутим, запьем — и ворота запрем!
— Вы очень скромны… Но мне хотелось бы узнать что-нибудь о вас, о
вашем семействе, о
вашем отце, для которого вы нас покидаете.
— Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой
отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого
вашего знатного родственника. Твой
отец не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не товарищ.
Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в
вашем большом свете днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…
«Он не может нравиться Марине», — удовлетворенно решил Самгин и спросил: — Марина Петровна сказала мне, что
ваш отец — квакер?
—
Ваш отец был настоящий русский, как дитя, — сказала она, и глаза ее немножко покраснели. Она отвернулась, прислушиваясь. Оркестр играл что-то бравурное, но музыка доходила смягченно, и, кроме ее, извне ничего не было слышно. В доме тоже было тихо, как будто он стоял далеко за городом.
«Милостивый государь, — начал Обломов, —
ваше благородие,
отец наш и кормилец, Илья Ильич…»
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра, и мне скучна ночь, и я завтра пошлю к вам не за делом, а чтоб только произнести лишний раз и услыхать, как раздастся
ваше имя, узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем и надеемся одинаково. Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как не любили ни
отца, ни тетку, ни…
— Начал было в гимназии, да из шестого класса взял меня
отец и определил в правление. Что наша наука! Читать, писать, грамматике, арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку.
Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки.
Рядом с красотой — видел
ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все звал вас, на высокую гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты, звал именем другой силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей,
отцов, братьев, мужей и… друзей
ваших!
— Была бы несчастнейшее создание — верю, бабушка, — и потому, если Марфенька пересказала вам мой разговор, то она должна была также сказать, что я понял ее и что последний мой совет был — не выходить из
вашей воли и слушаться
отца Василья…
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, — не можете же вы не ощущать в себе крови своего
отца?.. Правда, вы еще молоды, потому что… не знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться, а от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно только может быть серьезное возражение: если вы делаете вызов без ведома обиженного, за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое собственное неуважение
ваше к нему, не правда ли?
— Ах да, Лиза… ах да, это —
ваш отец? Или… pardon, mon cher, [Простите, мой дорогой (франц.).] что-то такое… Я помню… она передавала… старичок… Я уверен, я уверен. Я тоже знал одного старичка… Mais passons, [Но оставим это (франц.)] главное, чтоб уяснить всю суть момента, надо…
Я здесь до
вашего приезда глядел целый месяц на
ваш портрет у
вашего отца в кабинете и ничего не угадал.
— Что ж такое, что сын! Если он с вами, то он негодяй. Если вы сын Версилова, — обратилась она вдруг ко мне, — то передайте от меня
вашему отцу, что он негодяй, что он недостойный бесстыдник, что мне денег его не надо… Нате, нате, нате, передайте сейчас ему эти деньги!
О, и вы умеете смотреть гордо и раздавливать взглядом: я помню, как вы посмотрели на меня у
вашего отца, когда приехали тогда из Москвы…
— За помешанного? Оттуда? Кто бы это такой и откуда? Все равно, довольно. Катерина Николаевна! клянусь вам всем, что есть святого, разговор этот и все, что я слышал, останется между нами… Чем я виноват, что узнал
ваши секреты? Тем более что я кончаю мои занятия с
вашим отцом завтра же, так что насчет документа, который вы разыскиваете, можете быть спокойны!
— Милый, добрый Аркадий Макарович, поверьте, что я об вас… Про вас
отец мой говорит всегда: «милый, добрый мальчик!» Поверьте, я буду помнить всегда
ваши рассказы о бедном мальчике, оставленном в чужих людях, и об уединенных его мечтах… Я слишком понимаю, как сложилась душа
ваша… Но теперь хоть мы и студенты, — прибавила она с просящей и стыдливой улыбкой, пожимая руку мою, — но нам нельзя уже более видеться как прежде и, и… верно, вы это понимаете?
— В том-то и дело, что Костя доказывает совершенно противное, то есть что если обставить приисковых рабочих настоящим образом, тогда лучшие прииски будут давать предпринимателям одни убытки. Они поспорили горячо, и Костя высказался очень резко относительно происхождения громадных богатств, нажитых золотом. Тут досталось и
вашим предкам отчасти, а
отец принял все на свой счет и ужасно рассердился на Костю.
— О нет… тысячу раз нет, Софья Игнатьевна!.. — горячо заговорил Половодов. — Я говорю о
вашем отце, а не о себе… Я не лев, а вы не мышь, которая будет разгрызать опутавшую льва сеть. Дело идет о
вашем отце и о вас, а я остаюсь в стороне. Вы любите
отца, а он, по старческому упрямству, всех тащит в пропасть вместе с собой. Еще раз повторяю, я не думаю о себе, но от вас вполне зависит спасти
вашего отца и себя…
Подумайте, как будет
ваш полубольной
отец фигурировать на скамье подсудимых…
— Слышите ли, слышите ли вы, монахи, отцеубийцу, — набросился Федор Павлович на
отца Иосифа. — Вот ответ на
ваше «стыдно»! Что стыдно? Эта «тварь», эта «скверного поведения женщина», может быть, святее вас самих, господа спасающиеся иеромонахи! Она, может быть, в юности пала, заеденная средой, но она «возлюбила много», а возлюбившую много и Христос простил…
— Поган есмь, а не свят. В кресла не сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел
отец Ферапонт. — Ныне людие веру святую губят. Покойник, святой-то
ваш, — обернулся он к толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. А днесь и сам провонял. В сем указание Господне великое видим.
— Да и отлично бы было, если б он манкировал, мне приятно, что ли, вся эта
ваша мазня, да еще с вами на придачу? Так к обеду будем, поблагодарите
отца игумена, — обратился он к монашку.
—
Отец игумен, после посещения
вашего в ските, покорнейше просит вас всех, господа, у него откушать. У него в час, не позже. И вас также, — обратился он к Максимову.
— Я знаю, кроме того, что вас мучают
ваши братья,
отец?
— Это уж совсем недостойно с
вашей стороны, — проговорил
отец Иосиф.
Отец Паисий упорно молчал. Миусов бросился бежать из комнаты, а за ним и Калганов.
—
Отец и учитель, — проговорил он в чрезвычайном волнении, — слишком неясны слова
ваши… Какое это страдание ожидает его?
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит,
ваш мальчик — добрый мальчик, любит
отца и бросился на меня как на брата
вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
— Я-то изыду! — проговорил
отец Ферапонт, как бы несколько и смутившись, но не покидая озлобления своего, — ученые вы! От большого разума вознеслись над моим ничтожеством. Притек я сюда малограмотен, а здесь, что и знал, забыл, сам Господь Бог от премудрости
вашей меня, маленького, защитил…
— Говорил ли вам по крайней мере брат
ваш, что намерен убить своего
отца? — спросил прокурор. — Вы можете не отвечать, если найдете это нужным, — прибавил он.
— Совершенно обратно изволите понимать! — строго проговорил
отец Паисий, — не церковь обращается в государство, поймите это. То Рим и его мечта. То третье диаволово искушение! А, напротив, государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле, что совершенно уже противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и
вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле. От Востока звезда сия воссияет.
— Я хочу себя разрушать. Тут есть один мальчик, он под рельсами пролежал, когда над ним вагоны ехали. Счастливец! Послушайте, теперь
вашего брата судят за то, что он
отца убил, и все любят, что он
отца убил.
— А ведь если знал про эти знаки и Смердяков, а вы радикально отвергаете всякое на себя обвинение в смерти
вашего родителя, то вот не он ли, простучав условленные знаки, заставил
вашего отца отпереть себе, а затем и… совершил преступление?
— «
Отец святой, это не утешение! — восклицает отчаянный, — я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте!» — «Сын мой, — вздыхает патер, — всех благ нельзя требовать разом, и это уже ропот на Провидение, которое даже и тут не забыло вас; ибо если вы вопиете, как возопили сейчас, что с радостью готовы бы всю жизнь оставаться с носом, то и тут уже косвенно исполнено желание
ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым все же как бы остались с носом…»
— Еще скажите, Карамазов: что такое этот
отец? Я его знаю, но что он такое по
вашему определению: шут, паяц?
— Чесо ради пришел еси? Чесо просиши? Како веруеши? — прокричал
отец Ферапонт, юродствуя. — Притек здешних
ваших гостей изгонять, чертей поганых. Смотрю, много ль их без меня накопили. Веником их березовым выметать хочу.
Святыми
отцами установлено исповедание на ухо, тогда только исповедь
ваша будет таинством, и это издревле.
Я, разумеется, и не претендовала на его частые визиты, зная, сколько у него теперь и без того хлопот, — vous comprenez, cette affaire et la mort terrible de votre papa, [вы понимаете, это дело и ужасная смерть
вашего отца (фр.).] — только вдруг узнаю, что он был опять, только не у меня, а у Lise, это уже дней шесть тому, пришел, просидел пять минут и ушел.
— Невинен
ваш брат или виновен? Он
отца убил или лакей? Как скажете, так и будет. Я четыре ночи не спал от этой идеи.
— А чего ты весь трясешься? Знаешь ты штуку? Пусть он и честный человек, Митенька-то (он глуп, но честен); но он — сладострастник. Вот его определение и вся внутренняя суть. Это
отец ему передал свое подлое сладострастие. Ведь я только на тебя, Алеша, дивлюсь: как это ты девственник? Ведь и ты Карамазов! Ведь в
вашем семействе сладострастие до воспаления доведено. Ну вот эти три сладострастника друг за другом теперь и следят… с ножами за сапогом. Состукнулись трое лбами, а ты, пожалуй, четвертый.
В келье у преподобного
отца Зосимы, увлекшись своею несчастною родственною распрей с сыном, он произнес несколько слов совершенно некстати… словом сказать, совершенно неприличных… о чем, как кажется (он взглянул на иеромонахов),
вашему высокопреподобию уже и известно.
Вот и взяли моего
отца и в
вашу вотчину повели.