Неточные совпадения
— Невыгодно! да через три года я буду получать двадцать тысяч годового дохода с этого именья. Вот оно как невыгодно! В пятнадцати верстах. Безделица! А земля-то какова? разглядите землю! Всё поемные места. Да я засею льну, да тысяч на пять одного льну
отпущу; репой засею — на репе выручу тысячи четыре. А вон смотрите — по косогору рожь поднялась; ведь это все падаль. Он
хлеба не сеял — я это знаю. Да этому именью полтораста тысяч, а не сорок.
Казна не только дает им средства на первое обзаведение лошадей, рогатого скота, но и поддерживает их постоянно,
отпуская по два пуда в месяц
хлеба на мужчину и по пуду на женщин и детей.
Последний дворовый человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом
отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже не трогали его, даже давали ему
хлеба и вступали с ним в разговоры…
— Сказывают, во ржах солдат беглый притаился, — сообщают друг другу девушки, — намеднись Дашутка, с села, в лес по грибы ходила, так он как прыснет из-за ржей да на нее.
Хлеб с ней был, молочка малость — отнял и
отпустил.
— Ах-ах-ах! да, никак, ты на меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь я, мой друг, ежели и сказала что, так спроста!.. Так вот… Проста я, куда как проста нынче стала! Иногда чего и на уме нет, а я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы идти — без хлеба-соли не
отпущу, и не думай! А ты, малец, — обратилась она ко мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
Один просит, чтобы его
отпустили, и клянется, что уж больше не будет бегать; другой просит, чтобы сняли с него кандалы; третий жалуется, что ему дают мало
хлеба.
— Нет, Самойло Евтихыч славный… — сонно проговорила Домнушка и, встряхнувшись, как курица, принялась за свою работу: квашня поспела, надо печку топить, потом коров
отпустить в пасево, а там пора «
хлеб творить», «мягки [Мягки — пироги, калачи.] катать» и к завтраку какую-нибудь постряпеньку Луке Назарычу налаживать.
Даже бить не били, потому что до экого мизерного и дотронуться-то никому неохота; так разве шлепка легонького дали, чтоб дело совсем в порядке было, не без хлеба-соли домой
отпустить.
И
отпустишь через полчаса. Оно, конечно, дела немного, всего на несколько минут, да вы посудите, сколько тут вытерпишь: сутки двое-трое сложа руки сидишь, кислый
хлеб жуешь… другой бы и жизнь-то всю проклял — ну, ничего таким манером и не добудет.
— А покушать? отобедать-то на дорожку? Неужто ж ты думала, что дядя так тебя и
отпустит! И ни-ни! и не думай! Этого и в заводе в Головлеве не бывало! Да маменька-покойница на глаза бы меня к себе не пустила, если б знала, что я родную племяннушку без хлеба-соли в дорогу
отпустил! И не думай этого! и не воображай!
— Сегодня вечером, — начал внушать Калатузов, — за ужином пусть каждый оставит мне свой
хлеб с маслом, а через полчаса я вам открою физическую возможность добиться того, чтобы нас не только
отпустили завтра, но даже по шеям выгнали.
Дисциплина была железная, свободы никакой, только по воскресеньям
отпускали в город до девяти часов вечера. Опозданий не полагалось. Будние дни были распределены по часам, ученье до упаду, и часто, чистя сапоги в уборной еще до свету при керосиновой коптилке, вспоминал я свои нары, своего Шлему, который, еще затемно получив от нас пятак и огромный чайник, бежал в лавочку и трактир, покупал «на две чаю, на две сахару, на копейку кипятку», и мы наслаждались перед ученьем чаем с черным
хлебом.
— Вот
хлеба вы просили, так я прикажу вам
отпустить, — сказал барин после небольшого молчания, во время которого Арина вздыхала, и Давыдка вторил ей. — А больше я ничего не могу сделать.
— Куда, — мол, — по жаре такой?
Хлеб, чай, сахар есть у нас. Да и не могу я
отпустить тебя — отдай обещанное!
Маменька же рады были всякому принуждению, братьям делаемому, и все ожидали, что батенька потеряют терпение и
отпустят инспектора, который, по их расчету, недешево приходился, В самом деле, как посудить: корми его за господским столом, тут лишний кусок
хлеба, лишняя ложка борщу, каши и всего более обыкновенного; а всеэто, маменька говаривали, в хозяйстве делает счет, как и лишняя кружка грушевого квасу, лишняя свеча, лишнее… да гаки и все лишнее, кроме уже денег, — а за что?., тьфу!..
Пройдете мимо — счастливы будете, а покамест вот осталось у нас артельного припасу достаточно, и как нонче нам домой возвращаться, то получайте себе наш
хлеб, да еще рыбы вам
отпустим.
Анисья. Да ты рад
отпустить, — тебе с
хлеба долой. Да зиму-то я одна и ворочай, как мерин какой. Девка-то не больно охоча работать, а ты на печи лежать будешь. Знаю я тебя.
И стал он спрашивать у матери: «Что висит у тебя на стене?» — «Любопытный ты гость, — отвечала она, — будет и того, что тебе дадут кусок
хлеба и завтра
отпустят тебя с Богом».
Впрочем, в некоторых больших экономиях «своим крестьянам» давали
хлеба и картофеля в долг или со скидкой против цены, за которую
отпускали «чужим людям», но и это все было недостаточно, так как и по удешевленной цене покупать было не на что.
Дворовым и комнатной прислуге с Введения (21 ноября) месячину и отвес тоже стали выдавать не «чистым
хлебом», а с примесью, но с примесью очень съедобною, по преимуществу с картофелем, и только в случае недостатка картофеля — с конопляным жмыхом, который если свеж и не горек, то вкус
хлеба не очень портит. Во всем хозяйстве теперь только нам к столу подавали чистый и притом «обрушенный» ситный
хлеб, муку для которого содержали в кади, в кладовой под замком, и
отпускали ее в кухню для выпечки.
— Ничего, благодетель, не знаю, никогда до этого не доходила, — отвечала Дарья Сергевна. — Где бы, кажись, кончить?.. В прежни годы к Покрову да на Казанскую работников
отпускали, а теперь еще и Вздвиженье не пришло и
хлеб с поля на гумна еще не двинулся. Поговорите с приказчиком, с Васильем Фадеевым, он должен знать. Сегодня же велю ему побывать к вам.
— Су́против сытости не спорим, а позора на меня не кладите. Как это мне возможно вас
отпустить без обеда? Сами недавно у вас угощались, и вдруг без
хлеба, без соли вас пустим! Нельзя. Извольте оставаться; в гостях — что в неволе; у себя как хочешь, а в гостях как велят. Покорнейше просим.
— Как же можно, сударыня? Без того нельзя. Мы ведь тоже люди крещеные, свят закон памятуем: «Сущего в пути напой, накорми, без
хлеба, без соли и́з дома своего не
отпусти», — сказала Аграфена.
— Так закусить прикажи́те подать, — молвил Марко Данилыч. — Да поскорее. Да получше велите подать. Такую дорогую гостью без
хлеба без соли нельзя
отпустить!.. Как это возможно!
— А что б ты взял с меня, Махметушка, чтоб того полоняника высвободить? — спросил Марко Данилыч. — Человек он уж старый, моих этак лет, ни на каку работу стал негоден, задаром только царский
хлеб ест. Ежели бы царь-от хивинский и даром его
отпустил, изъяну его казне не будет, потому зачем же понапрасну поить-кормить человека? Какая, по-твоему, Махметушка, тому старому полонянику будет цена?
— Вы не вообразили ли себе, что приехали с официальным визитом? Мы не в Петербурге, у нас, по-деревенски, это не водится, без
хлеба и соли не
отпущу…
Если проезжающий был дворянин или вообще частное лицо, то его было велено
отпускать и при этом говорить, что земли, по которым он едет, принадлежат пану Вишневскому и что этот пан «любит и шанует» честных гостей — для чего проезжающих и приглашали «до господы», чтобы «отпочить с дороги», то есть отдохнуть от путевых трудов и «откушать панского хлеба-соли».