Неточные совпадения
Так как подобное зрелище для мужика сущая благодать, все равно что для немца газеты или клуб, то скоро около
экипажа накопилась их бездна, и
в деревне
остались только старые бабы да малые ребята.
Из флигеля выходили, один за другим, темные люди с узлами, чемоданами
в руках, писатель вел под руку дядю Якова. Клим хотел выбежать на двор, проститься, но
остался у окна, вспомнив, что дядя давно уже не замечает его среди людей. Писатель подсадил дядю
в экипаж черного извозчика, дядя крикнул...
Посредине улицы едва
оставался свободный проезд для
экипажей; дорога
в обыкновенном смысле не существовала, а превратилась
в узкое, избитое ямами корыто, до краев наполненное смятым грязно-бурого цвета снегом, походившим на неочищенный сахарный песок.
Я ему заметил, что
в Кенигсберге я спрашивал и мне сказали, что места
останутся, кондуктор ссылался на снег и на необходимость взять дилижанс на полозьях; против этого нечего было сказать. Мы начали перегружаться с детьми и с пожитками ночью,
в мокром снегу. На следующей станции та же история, и кондуктор уже не давал себе труда объяснять перемену
экипажа. Так мы проехали с полдороги, тут он объявил нам очень просто, что «нам дадут только пять мест».
У Штоффа была уже своя выездная лошадь, на которой они и отправились
в думу. Галактион опять начал испытывать смущение. С чего он-то едет
в думу? Там все свои соберутся, а он для всех чужой.
Оставалось положиться на опытность Штоффа. Новая дума помещалась рядом с полицией. Это было новое двухэтажное здание, еще не оштукатуренное. У подъезда стояло несколько хозяйских
экипажей.
Говор многоголосной толпы, выкрикивания евреев-факторов, стук
экипажей — весь этот грохот, катившийся какою-то гигантскою волной,
остался сзади, сливаясь
в одно беспрерывное, колыхавшееся, подобно волне, рокотание. Но и здесь, хотя толпа была реже, все же то и дело слышался топот пешеходов, шуршание колес, людской говор. Целый обоз чумаков выезжал со стороны поля и, поскрипывая, грузно сворачивал
в ближайший переулок.
Но Голиковский и не думал делать признания, даже когда они
остались в гостиной вдвоем. Он чувствовал, что девушка угадала его тайну, и как-то весь съежился. Неестественное возбуждение Нюрочки ему тоже не нравилось: он желал видеть ее всегда такою, какою она была раньше. Нюрочка могла только удивляться, что он при отъезде простился с ней так сухо. Ей вдруг сделалось безотчетно скучно. Впрочем, она вышла на подъезд, когда Голиковский садился
в экипаж.
Петра Елисеича поразило неприятно то, что Нюрочка с видимым удовольствием согласилась
остаться у Парасковьи Ивановны, — девочка, видимо, начинала чуждаться его, что отозвалось
в его душе больною ноткой. Дорога
в Мурмос шла через Пеньковку, поэтому Нюрочку довезли
в том же
экипаже до избушки Ефима Андреича, и она сама потянула за веревочку у ворот, а потом быстро скрылась
в распахнувшейся калитке.
Попадались и другие пешеходы, тоже разодетые по-праздничному. Мужики и бабы кланялись господскому
экипажу, — на заводах рабочие привыкли кланяться каждой фуражке. Все шли на пристань. Николин день считался годовым праздником на Ключевском, и тогда самосадские шли
в завод, а
в троицу заводские на пристань. Впрочем, так «гостились» одни раскольники, связанные родством и многолетнею дружбой, а мочегане
оставались сами по себе.
Обоз с имуществом был послан вперед, а за ним отправлена
в особом
экипаже Катря вместе с Сидором Карпычем. Петр Елисеич уехал с Нюрочкой. Перед отъездом он даже не зашел на фабрику проститься с рабочими: это было выше его сил. Из дворни господского дома
остался на своем месте только один старик сторож Антип. У Палача был свой штат дворни, и «приказчица» Анисья еще раньше похвалялась, что «из мухинских» никого
в господском доме не оставит.
—
В самом деле, поскорее приезжайте; ей очень недолго
осталось жить, — проговорила она мрачным голосом и стоя со сложенными на груди руками, пока Вихров садился
в экипаж.
Наконец, часы пробили одиннадцать. Я насилу мог уговорить его ехать. Московский поезд отправлялся ровно
в двенадцать.
Оставался один час. Наташа мне сама потом говорила, что не помнит, как последний раз взглянула на него. Помню, что она перекрестила его, поцеловала и, закрыв руками лицо, бросилась назад
в комнату. Мне же надо было проводить Алешу до самого
экипажа, иначе он непременно бы воротился и никогда бы не сошел с лестницы.
Лукьяныч выехал за мной
в одноколке, на одной лошади. На вопрос, неужто не нашлось попросторнее
экипажа, старик ответил, что
экипажей много, да
в лом их лучше отдать, а лошадь одна только и
осталась, прочие же «кои пали, а кои так изничтожились».
«Бумага» от генерала перешла
в руки его секретаря, у которого и исчезла
в изящном портфеле.
Экипаж быстро унес барина с его свитой, а старички
остались на коленях.
В ушах ваших еще
остается впечатление звуков колокольчика, впечатление шума, производимого колесами вашего
экипажа.
Нередко, когда я сидел у Крутицына, подъезжала
в щегольской коляске к дому,
в котором он жил, красивая женщина и делала движение, чтобы выйти из
экипажа; но всякий раз навстречу ей торопливо выбегал камердинер Крутицына и что-то объяснял, после чего сестра опять усаживалась
в коляску и
оставалась ждать брата.
Прохладный сарай,
в котором стоял
экипаж, обращенный Термосесовым
в спальню,
оставался запертым, и Измаил Петрович, даже и проснувшись, долго еще лежал, потягивался, чесал пятки и размышлял.
На улице трещали
экипажи, с Невы доносились свистки пароходов: это другой торопился по своим счастливым делам, другой ехал куда-то мимо, одни «Федосьины покровы» незыблемо
оставались на месте, а я сидел
в них и точил самого себя, как могильный червь.
Павлин. Я, пожалуй, допущу; только с уговором, господа. Вот первое: которые почище (указывает на подрядчика, маляра, столяра и старосту),
останьтесь здесь (остальным), а вы к крыльцу. Второе дело: как барышня из
экипажа, сейчас все к ручке; а кто, по усердию, может и
в ножки. Об деньгах и не заикаться; с праздником можно поздравить, а об деньгах чтоб ни слова.
Пока ходили около
экипажей и усаживались, Кербалай стоял у дороги и, взявшись обеими руками за живот, низко кланялся и показывал зубы; он думал, что господа приехали наслаждаться природой и пить чай, и не понимал, почему это они садятся
в экипажи. При общем безмолвии поезд тронулся, и около духана
остался один только дьякон.
В беспокойстве своем,
в тоске и смущении, чувствуя, что так
оставаться нельзя, что наступает минута решительная, что нужно же с кем-нибудь объясниться, герой наш стал было понемножку подвигаться к тому месту, где стоял недостойный и загадочный приятель его; но
в самое это время у подъезда загремел давно ожидаемый
экипаж его превосходительства.
Таким образом, день прошел весьма скоро. Юлии не хотелось ехать; она готова была
остаться тут еще день, неделю, месяц. Когда она села
в экипаж, сердце ее замерло при одной мысли, что она после такого приятного общества должна воротиться
в свою лачугу, встретиться с несносным супругом.
Что происходило
в генеральском доме —
осталось неизвестным. Но через полчаса к подъезду подъехала фельдъегерская тройка, генерал сам усадил
в экипаж свою полненькую генеральшу вместе с Мотькой и махнул рукой.
Покончивши лошадку со всеми
экипажами, за одежу принялся и к утру
остался в одной только поддевке, так что хозяина жалость взяла.
Висленев ехал
в экипаже вместе с Бодростиной, Горданов же держал путь один; он
в городе отстал от них и, приехав прямо
в свою гостиницу, отослал с лакеем лошадь, а сам
остался дома.
Так кончалось лето.
В последней половине августа Глафира Васильевна тихо праздновала день своего рождения и прислала за Ларисой
экипаж. Лара подумала и поехала, а приехав,
осталась и загостилась долго.
Но что за мука! Надевши сюртук, доктор опять ложится. Нелли поднимает его и тащит
в переднюю…
В передней долгая, мучительная возня с калошами, шубой… Пропала шапка… Но вот, наконец, Нелли сидит
в экипаже. Возле нее доктор. Теперь
остается только проехать сорок верст, и у ее мужа будет медицинская помощь. Над землей висит тьма: зги не видно… Дует холодный зимний ветер. Под колесами мерзлые кочки. Кучер то и дело останавливается и раздумывает, какой дорогой ехать…
Народ снял шапки, но из приглашенных многие
остались с покрытыми головами. Гроб поставили на катафалк с трудом, чуть не повалили его. Фонарщики зашагали тягучим шагом, по двое
в ряд. Впереди два жандарма, левая рука —
в бок, поморщиваясь от погоды, попадавшей им прямо
в лицо. За каретами двинулись обитые красным и желтым линейки, они покачивались на ходу и дребезжали. Больше половины провожатых бросились к своим
экипажам.
Они вместе вышли из подъезда. Она села
в коляску и уехала. Он
остался на панели и бессмысленно смотрел вслед за удаляющимся
экипажем. Вдруг, как бы что вспомнить, он вернулся
в подъезде и снова позвонился у ее парадной двери.
Сделалась суматоха между придворными; каждый спешил во дворец, к своей должности, или домой, каждый думал о себе. Испуганные гоф-девицы нашли услужливых кавалеров, которые усадили их
в экипажи или взялись проводить, куда нужно было. Мариорица ничего не боялась — он был подле нее. Волынской кричал ее
экипаж; но никто не отозвался; подруги ее исчезли, прислуга также… И тут фатализм, и тут любовь сделали свое!
Оставалось Артемию Петровичу проводить княжну пешком во дворец.
С этими словами Дарья Николаевна села
в экипаж и лошади тронулись. Кузьма
остался стоять на дворе с открытой головой, так как шапку держал
в руке. Постояв несколько времени, он побрел через двор
в сад, куда прибежала вскоре и Фимка, видевшая из окна всю сцену переговоров Кузьмы с Дарьей Николаевной.
Старик этот, по мнению одних, был «колдун», «кудесник», по мнению других «масон», третьи же утверждали, что он был «оборотень». Никто не посещал старика, не было у него, видимо, ни родных, ни знакомых, только два раза
в год,
в определенное время и всегда ночью, у «кровавого домика» происходил съезд всевозможных, и городских, и дорожных
экипажей. К старику собирались знатные бары, но что они делали там,
оставалось неизвестным для самых любопытных, там ворота были высоки, а окна запирались плотными ставнями.
Графиня долгое время
оставалась непреклонна: наконец, однажды после особенно продолжительного убеждения, села с ним
в карету, чтобы возвратиться на Литейную.
Экипаж двинулся
в путь.
У Садовой, близ Сухаревой башни, она выйдет одна из кареты; люди пускай
останутся у
экипажа… я встречу ее
в первом переулке…
В радостном волнении не могла она сомкнуть глаз, лежа
в своей роскошной постели, утопая
в волнах тончайшего батиста. Лишь под утро заснула она тревожным сном.
В двенадцать часов она уже была одета и стала ждать. До назначенного княгиней часа
оставалось два часа. Время казалось ей вечностью. Она сидела
в приемной, у одного из окон которой, ближайших к подъезду была система зеркал, позволявшая видеть подъезжавшие
экипажи.
Они не переменили местожительства и
остались жить
в собственном доме, так как собственные лошади и
экипажи скрадывали расстояние, отделявшее их от города или «центра города», как говорила Ираида Ивановна, ни за что не соглашавшаяся с тем, что их дом стоит за городской чертой.
И вот король увидал, как к обтянутому ярким сукном подъезду большого дома один за другим подъезжали
экипажи и как из них выходили важные господа и нарядные дамы и поднимались по лестнице наверх,
в какую-то богато обставленную квартиру. Господа и дамы уходили
в хорошо натопленные залы, а кучера
остались на улице ждать на морозе.
В Каретном ряду
оставались лавки с
экипажами, и генералы толпились там, выбирая коляски и кареты.
Для конского ржанья Степан Иванович всегда ездил на жеребцах и
оставался совершенно равнодушен к тому, если они производили беспорядок
в каком-нибудь съезде
экипажей. Но и этого ему мало было: где бы он ни заслышал конское ржание — на езде ли это или из дома, он сейчас же останавливался, поднимал перед собою палец и замирал… Наверно, ни один меломан не слушал так страстно ни Кальцоляри, ни Тамберлика, ни Патти.
Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а
остался на деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда
экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками,
в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее.
В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно,
в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
Экипаж,
в котором ехали Фебуфис и адъютант, с разрешения герцога
остался здесь до утра, когда оба путешественника были уложены
в коляску и, удаляясь, должны были долго слышать вслед за собою нетрезвые крики друзей, смешивавших имена Луки Кранаха с именем Фебуфиса и имя герцога с именем Иоанна Великодушного. Более всех шумел Пик.