Неточные совпадения
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай
Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда
останетсяОт старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Оставшись одна, Долли помолилась
Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время, как она говорила
с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях
с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
— Постой, постой! — закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, — совсем было забыл… У меня
остались ваши бумаги, Григорий Александрович… я их таскаю
с собой… думал найти вас в Грузии, а вот где
Бог дал свидеться… Что мне
с ними делать?..
Да слава
богу, что у нас
осталось хотя одно еще здоровое сословие, которое не познакомилось
с этими прихотями!
— Упокой, господи, ее душу! — воскликнула Пульхерия Александровна, — вечно, вечно за нее
бога буду молить! Ну что бы
с нами было теперь, Дуня, без этих трех тысяч! Господи, точно
с неба упали! Ах, Родя, ведь у нас утром всего три целковых за душой
оставалось, и мы
с Дунечкой только и рассчитывали, как бы часы где-нибудь поскорей заложить, чтобы не брать только у этого, пока сам не догадается.
— Ну, так я вас особенно попрошу
остаться здесь,
с нами, и не оставлять меня наедине
с этой… девицей. Дело пустяшное, а выведут
бог знает что. Я не хочу, чтобы Раскольников там передал… Понимаете, про что я говорю?
Марья Ивановна,
оставшись наедине
с матушкою, отчасти объяснила ей свои предположения. Матушка со слезами обняла ее и молила
бога о благополучном конце замышленного дела. Марью Ивановну снарядили, и через несколько дней она отправилась в дорогу
с верной Палашей и
с верным Савельичем, который, насильственно разлученный со мною, утешался по крайней мере мыслию, что служит нареченной моей невесте.
Бог с вами,
остаюсь опять
с моей загадкой.
Однако дайте мне зайти, хотя украдкой...
— А коли хорошо тут, так зачем и хотеть в другое место? Останьтесь-ка лучше у меня на целый день, отобедайте, а там вечером —
Бог с вами!.. Да, я и забыл: куда мне ехать! Тарантьев обедать придет: сегодня суббота.
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не
с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы
Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж,
останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы в сад, в пикет
с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
— Ты хорошо сделала… —
с жаром сказал он. — Ради
Бога, располагай мною — я теперь все понял и готов навсегда здесь
остаться, лишь бы ты успокоилась…
Легонько пошатываясь и улыбаясь рассеянной улыбкой захмелевшего человека, Бахарев вышел из комнаты. До ушей Привалова донеслись только последние слова его разговора
с самим собой: «А Привалова я полюбил… Ей-богу, полюбил! У него в лице есть такое… Ах, черт побери!..» Привалов и Веревкин
остались одни. Привалов задумчиво курил сигару, Веревкин отпивал из стакана портер большими аппетитными глотками.
— Кто это мне под голову подушку принес? Кто был такой добрый человек! — воскликнул он
с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и
бог знает какое благодеяние оказали ему. Добрый человек так потом и
остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть, и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить ему подушку из сострадания, но вся душа его как бы сотряслась от слез. Он подошел к столу и объявил, что подпишет все что угодно.
«Ну,
Бог с тобой,
оставайся уж», — решила в тоске Грушенька, сострадательно ему улыбнувшись.
— Да им что же больше
остается? — горько осклабился Смердяков, — и кто же им поверит после всех тех улик? Дверь-то Григорий Васильевич отпертую видели-с, после этого как же-с. Да что уж,
Бог с ними! Себя спасая, дрожат…
— Нет, ради
Бога, — прервал он меня, — не спрашивайте моего имени ни у меня, ни у других. Пусть я
останусь для вас неизвестным существом, пришибленным судьбою Васильем Васильевичем. Притом же я, как человек неоригинальный, и не заслуживаю особенного имени… А уж если вы непременно хотите мне дать какую-нибудь кличку, так назовите… назовите меня Гамлетом Щигровского уезда. Таких Гамлетов во всяком уезде много, но, может быть, вы
с другими не сталкивались… Засим прощайте.
— Соберитесь
с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам: представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика, решитесь на жестокое объяснение: скажите, что если он
останется неумолим, то… то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство не доставит вам и одной минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то
с непривычки на одно мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз, пока
останется хоть тень надежды, ради
бога, не отставайте.
—
Останьтесь, — воскликнул я, —
останьтесь, прошу вас. Вы имеете дело
с честным человеком — да,
с честным человеком. Но, ради
бога, что взволновало вас? Разве вы заметили во мне какую перемену? А я не мог скрываться перед вашим братом, когда он пришел сегодня ко мне.
— Мамынька, ведь нам
с ней не детей крестить, — совершенно резонно объяснила Серафима. — А если
бог посылает Агнии судьбу… Не век же ей в девках вековать. Пьяница проспится, а дурак
останется дураком.
— Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего
бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного
осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они
с бору да
с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
— Ну, ин ладно! Псалтырь навсегда
с тобой
останется, а мне скоро к
богу на суд идти…
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь
останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет
остаться с ним, но, подобно
Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Если вы творите совместно
с Богом, то ваша философия, ваше искусство, ваша общественность не будут рационализированы и умерщвлены, все
останется живым, творческий акт будет мистичен не только в своем источнике (в субъекте), но и в своих результатах (в объекте).
А мне, после сегодняшнего дня, после этих ощущений,
остается отдать вам последний поклон — и хотя
с печалью, но без зависти, без всяких темных чувств сказать, в виду конца, в виду ожидающего
бога: „Здравствуй, одинокая старость!
Что ты думаешь теперь делать?
Останешься ли в деревне, или переедешь в Петербург? Тебе надобно соединиться где-нибудь
с Марьей Васильевной — вместе вам будет легче: одиночество каждому из вас томительно.
Бог поможет вам помириться
с горем и даст силы исполнить обязанности к детям, оставшимся на вашем попечении.
Я очень знаю, что надобно действовать, но это время, как ты видела, я просто ни на что не годен. Он со мной поживет, потом поступит к Циммерману в Москве. Это заведение лучшее во всех отношениях, и там он может
остаться до самого университета. Я уже вошел в переговоры
с Циммерманом, но надобно еще самому
с ним познакомиться, все высмотреть. Авось
бог поможет как-нибудь распустить крылья, которые до сих пор подрезаны…
— И что ж такое! И
бог с тобою совсем: я и
останусь. Авось без куска хлеба не пропаду. Найдутся добрые люди, хоть из куска хлеба возьмут еще. На старости лет хоть болонок на двор выпущать гожусь.
Потерпев неудачу в прикладных науках, он сразу перешел к метафизике. Однажды он очень самоуверенно и таким тоном, после которого не
оставалось никаких возражений, заявил Любке, что
бога нет и что он берется это доказать в продолжение пяти минут. Тогда Любка вскочила
с места и сказала ему твердо, что она, хотя и бывшая проститутка, но верует в
бога и не позволит его обижать в своем присутствии и что если он будет продолжать такие глупости, то она пожалуется Василию Васильевичу.
— И очень просто. На нее действительно нет никакого спроса. Представь себе, Анечка, что ее барахло стоит пятьдесят рублей, двадцать пять рублей получит господин Шацкий, пятьдесят рублей нам
с тобой
останется. И слава
богу, мы
с ней развязались! По крайней мере она не будет компрометировать нашего заведения.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает
с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и
с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится
богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа
с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век
оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Вчера
бог дал такого дождика, что борозду пробил; теперь земля сыренька, и
с завтрашнего дня всех мужиков погоню сеять; так извольте рассудить:
с одними бабами не много нажнешь, а ржи-то
осталось половина не сжатой.
— Ну, это как-нибудь она уж сама его насильно приспособила к себе… Вы, однако, не скажите ему как-нибудь того, что я вам говорил; что,
бог с ним! Я все-таки хочу
оставаться с ним в приязненных отношениях.
«Снаряжать ее похороны приезжайте завтра же и денег
с собой возьмите. У нее всего
осталось 5 рублей в бумажнике. Хорошо, что вас, ангела-хранителя,
бог послал, а то я уж одна потерялась бы!
Вот ты говорил теперь целый час о любви к человечеству, о благородстве убеждений, о благородных людях,
с которыми познакомился; а спроси Ивана Петровича, что говорил я ему давеча, когда мы поднялись в четвертый этаж, по здешней отвратительной лестнице, и
оставались здесь у дверей, благодаря
бога за спасение наших жизней и ног?
Так именно и поступили молодые преемники Держиморды. Некоторое время они упорствовали, но, повсюду встречаясь
с невозмутимым «посмотри на
бога!», — поняли, что им ничего другого не
остается, как отступить. Впрочем, они отступили в порядке. Отступили не ради двугривенного, но гордые сознанием, что независимо от двугривенного нашли в себе силу простить обывателей. И чтобы маскировать неудачу предпринятого ими похода, сами поспешили сделать из этого похода юмористическую эпопею.
— Да, мы хотим огорчить вас и… уезжаем, —
с деланным смехом ответила Нина Леонтьевна. — Не правда ли, это убьет вас наповал? Ха-ха… Бедняжки!.. Оставлю генерала на ваше попечение, Прейн, а то, пожалуй,
с горя он наделает
бог знает что. Впрочем, виновата! генерал высказывал здесь такие рыцарские чувства, которые не должны
остаться без награды…
— К городничему-с? Счастливо
оставаться, сударь! дай
бог любовь да совет! в карточки сыграете —
с выигрышем поздравить приду!..
Давидовой корове
бог послал теленка,
Ах, теленка!
А на другой год она принесла другого теленка.
Ах, другого!
А на третий год принесла третьего теленка,
Ах, третьего!
Когда принесла трех телят, то пастор узнал об этом,
Ах, узнал!
И сказал Давиду: ты, Давид, забыл своего пастора,
Ах, забыл!
И за это увел к себе самого большого теленка,
Ах, самого большого!
А Давид
остался только
с двумя телятами,
Ах,
с двумя!
— И я говорю, что мерзавец, да ведь когда зависишь… Что, если он банкиру на меня наговорит? — ведь, пожалуй, и там… Тут двадцать пять рублей улыбнутся, а там и целых пятьдесят.
Останусь я у тебя на шее, да, кроме того, и делать нечего будет…
С утра до вечера все буду думать… Думать да думать, одна да одна… ах, не дай
бог!
От родительницы своей я в самом юном сиротстве
остался и ее не помню, потому как я был у нее молитвенный сын, значит, она, долго детей не имея, меня себе у
бога все выпрашивала и как выпросила, так сейчас же, меня породивши, и умерла, оттого что я произошел на свет
с необыкновенною большою головою, так что меня поэтому и звали не Иван Флягин, а просто Голован.
Я считаю излишним описывать радостный переполох, который это известие произвело в нашей маленькой колонии. Но для меня лично к этой радости примешивалась и частичка горя, потому что на другой же день и Блохины и Старосмысловы уехали обратно в Россию. И я опять
остался один на один
с мучительною думою: кого-то еще пошлет
бог, кто поможет мне размыкать одиночество среди этой битком набитой людьми пустыни…
— Но в то же время, — продолжала она, — когда была брошена тобой и когда около меня
остался другой человек, который, казалось, принимает во мне такое участие, что дай
бог отцу
с матерью… я видела это и невольно привязалась к нему.
Из числа этих олимпийских
богов осталась Минерва без правой руки, Венера
с отколотою половиной головы и ноги какого-то
бога, а от прочих уцелели одни только пьедесталы.
На такого рода любезность вице-губернаторша также не
осталась в долгу и, как ни устала
с дороги, но дня через два сделала визит губернаторше, которая продержала ее по крайней мере часа два и, непременно заставивши пить кофе, умоляла ее,
бога ради, быть осторожною в выборе знакомств и даже дала маленький реестр тем дамам,
с которыми можно еще было сблизиться.
Этта у нас один благой, злой он такой, поймал другую благую бабу, да так ее оттрепал в сенях, сто еле жива
осталась, — того и гляди убьют еще; а коли говорить, васе пиисхадитество, начальству насему станес, так у них только и речи: «Поговори, говорит, у нас еще, так выхлещем» — ей-богу-с!
«Нет, — думала она, — без
бога, видно, ни на шаг». Она предложила Александру поехать
с ней к обедне в ближайшее село, но он проспал два раза, а будить она его не решалась. Наконец она позвала его вечером ко всенощной. «Пожалуй», — сказал Александр, и они поехали. Мать вошла в церковь и стала у самого клироса, Александр
остался у дверей.
— Да, и я вам писал о том из Америки; я вам обо всем писал. Да, я не мог тотчас же оторваться
с кровью от того, к чему прирос
с детства, на что пошли все восторги моих надежд и все слезы моей ненависти… Трудно менять
богов. Я не поверил вам тогда, потому что не хотел верить, и уцепился в последний раз за этот помойный клоак… Но семя
осталось и возросло. Серьезно, скажите серьезно, не дочитали письма моего из Америки? Может быть, не читали вовсе?
— Государь, — сказал он, соскакивая
с коня, — вот твоя дорога, вон и Слобода видна. Не пристало нам доле
с твоею царскою милостью
оставаться. К тому ж там пыль по дороге встает; должно быть, идут ратные люди. Прости, государь, не взыщи; поневоле
бог свел!
Вспомним пророческое слово: «Аще кая земля оправдится перед
богом, поставляет им царя и судью праведна и всякое подает благодеяние; аще же которая земля прегрешит пред
богом, и поставляет царя и судей не праведна, и наводит на тое землю вся злая!»
Останься у нас, сын мой; поживи
с нами.
— Послушай, князь, ты сам себя не бережешь; такой, видно, уж нрав у тебя; но
бог тебя бережет. Как ты до сих пор ни лез в петлю, а все цел
оставался. Должно быть, не написано тебе пропасть ни за что ни про что. Кабы ты
с неделю тому вернулся, не знаю, что бы
с тобой было, а теперь, пожалуй, есть тебе надежда; только не спеши на глаза Ивану Васильевичу; дай мне сперва увидеть его.