Неточные совпадения
— Извините, сударь, — дрожа со злости, ответил Лужин, — в письме моем я распространился о ваших качествах и поступках единственно в исполнении тем самым просьбы вашей сестрицы и мамаши
описать им: как я вас нашел и какое вы на меня произвели
впечатление? Что же касается до означенного в письме моем, то найдите хоть строчку несправедливую, то есть что вы не истратили денег и что в семействе том, хотя бы и несчастном, не находилось недостойных лиц?
Я
описываю все эти сцены, не щадя себя, чтобы все ясно припомнить и восстановить
впечатление.
О многих «страшных» минутах я подробно писал в своем путевом журнале, но почти не упомянул об «опасных»: они не сделали на меня
впечатления, не потревожили нерв — и я забыл их или, как сказал сейчас, прозевал испугаться, оттого, вероятно, прозевал и
описать. Упомяну теперь два-три таких случая.
Я могу только жалеть, что не присутствовал при эффектном заключении плавания и что мне не суждено было сделать иллюстрацию этого события под влиянием собственного
впечатления, наряду со всем тем, что мне пришлось самому видеть и
описать.
После того как Григорий
описал сцену за столом, когда ворвался Дмитрий Федорович и избил отца, угрожая воротиться убить его, — мрачное
впечатление пронеслось по зале, тем более что старый слуга рассказывал спокойно, без лишних слов, своеобразным языком, а вышло страшно красноречиво.
Катерина Васильевна стала собирать все свои воспоминания о Вере Павловне, но в них только и нашлось первое
впечатление, которое сделала на нее Вера Павловна; она очень живо
описала ее наружность, манеру говорить, все что бросается в глаза в минуту встречи с новым человеком; но дальше, дальше у нее в воспоминаниях уже, действительно, не было почти ничего, относящегося к Вере Павловне: мастерская, мастерская, мастерская, — и объяснения Веры Павловны о мастерской; эти объяснения она все понимала, но самой Веры Павловны во все следующее время, после первых слов встречи, она уж не понимала.
Париж еще раз
описывать не стану. Начальное знакомство с европейской жизнью, торжественная прогулка по Италии, вспрянувшей от сна, революция у подножия Везувия, революция перед церковью св. Петра и, наконец, громовая весть о 24 феврале, — все это рассказано в моих «Письмах из Франции и Италии». Мне не передать теперь с прежней живостью
впечатления, полустертые и задвинутые другими. Они составляют необходимую часть моих «Записок», — что же вообще письма, как не записки о коротком времени?
Он
описывает в другом месте клубные
впечатления декабриста Волконского, в шестидесятых годах вернувшегося из сибирской каторги...
Громко, сильно, блестяще
описывает, а я читаю и… ну, никакого
впечатления: ни волнения, ни возмущения — одна скука.
— Потому что вы
описываете жизнь, которой еще не знаете; вы можете написать теперь сочинение из книг, — наконец,
описать ваши собственные ощущения, — но никак не роман и не повесть! На меня, признаюсь, ваше произведение сделало очень, очень неприятное
впечатление; в нем выразилась или весьма дурно направленная фантазия, если вы все выдумали, что писали… А если же нет, то это, с другой стороны, дурно рекомендует вашу нравственность!
Потом Нина Леонтьевна очень картинно
описала приезд Лаптева в Кукарский завод, сделанную ему торжественную встречу и те
впечатления, какие вынес из нее главный виновник всего торжества. В коротких чертах были сделаны меткие характеристики всех действующих лиц «малого двора». Тетюеву оставалось только удивляться проницательности Нины Леонтьевны, которая по первому взгляду необыкновенно метко очертила Вершинина, Майзеля и всех остальных, причем пересыпала свою речь самой крупной солью.
— «Петербурга и
впечатлений своих
описывать тебе не стану».
— Нет, кажется, все, — сказал Петр Иваныч, поглядев на обе страницы, — сначала
описываешь Петербург, свои
впечатления, а потом меня.
Отец просил меня, расставаясь, подробно
описать мою бурлацкую жизнь и прислать ему непременно, но новые
впечатления отодвинули меня от всякого писания и только в 1874 году я отчасти исполнил желание отца. Летом 1874 года, между Костромой и Нижним, я сел писать о бурлаках, но сейчас же перешел на более свежие
впечатления. Из бурлаков передо мной стоял величественный Репка и ужасы только что оставленного мной белильного завода.
Если же «сочинитель без вкуса станет
описывать злосчастнейшие приключения, но называет героев своих Брандышевыми, Брандаусовыми и Клонтубасовыми, то
впечатление теряется, и хотя никто оспорить не может, что Брандаусов и Клонтубасов имеют столько же права быть несчастными, как какого бы имени христианин ни был».
Родители ее принадлежали и к старому и к новому веку; прежние понятия, полузабытые, полустертые новыми
впечатлениями жизни петербургской, влиянием общества, в котором Николай Петрович по чину своему должен был находиться, проявлялись только в минуты досады, или во время спора; они казались ему сильнейшими аргументами, ибо он помнил их грозное действие на собственный ум, во дни его молодости; Катерина Ивановна была дама не глупая, по словам чиновников, служивших в канцелярии ее мужа; женщина хитрая и лукавая, во мнении других старух; добрая, доверчивая и слепая маменька для бальной молодежи… истинного ее характера я еще не разгадал;
описывая, я только буду стараться соединить и выразить вместе все три вышесказанные мнения… и если выдет портрет похож, то обещаюсь идти пешком в Невский монастырь — слушать певчих!..
Такое воспоминание, по моему мнению, вредит
впечатлению, не дает забыться вполне воображению и перенестись в ту эпоху, которую
описывает сочинитель.
Как, напр., часто встречаются в обществе прекрасные рассказчики, которые умеют живо и занимательно передать анекдот, происшествие, но не могут определенно и верно
описать предмет и передать
впечатление, какое он производит.
Целых два дня все время, свободное от вахт, наш молодой моряк писал письмо-монстр домой. В этом письме он
описывал и бурю в Немецком море, и спасение погибавших, и лондонские свои
впечатления, и горячо благодарил дядю-адмирала за то, что дядя дал ему возможность посетить этот город.
Зардевшийся Ашанин отвечал, что до сих пор не думал об этом вопросе, причем утаил, однако, от адмирала, что извел уже немало бумаги на сочинение стихов и что, кроме того, вел, хотя и неаккуратно, дневник, в который записывал свои
впечатления и
описывал посещаемые им порты.
Словом, я был очень счастлив — и этим счастьем дышали все письма, которые я писал матушке,
описывая в них в подробности все мои думы и
впечатления.
Следовало бы подробно
описать мои
впечатления от теоретического и практического знакомства с медициной, от врачебной школы.
Тот же В. В. Розанов так
описывает свое
впечатление от Софьи Андреевны: «Вошла графиня Софья Андреевна, и я сейчас же ее определил, как «бурю». Платье шумит. Голос твердый, уверенный. Красива, несмотря на годы. Мне казалось, что ей все хочет повиноваться или не может не повиноваться; она же и не может, и не хочет ничему повиноваться. Явно — умна, но несколько практическим умом. «Жена великого писателя с головы до ног», как Лир был «королем с головы до ног».
Я все это так подробно
описываю, потому что оно произвело на меня
впечатление особого страха. — Mais c'est un bouge! [Но это же трущобы! (фр.).] — прошептала я, озираясь во все стороны.
Когда она
описывала свои первые мечты, свои
впечатления первой встречи с князем Облонским, то выражалась просто, не колеблясь, но по мере того как она углублялась в рассказ, слова ее становились менее определенными.
По восторженному взгляду его глаз, устремленных на молодую женщину, видно было, что она производит на него сильное
впечатление. В тоне его голоса дрожали страстные ноты, он, видимо, старался говорить мелодично, лаская слух очаровательной хозяйки. С воодушевлением передавал он ей
впечатления о своем заграничном путешествии,
описывая все виденное и слышанное, жизнь, нравы, удовольствия главных городов Франции, Италии и Англии.
Я уже
описал вынесенное мною более чем смутное и вместе с тем глубоко отвратительное
впечатление современного боя, даже, если можно так выразиться, в миниатюре, ничуть не похожее ни на то представление, которое было в моём уме, как штатского человека, и, вероятно, в уме многих, ни на поэтические описания боя в стихах и прозе, какие мне приходилось читать.
Тут не пером
описать то, что начало делаться с евреем, пока дошло до конца дело: он делал поклоны и реверансы не только встречным живым инокам, но даже и стенным изображениям, которые, вероятно, производили на него свое
впечатление, и все вздыхал.
Тот
описывал виденные им местности, музеи, дворцы и палаты, а также свои личные
впечатления и особенно характер своего великодушного покровителя и свои взаимные с ним отношения.