Неточные совпадения
С
обычною властью над своими
мыслями, обдумав всё это о жене, он не позволил своим
мыслям распространяться далее о том, что касалось ее.
Когда ночная роса и горный ветер освежили мою горячую голову и
мысли пришли в
обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
Самгин, слушая его, думал: действительно преступна власть, вызывающая недовольство того слоя людей, который во всех других странах служит прочной опорой государства. Но он не любил думать о политике в терминах
обычных, всеми принятых, находя, что термины эти лишают его
мысли своеобразия, уродуют их. Ему больше нравилось, когда тот же доктор, усмехаясь, бормотал...
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, —
обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои
мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
«Надоели мне ее таинственные дела и странные знакомства», — ложась спать, подумал он о Марине сердито, как о жене. Сердился он и на себя; вчерашние думы казались ему наивными, бесплодными,
обычного настроения его они не изменили, хотя явились какие-то бескостные
мысли, приятные своей отвлеченностью.
Все сдвинулось со своих
обычных мест, все требует совершенно новой творческой работы
мысли, нового идейного воодушевления.
О дальнейшем не думалось; все
мысли устремились к одному, взлететь над городом, видеть внизу огоньки в домах, где люди сидят за чайными столами и ведут
обычные разговоры, не имея понятия о том, что я ношусь над ними в озаренной таинственной синеве и гляжу оттуда на их жалкие крыши.
— Что мне учить ее, — ответил Доманевич небрежно, — я с прошлого года знаю все, что он диктовал… Я, брат, «
мыслю» еще с первого класса. — И, окинув нас
обычным, несколько пренебрежительным взглядом, Доманевич медленно проследовал к своему месту. Теперь у него явилось новое преимущество: едва ли к кому-нибудь из мелюзги учитель мог обратиться за такой услугой…
Книга — блестящая, но испорченная
обычными недостатками Мережковского — риторикой, идеологическим схематизмом, мутью двоящихся
мыслей, преобладанием словесных сочинений над реальностями.
Герой мой тоже возвратился в свою комнату и, томимый различными
мыслями, велел себе подать бумаги и чернильницу и стал писать письмо к Мари, —
обычный способ его, которым он облегчал себя, когда у него очень уж много чего-нибудь горького накоплялось на душе.
Тайный, внутренний инстинкт привел его на то место, где он разошелся сегодня с Николаевым. Ромашов в это время думал о самоубийстве, но думал без решимости и без страха, с каким-то скрытым, приятно-самолюбивым чувством.
Обычная, неугомонная фантазия растворила весь ужас этой
мысли, украсив и расцветив ее яркими картинами.
К Корнаковым вместе с Володей я вошел смело; но когда меня княгиня пригласила танцевать и я почему-то, несмотря на то, что ехал с одной
мыслью танцевать очень много, сказал, что я не танцую, я оробел и, оставшись один между незнакомыми людьми, впал в свою
обычную непреодолимую, все возрастающую застенчивость. Я молча стоял на одном месте целый вечер.
На этой
мысли он вошел с Мартыном Степанычем в дом, и они снова увидали отца Василия, который, несколько важно раскланиваясь с встречавшеюся ему прислугою, прошел в комнату Егора Егорыча, куда войдя, поздравил именинника со днем ангела и, подав ему заздравную просфору, благословил его, причем Егор Егорыч поцеловал у отца Василия руку и сказал ему своей
обычной скороговоркой...
На лице Сусанны Николаевны на мгновение промелькнула радость; потом выражение этого чувства мгновенно же перешло в страх; сколь ни внимательно смотрели на нее в эти минуты Егор Егорыч и Сверстов, но решительно не поняли и не догадались, какая борьба началась в душе Сусанны Николаевны:
мысль ехать в Петербург и увидеть там Углакова наполнила ее душу восторгом, а вместе с тем явилось и
обычное: но.
— Может быть… — вяло ответил седой господин и отвернулся. А в это время к ним подошел губернатор и опять стал пожимать руки Семена Афанасьевича и поздравлять с «возвращением к земле, к настоящей работе»… Но умные глаза генерала смотрели пытливо и насмешливо. Семен Афанасьевич немного робел под этим взглядом. Он чувствовал, что под влиянием разговора с приятелем юности
мысли его как-то рассеялись, красивые слова увяли, и он остался без
обычного оружия…
Вечером, после чаю, который, в первый раз в жизни, прошел совершенно безмолвно, он встал, по обыкновению, на молитву; но напрасно губы его шептали
обычное последование на сон грядущий: возбужденная
мысль даже внешним образом отказывалась следить за молитвой.
Он был подавлен, уничтожен. Тем не менее капризная
мысль его и тут не изменила своему
обычному характеру. Он не сказал себе: «Вот какое бремя лежит на мне, безвестном кадете, выбравшемся в помпадуры! вот с чем надлежало мне познакомиться прежде, чем расточать направо и налево: „влепить“, да „закатить“!» — но вскочил, как ужаленный, и с каким-то горьким, нервным смехом воскликнул...
— У меня два строя
мыслей теперь, — ответил я. — Их можно сравнить с положением человека, которому вручена шкатулка с условием: отомкнуть ее по приезде на место.
Мысли о том, что может быть в шкатулке, — это один строй. А второй —
обычное чувство путешественника, озабоченного вдобавок душевным скрипом отношений к тем, с кем придется жить.
И вот к нему ходят вежливые, холодные люди, они что-то изъясняют, спрашивают, а он равнодушно сознается им, что не понимает наук, и холодно смотрит куда-то через учителей, думая о своем. Всем ясно, что его
мысли направлены мимо
обычного, он мало говорит, но иногда ставит странные вопросы...
«Очевидно, — говорит он, — царь, еще малоопытный в искусстве государственного управления, исключительно преданный задушевным
мыслям своим, предоставил дела
обычному течению в приказах и едва ли находил время для продолжительных совещаний с своими боярами; нередко он слушал и решал министерские доклады на Пушечном дворе» (том II, стр. 133).
Так вот такие-то
мысли были в голове господина Голядкина, когда он, потягиваясь в постели своей и расправляя разбитые члены, ждал, этот раз,
обычного появления Петрушки в своей комнате.
Моя голова становилась тесна для этих жгучих
мыслей, как тесна была эта каморка для всяких планов борьбы и мести. Я вскочил, присел на своей постели, охватил голову руками и пытался призвать к себе
обычное самообладание.
После события
обычное настроение — каковы бы ни были явные
мысли — оставалось неизменно печальным, сурово безнадежным; и каждый раз, очнувшись от глубокой думы, он чувствовал так, как будто пережил он в эти часы бесконечно долгую и бесконечно черную ночь.
Вероятно, были в его голове другие
мысли — об
обычном, о житейском, о прошлом, привычные старые
мысли человека, у которого давно закостенели мышцы и мозг; вероятно, думал он о рабочих и о том печальном и страшном дне, — но все эти размышления, тусклые и неглубокие, проходили быстро и исчезали из сознания мгновенно, как легкая зыбь на реке, поднятая пробежавшим ветром.
Между тем стало
обычным, что именно такие настроения оказывают непомерно большое влияние на образ
мыслей представителей церкви.
Раздвоялись ее
мысли. Скучающий отец и призвание от тьмы неведения к свету сокровенной тайны!
Обычная жизнь купеческой девушки и вольная, свободная, восторженная искательница благодати. Там — «изменщик» Петр Степаныч, здесь — таинственный духовный супруг… Но что ж это за духовный супруг?.. Узнаю ль когда?.. Скоро ли?
Павла Артемьевна так глубоко погрузилась в свои
мысли, что не заметила, как тихо скрипнула классная дверь и тонкая фигура подростка, закутанного в теплый байковый платок поверх
обычного форменного платья приютки, вошла в комнату.
В этом смиренном признании человеческого бессилия, в
обычном для трагедии обличении «гордости» и заключалась основная
мысль всего произведения в целом, а никак не в прославлении безудержно дерзающей, могучей человеческой воли.
Сегодня у Сергея Андреевича был большой праздник: ему предстояло провести вечер с двумя гостями, каких он редко видел в своей глуши.
Мысль об этих гостях рассеяла в Сергее Андреевиче
обычные его заботы и горести, он чувствовал себя бодро, молодо и радостно.
Первый стакан вина, выпитый далеко не с охотой, а больше из молодечества, и не показавшийся даже вкусным, ведет за собой второй, тяжесть головы вначале, производя неприятное впечатление, с течением даже весьма короткого времени становится
обычной и даже необходимой для отвлечения от нее мрачных
мыслей, порождаемых еще не совсем заглохнувшей совестью.
Раз как-то вечером, возвращаясь с визитов домой, он вдруг почувствовал сильную тоску при
мысли, что почти неделя остается до
обычного свидания с Тамароюи велел кучеру ехать на Сергиевскую.
Он понял, что эта девушка пришла освободить их, что это и есть зазнобушка его нового ратника — Григория, и вместе с спокойствием за будущее его ум посетили и
обычные сладострастные
мысли.
Но, приметив синий мундир, стал в тупик и, проворчав Густаву свое
обычное: «Teppe омикуст» [Доброе утро.], спешил обогнать постояльца, который не только не кивнул ему, но, казалось, так ужасно на него посмотрел, как бы хотел его съесть. Густаву было не до привета людей, чуждых ему: одна в мире занимала его
мысли и сердце. Он прошел уже более половины пути до Гельмета, как вдруг кто-то назвал его по имени.
Вскоре ее перевели на
обычный конвейер. Здесь Лельку сначала нервировала
мысль о неуклонно подползающей на ленте колодке, но вскоре страх исчез, как у кровельщика исчезает страх перед высотой. Создалась автоматичность работы, — самое сладкое в ней, когда руки сами уверенно делают всю работу, не нуждаясь в контроле сознания.
У Фрейда нет
обычной психиатрической затхлости, у него есть свобода и дерзновение
мысли.
Его
мысль в
обычное время была туга и медленна; но, потревоженная однажды, она начинала работать с силою и неуклонностью почти механическими, становилась чем-то вроде гидравлического пресса, который, опускаясь медленно, дробит камни, выгибает железные балки, давит людей, если они попадут под него — равнодушно, медленно и неотвратимо.
— А разве теперь не хорошо? Ей-Богу, хорошо! — возразил кому-то капитан и в доказательство, что ему хорошо, выпил еще рюмку водки, но к печке присаживаться не стал. Ходить по комнате оказалось разумнее.
Мысли пришли
обычные, спокойные, ленивые — о том, что жид Абрамка поручику Ильину лакированные сапоги испортил; о том, сколько он будет получать денег, когда будет ротным командиром, и что казначей хороший человек, даром что поляк.
Я выражаю ту же
мысль другими словами только для того, чтобы оторвать
мысль от
обычного ложного понимания. Не будьэтого ложного понимания, то нельзя точнее и лучше выразить эту
мысль, чем как она выражена в этих стихах.